одно за другим произошли два события, потребовавшие от Рейха срочного вмешательства.
При разделе мира между участниками нацистского пакта Греция «досталась» итальянцам, однако сначала надо было ее завоевать.
Вторжение началось в октябре 1940 года, но забуксовало. Греки получили помощь от англичан, перешли в контрнаступление и сильно потрепали армию Муссолини. К началу апреля 1941 года положение на греческом фронте стало таким тревожным, что Вермахту пришлось выручать незадачливого союзника. За три недели немецкие дивизии разгромили противника и оккупировали страну, но для этого понадобилось перебросить от советской границы всю 12-ю армию.
Одновременно, в конце марта, при участии британской разведки (есть сведения, что и советской) произошел переворот в Югославии. Удобное Берлину правительство было свергнуто. Допускать существование на южной границе Рейха враждебного режима Гитлер не мог. Югославскую «проблему» немецкая армия при помощи союзников по пакту тоже решила быстро, меньше чем за две недели, но опять-таки потребовалось снимать войска с восточного направления, а потом возвращать их обратно.
Нападение было сдвинуто с 17 мая на 22 июня. Впоследствии этого месяца Вермахту и не хватит — во всяком случае сам фюрер в конце войны объяснял неудачу «блицкрига» именно балканской отсрочкой.
Но вот «временные трудности» были наконец преодолены. Подготовка агрессии вышла на финишную прямую.
Хоть нападение и задержалось, в военном отношении Красной Армии это мало чем помогло. Кое-какие меры предосторожности были приняты. На запад из внутренних областей начали переводить войска, ускорили строительство аэродромов и замену устаревших танков, самолетов, орудий на новые, привели в состояние боевой готовности противовоздушную оборону. Но всё это были половинчатые меры, тормозившиеся сверху. Сталин опасался, не сочтет ли Берлин, что СССР готовится напасть сам. Советский посол попросил аудиенции у Риббентропа, чтобы прояснить ситуацию. Тот от встречи уклонился. Тогда 17 июня ТАСС сделал беспрецедентное официальное заявление о том, что Германия «неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении» и что «слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы». Надеялись, что Рейх в ответ тоже сделает какой-нибудь миротворческий жест. Его не последовало, но даже это не убедило Сталина в том, что он ошибается. Во многих работах цитируется резолюция начальника советских спецслужб Берии от 21 июня: «В последнее время многие работники поддаются на наглые провокации и сеют панику. Секретных сотрудников… за систематическую дезинформацию стереть в лагерную пыль как пособников международных провокаторов, желающих поссорить нас с Германией». В тот же день нарком докладывает наверх: «Я и мои люди, Иосиф Виссарионович, твердо помним Ваше мудрое предначертание: в 1941 году Гитлер на нас не нападет!».
Но Гитлер напал той самой ночью. Неподготовленность Красной Армии и тщательно разработанный тактический план с самого начала принесли Вермахту ряд важных побед. Самой главной из них было достижение полного превосходства в воздухе.
По численности советские ВВС превосходили Люфтваффе, но одновременные авиаудары по аэродромам вывели из строя (по немецким сведениям) 1811 самолетов, причем 1489 из них даже не успели взлететь. Автор книги «1941. Горькие уроки: война в воздухе» Дм. Хазанов, ссылаясь на советские источники, пишет, что потери за два дня составили 3922 машины.
Разбомбленный советский аэродром
Контроль над небом обеспечил танковым штурмовым колоннам полный простор действий. Они без боя захватывали города, рассекали коммуникации, брали в клещи крупные группировки войск, которые, не получая снабжения, сдавались в плен.
В южном секторе, откуда войска были переправлены на Балканы, наступающие продвинулись несильно, но на севере, в Прибалтике, и в центре, на белорусском участке, в считанные дни пали Минск, Каунас, Вильнюс, Рига.
Удар, конечно, был очень силен, но масштабы катастрофы усиливались еще и из-за действий командования Красной Армии. Вернее, бездействия.
Государственная система, которую так долго и такой чудовищной ценой создавал Сталин, зиждилась на абсолютной власти Вождя. Только он и он один принимал все важные решения. Однако для правителя 22 июня стало потрясением, которое на время совершенно вывело этого расчетливого, целеустремленного человека из строя. Свидетели пишут, что Сталин несколько дней пребывал в подавленном состоянии, фактически самоизолировался. Политбюро собралось на экстренное совещание без него. С радиообращением к народу обратился Молотов. Оперативный штаб руководства войной, Ставку Главного Командования, возглавил не Вождь, а нарком обороны маршал Тимошенко, верный сталинец, но неважный полководец, выдвинувшийся после тяжелой финской войны.
Первое распоряжение главнокомандующего («Директива № 3») продемонстрировала полное непонимание ситуации. В директиве приказывалось перейти в контрнаступление, окружить и уничтожить врага. Этот шапкозакидательский приказ, погубивший сотни тысяч солдат, был, несомненно, продиктован страхом прогневить Сталина — ведь в утвержденном им армейском уставе предписывалось: «Если враг навяжет нам войну, Рабоче-Крестьянская Красная Армия будет самой нападающей из всех когда-либо нападавших армий. Войну мы будем вести наступательно, с самой решительной целью полного разгрома противника на его же территории».
Тактика запугивания собственных командных кадров, осуществлявшаяся с 1937 года, была задействована вновь. Вину за череду поражений Москва возложила на отдельных генералов и показательно, в устрашение другим, с ними расправилась. Командующий Западным фронтом генерал Дмитрий Павлов, его начальник штаба генерал Климовских, командующий артиллерией генерал Клич, командующий IV армией Коробков и другие были арестованы, а затем расстреляны.
Эти репрессии еще больше парализовали растерянных, часто находившихся без связи советских военачальников. Они боялись отступать, даже когда этого требовала элементарная логика войны. Большинство потерь в «котлах», то есть окружениях, первых недель войны произошло именно по этой причине. В минском «котле» в плен попали 330 тысяч солдат, в гомельском — более 100 тысяч, в смоленском — больше 300 тысяч.
Ни одна армия в истории не потеряла столько людей пленными, сколько Красная Армия во Второй мировой войне. В общей сложности за годы войны сдались, по немецким данным, 5 миллионов 270 тысяч красноармейцев. Их участь была очень тяжелой — не только из-за того, что немцы сурово обращались с пленными, но и из-за политики советского правительства, в свое время не присоединившегося к Женевской конвенции об обращении с военнопленными, а теперь провозгласившего всех сдавшихся изменниками.
Приказ 270, выпущенный 16 августа 1941 года, не только объявлял сложивших оружие «злостными дезертирами», но и сулил арест их семьям. (Угроза адресовалась прежде всего военачальникам, ибо о пленении обычных солдат узнать было неоткуда).
В результате красноармейцы содержались в немецких лагерях в ужасающих условиях, безо всякой помощи, и гибли сотнями тысяч. Вернулись из плена, по сведениям статистического исследования «Россия и СССР в войнах XX века», 1 836 562 человека — одна треть.
Еще одной вредоносной мерой, понизившей управляемость войсками, было восстановление «двуначалия»
