И вдруг - как крик исстрадавшейся души: "А ты хочешь?!"
28
В жизни человека бывают такие минуты, в которые испытываемое им чувство счастья не может быть полным до тех пор, пока это же чувство не испытает другой, самый близкий и самый родной ему человек. Наслаждение счастьем в одиночку присуще лишь тем, кто не знает ничего выше и значительнее, чем замкнутый мир собственных желаний и ощущений.
Такие минуты пришли к Ружичу, когда он вышел за ворота тюрьмы.
Дул сильный ветер. Казалось, он родился где-то в далеких степных просторах. Он нес с собой непривычный для городских улиц горьковатый запах полыни и полевых цветов. Ветер неистово бился в узких, стиснутых домами переулках, гремел в старых, проржавевших крышах, срывал плакаты с афишных тумб.
Давно уже Ружич не дышал таким свежим, ароматным и разбойным ветром, какой весело дул сейчас в Москве. После сумрачной камеры солнце слепило глаза, высекая из них слезы, и тогда казалось, что Ружич тихо и беззвучно плачет.
Но он не плакал: жажда свободы вспыхнула в нем с той обостренной силой, с какой она рождается в узнике, стоявшем на грани жизни и смерти.
"Скорее домой! - подстегивало его настойчивое, неумолимое желание. Лишь после того как она узнает, что ты жив, увидит тебя и будет плакать от счастья, лишь после этого ты почувствуешь себя человеком. Скорее же домой, к Елене!"
И Ружич, стремясь погасить в себе нервное, горячее возбуждение, все ускорял и ускорял шаг.
То он старался нарисовать в своем воображении лицо Елены и с ужасом убеждался, что никак не может зрительно восстановить все ее черты, то предугадывал, какие слова она произнесет, увидев его. То переносился думами к Савинкову, пытаясь предположить, куда его занесла судьба после разгрома поднятого им в Рыбинске мятежа.
Но сквозь все это в его мятущейся, воспаленной голове прорывалась мысль о Дзержинском, о тех словах, которые он сказал ему.
Дзержинский вызвал его накануне, и Ружич сразу же заметил, что он выглядел гораздо хуже, чем в ту ночь, когда увидел его впервые. Жестокая бледность обескровила щеки, еще резче обозначились скулы, еще сильнее воспалились глаза.
- Я прочитал ваше письмо, - сказал Дзержинский, едва они сели.
Ружич ждал, когда Дзержинский заговорит снова. Что скажет о письме, которое он и не помышлял посылать, но которое изъял у него надзиратель тюрьмы. Может, высмеет злыми, беспощадными словами? Или просто скажет, что ничего нового не нашел в его мыслях?
- Я верю в вашу искренность, - коротко сказал Дзержинский и снова умолк, как бы давая возможность Ружичу глубже понять смысл этих слов.
Ружич тщетно пытался справиться с перехватившими горло спазмами.
- Наверное, вы следили за газетами, - продолжал Дзержинский. - Вы знаете, что нам пришлось пережить.
В один и тот же день - Савинков на Верхней Волге и левые эсеры здесь, в Москве, - стреляли в самое сердце революции! - Дзержинский умолк, словно задохнулся от гнева. Успокоившись, лишь через несколько минут продолжил: Кстати, ВЧК благодарит вас за сообщение о планах Савинкова. Но, к сожалению, оно попало к нам слишком поздно.
- Я читал, я знаю, - негромко ответил Ружич.
- Враги промахнулись! - гневно и страстно воскликнул Дзержинский. - Вы еще не раз убедитесь, что революция наша - не на год и даже не на десятилетия. Если нам с вами повезет, мы отпразднуем и полвека Советской власти. А наши сыновья, внуки и правнуки - столетие!
Это не бред фанатика, это - судьба, неизбежная, как жизнь! А они Савинков, Алексеев, Нуланс и иже с ними - называют нашу революцию путчем! Впрочем, и вы называли ее именно так. Но от этого сущность революции не меняется, она продолжает жить и крепнуть. У нее не судьба метеора, который сгорает в атмосфере, нет! - Он помолчал немного, читая что-то в раскрытой перед ним папке, и снова заговорил: - Вот хотя бы заговор Савинкова. Чем он кончился, вы уже знаете. Вот за границей сейчас ахают: видите ли, савинковский "Союз" раскрыли совершенно случайно, виной провала - роковая любовь юнкера Иванова к сестре милосердия. На это мы можем сказать прямо: были бы врали, а что врать - сыщут.
А правда - вот она. Сестра милосердия пришла в Кремль.
Не слунайно: поняла, какая угроза нависла над ее родной властью. А от кого мы получили первую весть о лечебнице в Молочном переулке? От простого рабочего. Он пришел в ЧК и сообщил о своих подозрениях. Тоже случай?
Нет, чувство хозяина своей республики. Вот в чем наша сила! Вот почему нас никогда и никому не победить!
- Можно мне закурить? - спросил Ружич.
- Курите. И сравнивайте: Советская власть и ваше, присной памяти, Учредительное собрание...
- Я позволю себе напомнить лишь один факт, - сказал Ружич, жадно затягиваясь папиросой. - В Учредительное собрание, насколько мне помнится, были избраны Ленин, Свердлов и другие лидеры большевиков. Ленин был избран по шести губерниям. В Учредительное собрание прошли, кажется, двести большевиков. Единственное, чего я не могу понять, - зачем понадобилось заменять это представительное собрание властью одной партии?
- Отвечу. Но прежде попрошу вас назвать хотя бы одну партию, существующую или существовавшую в России, которая стояла бы за интересы трудового народа столь же беззаветно и самоотверженно, как большевики.
- О партиях судят не по программным декларациям, а по их делам. - Ружич уклонился от прямого ответа не потому, что ловчил, а потому, что не был готов к нему.
- Я могу привести вам сотни фактов, подтверждающих, что учредилка окончательно скомпрометировала себя. Она вчерашний день революции. Более того - ширма контрреволюции. Ленин как-то очень метко сказал, что кадеты кричат: "Вся власть Учредительному собранию!", а на деле это у них значит: "Вся власть Каледину". Нет, Ружич, русский народ совершил гигантский прыжок от царизма к Советам, и поворачивать вспять мы не собираемся. А насчет того, что о партиях судят по делам, вы правы. - Дзержинский испытующе нацелился в него. - Хотите проверить сами? Только не в роли стороннего наблюдателя, а как непосредственный участник событий?
- Что? - Ружич не мог понять, к чему клонит Дзержинский.
- Я вызвал вас из тюрьмы, чтобы объявить вам, что по постановлению ВЧК вы свободны. Если, разумеется, дадите обещание не переходить в стан врагов рабоче-крестьянской власти.
Папироса выпала из пальцев Ружича. Смертельно побледнев, он уронил голову на приставной столик. Дзержинский быстро вынул из кармана носовой платок, смочил его водой из графина, провел им по лицу Ружича, расстегнул воротник рубахи. Ружич медленно приходил в себя.
- Простите, - виновато прошептал он, очнувшись.
- Вот видите, от радости тоже может случиться разрыв сердца, - серьезно сказал Дзержинский. - Ничего страшного, обыкновенный обморок.
- Да, обморок, - обессиленно повторил Ружич. - Я причинил вам столько хлопот...
- Ничего, - успокоил Дзержинский. - Кстати, мое предложение стать участником происходящих событий на стороне революции вполне, как мне кажется, согласуется с мечтой, столь откровенно выраженной в вашем письме.
Вот эти строки. - Дзержинский отчеркнул их карандашом. - "Все надо проверять жизнью. Есть у большевиков рычаг Архимеда или нет - полезай с ними в окоп, повоюй и тогда отыщешь ответ. Иди -туда, где они строят и разрушают, где митингуют и где поют песни, где смеются и плачут - иди везде, где большевики и народ". Ведь это ваши слова? Кстати, тот рабочий сказал очень здорово:
"В наших руках рычаг Архимеда!"
- Да, я писал, - подтвердил Ружич. - Но только для себя. Писал как о несбыточной мечте. Я был уверен, что меня расстреляют.
Дзержинский нахмурился.
- Если говорить прямо, вы заслуживали расстрела, - сурово сказал он. Но мы не можем ставить вас в один ряд с Савинковым или Перхуровым. Я уже говорил почему. - Дзержинский снова помолчал, припоминая что-то исключительно важное. - Кстати, в самом постановлении о создании ВЧК в числе мер борьбы с контрреволюцией вовсе не упоминается расстрел. Предусматривались конфискация, выдворение, лишение карточек, опубликование списков врагов народа и так далее. Расстрела не было!
Но нас вынудили к нему те, кто пошел в атаку на революцию!
Ружич слушал его взволнованные, искренние слова и в душе не мог не согласиться с их справедливым смыслом.
"Это можно понять, - подумал он. - Когда в тебя стреляют, не станешь отвечать объятиями и поцелуями".
- Завтра вас освободят, - заканчивая разговор, сказал Дзержинский. - Я не тороплю с решением, но вы опытный военный специалист, и мне кажется, ваше место в армии.
Перед Ружичем вдруг возникли слова из обращения к трудящимся, подписанного Лениным, которое он прочитал в газете: "Бывшие офицеры, которые честно и добросовестно работают над воссозданием армии..." Неужели Дзержинский имеет в виду именно это?
- А вот как издеваются над рабоче-крестьянской властью господа Савинковы и их подпевалы, - сказал Дзержинский, обнаружив все в той же папке листок со стихами. - Вот послушайте:
