Итак, из записки Ф. Дзержинского ясно, что он оценивал ситуацию как очень серьезную. Его выводы базировались на затребованных в Особый отдел материалах на М. Тухачевского, на личном докладе незамедлительно вызванного в Москву полномочного представителя ГПУ по Западному краю и одновременно начальника Особого отдела фронта И. Апетера, а также на информации, собранной комиссией ЦКК под руководством С. Гусева.
Однако еще раз подчеркнем, что речь не идет (как видно из текста записки) о раскрытом заговоре в войсках Западного фронта. Чекисты приняли упреждающие меры лишь по признакам возможно вызревавшей авантюры, в том числе по недопущению втягивания в нее импульсивного, несомненно обиженного на представителей партии в лице фронтовых политработников командующего.
Наш вывод относительно ситуации, сложившейся на Западном фронте в конце 1923 — начале 1924 гг. подтверждается и тем, что о каком-либо подготовленном заговоре не упоминалось на таком значимом форуме, как Второй Всесоюзный съезд особых отделов, состоявшемся ровно через год — в январе 1925 г.
Таким образом, мы можем утверждать, что заговора против Советской власти в войсках Западного фронта не было. Однако руководство страны допускало возможность несанкционированных действий со стороны командующего М. Тухачевского и некоторых его сторонников из числа высокопоставленных военных по поддержке коммунистического восстания в Германии, путем прорыва частей Красной армии через территорию Польши и Литвы. Действовать подобным образом они могли, движимые чувством реванша за поражение в советско-польской войне, а также стремлением загладить боевыми успехами свои проступки, несопоставимые с нормами большевистской морали.
Поведение армейского руководства, в том числе и командования Западного фронта, в рассматриваемый период необходимо оценивать и на фоне важнейшего внутриполитического фактора — радикализации борьбы с троцкистской оппозицией во второй половине 1923 — начале 1924 гг. Следует иметь в виду, что взгляды своего наркома и партийного вождя полностью разделяли командующие военными округами: Н. Муралов (МВО), С. Мрачковский (ПриВО), начальник Политического управления РВСР В. Антонов-Овсеенко, известные командиры и политработники РККА В. Примаков, В. Путна, Г. Гай, А. Розенгольц, Д. Петровский и др. Большинство бывших офицеров и генералов из числа руководителей и сотрудников высших военных учреждений, безусловно, поддержали бы Л. Троцкого, т. к. видели в его лице своего рода защитный барьер от гонений со стороны партийных элементов и сотрудников органов госбезопасности. Согласно данным, приведенным К. Ворошиловым в выступлении на печально знаменитом февральско-мартовском Пленуме ЦК 1937 г., троцкисты имели за собой серьезные силы: Военную академию, школу ВЦИК, пехотную, артиллерийскую и другие военные школы[687].
Чтобы не допустить поддержки Л. Троцкого командующим Западным фронтом М. Тухачевским, сталинское ядро Политбюро организовало против последнего партийное расследование по линии ЦКК ВКП(б), но на основе собранных ГПУ материалов.
Как мы уже отмечали, указанные материалы ГПУ запросило из Смоленска еще 29 сентября 1923 г. Добавим лишь, что документы начального периода наблюдения за М. Тухачевским уже находились в центральном аппарате ГПУ. Их лично изъял из дел Особого отдела Западного фронта Ф. Дзержинский[688].
Имеющиеся в нашем распоряжении данные дают полное основание утверждать, что автор книги «Заговор против маршалов» Е. Парнов либо сознательно обеднил собранную на М. Тухачевского информацию, либо, что более вероятно, довольствовался обобщенной справкой, подготовленной осторожными сотрудниками тогдашнего Центрального партийного архива[689].
У Парткомиссии ЦКК вполне хватало свидетельств для проведения своего следствия и даже для возбуждения уголовного дела. По нашему мнению, М. Тухачевский отделался партийным взысканием только лишь потому, что заключил некую сделку с руководством ЦКК о том, что он, по крайней мере, будет соблюдать нейтралитет во внутрипартийной борьбе и не солидаризируется с протроцкистской группой военных деятелей.
Теперь сталинскому большинству Политбюро предстояло решить еще одну задачу — минимизировать влияние на военные органы управления и партийные организации в РККА начальника Политического управления РВСР В. Антонова-Овсеенко. И здесь также, наряду с партийными мерами, потребовались материалы ГПУ и его оперативные действия. Ядром этих действий стали события, обозначенные смоленским историком доктором наук С. Минаковым как «казус Дворжеца»[690].
С. Минаков рассматривает указанные факты лишь с одной точки зрения: начальник Политуправления В. Антонов-Овсеенко подтолкнул своего подчиненного Якова Дворжеца на выступление против докладчика на дискуссионном собрании в военной школе имени ВЦИК члена сталинской группы в Политбюро Г. Зиновьева и рассчитывал, что это будет «разведка боем» в определении партийной ориентации курсантов. Далее автор упомянул, что речь Я. Дворжеца была расценена Г. Зиновьевым как контрреволюционная, и этим вопросом заинтересовалось ГПУ.
Мы не ограничились данной информацией и таким ракурсом рассмотрения «казуса Дворжеца». Исходной точкой для нашего анализа послужил тот факт, что военная школа имени ВЦИК являлась не только учебным учреждением. Другой ее достаточно значимой задачей являлась охрана Кремля[691]. И поскольку троцкисты хотели изучить настроения ее курсантов, то нельзя было исключить попытки использования их для «дворцового переворота».
Дело Я. Дворжеца рассматривалось на Политбюро и не на одном заседании, а семь раз. С первичной информацией 24 декабря 1923 г. выступил не кто иной, как председатель ГПУ Ф. Дзержинский[692], что говорило о важности вопроса.
Очевидно, члены Политбюро, в обстановке борьбы с Л. Троцким, поручили комиссии, созданной из известных партийцев и чекистов, что называется, «развернуть дело», придать ему характер подготовки к вооруженному захвату власти. С декабря 1923 г. по начало января 1925 г. в указанную комиссию входили: В. Куйбышев, С. Гусев, М. Калинин, А. Смирнов, Е. Преображенский, а также чекисты В. Менжинский, Г. Ягода, Я. Агранов. Как мы видим, подавляющее большинство членов комиссии стояло на антитроцкистских позициях, а представители ГПУ вообще выступали как инструмент большинства Политбюро и ЦК РКП(б).
Группа представителей Центральной контрольной комиссии РКП(б), работавшая над делом члена большевистской партии Я. Дворжеца, не смогла добиться нужных результатов. Поэтому не обошлось, вероятно, без намеков партследователей, что все материалы могут быть переданы в ГПУ. По крайней мере, и в этом мы согласны с С. Минаковым, подобные намеки, доведенные Я. Дворжецом до своего руководителя В. Антонова-Овсеенко, побудили последнего направить в Президиум ЦКК и в Политбюро ЦК РКП(б) письмо-ультиматум. Оно заканчивалось следующими словами: «…их голос (рядовых членов партии, в том числе и военнослужащих — А. З.) когда-нибудь призовет к порядку зарвавшихся „вождей“ так, что они его услышат, даже несмотря на свою крайнюю фракционную глухоту»[693].
Письмо и явно читаемая в нем угроза возможных действий частей Красной армии в защиту Л. Троцкого явилось не только ультиматумом, но и защитной реакцией начальника Политического управления. Он отдавал себе отчет в том, что произойдет, если Я. Дворжеца передадут чекистам и он начнет давать на допросах «разоблачающую» информацию.
Угроза В. Антонова-Овсеенко не возымела желаемого им результата. 11 января 1924 г. Я. Дворжец был арестован и помещен во внутреннюю тюрьму ГПУ на Лубянке[694].
Основным следователем по его делу стал не представитель Особого отдела ГПУ, что было бы логично, т. к. Я. Дворжец являлся военнослужащим, а Я. Агранов — заместитель начальника Секретного отдела, специалист по антисоветским партиям. И это объяснимо. Оказывается, Я. Дворжец, занимая должность «для особых поручений при начальнике Политического управления РВСР», к моменту начала следствия всего лишь два года состоял в рядах большевистской партии. Ранее же (с 1915 г.) являлся активным членом партии правых эсеров (ПСР) и даже одно время занимал пост управляющего делами комитета Учредительного собрания, являлся председателем бюро ПСР Уфимской губернии и членом военной комиссии ЦК ПСР[695].
Я. Агранов, будучи ответственным за подготовку процесса правых эсеров в 1922 г., установил Я. Дворжеца, изучил его через негласные возможности и, в итоге, склонил к выступлению на процессе в качестве одного из основных свидетелей со стороны обвинения[696].
Вот почему заместителю начальника Секретного отдела ГПУ и была поручена главная роль в раскрытии возможных замыслов и конкретных действий троцкистов по обезвреживанию противников председателя РВСР из числа членов Политбюро. Именно сценарий «дворцового переворота» казался сталинской группе наиболее реальным, чтобы обвинить Л. Троцкого в стремлении к единоличной власти в партии и применении для этого заговорщических методов с использованием военных.
