Следователь: Когда вы стали на путь антисоветской предательской деятельности?
Павлов: Это относится к периоду с 1932 по 1936 годы, когда я работал под руководством бывшего командующего Белорусским округом Уборевича.
Впервые о целях и задачах заговора я узнал еще будучи в Испании в 1937 году от Мерецкова. Мы оба являлись людьми Уборевича. Мерецков говорил, что в случае победы германской армии «хуже нам от этого не будет». Маршал Кулик при составлении одного документа прямо заявил: «Лучше служить в германской армии, чем в таких условиях, как у нас».
…со слов Мерецкова мне известно, что участником заговора являлся Шерн.
Моя личная предательская работа: я сознательно не руководил организацией связи в армии, в результате чего на третий день войны связь с самыми дальними армиями у меня была потеряна. Я сознательно не ставил резко вопроса о приведении в боеготовность укрепленных районов. В результате УРы были небоеспособными, а УРовские войска даже по плану мая месяца не были развернуты.
…Организацию авиации я передоверил командованию ВВС.
Не давая прямых заданий о предательстве, я использовал преступную бездеятельность начальника штаба фронта Климовских, поощрял ее.
Я поощрял бездействие своего заместителя Болдина, восхвалял его как работника.
Саперные батальоны стрелковых дивизий по директиве Генштаба были направлены на строительство укрепрайонов и оставались там до начала военных действий. Они первыми приняли бой, в то время как дивизии остались без саперных батальонов.
Я виновен в том, что, зная остроту момента, не снял эти батальоны с передовых позиций и не присоединил их обратно к дивизиям.
Следователь: Эти предательские акты вы осуществляли сознательно?
Павлов: Да, я их осуществлял сознательно, как заговорщик.
…..
Следователь: Значит, по существу, вы осуществили изменнические намерения Тухачевского, Уборевича и других заговорщиков?
Павлов: Да, так. Я частично успел сделать то, что в свое время не удалось Тухачевскому и Уборевичу, то есть открыть фронт немцам.
Допрос окончен в 9 час. 15 мин.
Стенограмма записана с моих слов правильно и мною прочитана.
Допросили:
зам. нач. след, части
упр. ОО НКВД СССР
ст. батальонный комиссар (Павловский)
ст. следователь с/у упр. ОО НКВД (Лихачев)
Через несколько дней принесли последнюю пачку документов по делу осужденных. И хотя уже был взят Смоленск, трагедия продолжала нарастать, Мехлис не забывал о сталинском задании. В принесенных бумагах выхватывал главное, листал бегло, как если бы знал результаты наперед.
Постановление
г. Москва, июля «21 дня», я, старший следователь Управления особых отделов НКВД СССР, лейтенант госбезопасности Морозов, рассмотрев дела по обвинению Павлова Дмитрия Григорьевича, Климовских Владимира Ефимовича, Григорьева Андрея Терентьевича, Коробкова Андрея Александровича,
Нашел:
Обвиняемые Павлов, Климовских, Григорьев, Коробков арестованы за проведение предательской деятельности на фронте. Постановил:
Объединить их дела в одно.
Подпись (Морозов)
Согласен (Павловский)
…..
Обвинительное заключение составлено 21 июля…
Дальше… что? Вот! Расписки четверки о получении обвинительного заключения получены в тот же день.
Протокол
об окончании следствия
1941 года, июля «24» дня
(подпись самого Павлова: С материалами дела в 4-х томах ознакомился полностью. Добавить к показаниям ничего не могу).
Протокол закрытого судебного заседания Военной коллегии Верховного суда Союза ССР
22 июля 1941 года г. Москва
Председательствующий — армвоенюрист В.В. Ульрих
Диввоенюрист — А.М. Орлов
члены: Диввоенюрист — Д.Я. Кандыбин
секретарь: военный юрист — А.С. Мазур
В 0 часов 20 минут председательствующий открыл судебное заседание.
Что тут?..
Подсудимый Коробков: Приказ народного комиссара обороны мы получили в 4.00, когда противник начал нас бомбить… Признаю себя виноватым в том, что не смог определить точно начала военных действий… События развернулись молниеносно. Наши части подверглись непрерывным атакам крупных авиационных и танковых соединений…
Так…
Показания Павлова категорически отрицаю. Как может он утверждать, если в течение десяти дней не был у меня на командном пункте. У меня связь была со всеми частями, за исключением 46-й стрелковой дивизии, которая подчинялась мехкорпусу.
Меня обвинили в трусости. Это неверно. Я день и ночь был на своем посту. Наоборот, меня обвиняли, что штаб очень близок к фронту.
Приказ о выводе частей из Бреста никем не отдавался. Я лично такого приказа не видел.
Павлов: Я посылал Попова (комкор).
Коробков: Значит, Попова надо привлечь к уголовной ответственности.
Последнее слово…
Павлов: Коробков удара трех механизированных дивизий противника выдержать не мог, так как ему было нечем бороться сними.
Коробков: Четвертая армия, по сути, не являлась армией, так как состояла из четырех дивизий и вновь сформированного корпуса. Они были растянуты на 150 километров. Части не могли двигаться из-за авиации. Буквально каждая машина расстреливалась с воздуха.
Суд удалился на совещание.
В 3 часа 20 минут оглашен приговор:
всем четверым высшая мера наказания.
22 июля 1941 года
Осужденным объяснили их право ходатайствовать перед Президиумом ВС СССР о помиловании.
(И в то же время: приговор окончательный, обжалованию не подлежит).
Приговор приведен в исполнение 22 июля 1941 года.
Мл. лейтенант безопасности Сашенков
В океане людского горя казнь горстки отщепенцев, предателей казалась мало заметной песчинкой. Но Мехлис знал: дело это, без сомнения, послужит уроком другим военачальникам. Поэтому, хоть приговор приведен в исполнение, он еще долго не будет забыт.
Когда Мехлис читал последние строки приговора, бывший командующий Западным фронтом был еще жив. Его вывели и повели коридорами в подземелье.
Глядя в затылки ведущим оперативникам, Павлов думал: «Нелюди! Нелюди! Как же их раньше не замечал? Они же ходили мимо, рядом. Здоровались. Входили в кабинет. Улыбались. Мы им дифирамбы поем: “Чистые руки, горячие сердца”. А они — нелюди! Они бы и Сталину стали рвать рот и выдавливать глаза, если бы он дал команду».
«Руки назад!» — было сказано хриплым голосом, хотя он и так привык держать руки назад. Было сказано: «Подпись надо поставить». Но бывший командующий уже знал, куда его ведут.
Он простил Мерецкова, простил всех. Теперь он знал, как выбивают показания. Потом в раскаленном мозгу осталась всего одна мысль: значит, семью не привезли и дочь оставили в покое. Не будет ее мучений. Хоть в этом он победил. А цена — позор и смерть! Потом узнают… может быть, дочь доживет до этого. Все равно больше жизни человек ничем не может заплатить.
И еще одна счастливая мысль его осенила на последних шагах: «они» ничего не узнали про Надежду. Ранее какой-то особист начал копать под нее. Но, видимо, был не слишком высокий чин. Скорее всего, самоучка, стукач, мелочь, одним словом. Иначе бы «они» нашли и привезли ее сейчас. А не хотелось, чтобы она видела его в таком состоянии. В памяти любимой хотелось бы остаться достойным человеком. Потом, конечно, ей станет известно. Но не сразу. И она поймет. Со временем. Когда и другие узнают. Пусть ей суждены будут жизнь и свобода! С тех пор, как они расстались, вышло — навсегда, она жила в его сознании. И улыбалась, и поддерживала его. Но последнее время с такой горечью во взоре, что у него перехватывало дыхание. В том, какое чудо выпало ему по судьбе, он уверился только сейчас. И замер. В последний миг образ ее опять засветился с необычайной яркостью, взметнулся в неведомую высь и там сиял, не угасая, когда пуля уже раздробила голову.
Немногие счастливцы, среди которых были остатки щепиновского полка, смогли вырваться из окружения после разгрома двух армий на Белостокском выступе.
В то время как спасенные добирались до своих, еще не веря в свершившееся чудо, по другую сторону фронта на лугах и болотах, под дулами немецких автоматов сбиралось разбитое воинство, брошенное без патронов, без оружия, без помощи. Были тут недавние отцы и сыновья, а за ними незримо следовали неласканные девы и нерожденные дети. Так погибала Россия.
