Если отнести эту сцену к истории, то можно сказать утвердительно, что это басня; если отнести ее к вымыслам, то можно сказать, что тут еще более исторической неверности и несообразности. Этот рассказ изобличает совершенное незнание личности Александра. Он был так размерен, расчетлив во всех своих действиях и малейших движениях, так опасался всего, что могло показаться смешным или неловким, так был во всем обдуман, чинен, представителен, оглядлив до мелочи и щепетливости, что, вероятно, он скорее бросился бы в воду, нежели бы решился показаться пред народом, и еще в такие торжественные и знаменательные дни, доедающим бисквит. Мало того: он еще забавляется киданьем с балкона Кремлевского дворца бисквитов в народ — точь-в-точь как в праздничный день старосветский помещик кидает на драку пряники деревенским мальчишкам! Это опять карикатура, во всяком случае совершенно неуместная и несогласная с истиной…»[385]
Очевидно, что для Толстого получить такое опровержение от Вяземского было не только досадно, но и удивительно, ведь у Петра Андреевича была давняя репутация либерала, республиканца и западника (это ведь он приставил к «патриотизму» словечко «квасной»). Кроме того, все знали, что Петр Андреевич был в немилости у Александра, что именно император прервал на взлете служебную карьеру князя.
В новые времена, когда общественной мыслью правила мстительность (и особенно в отношении всего, что связано с самодержавием), это был редкий поступок: простить своего царственного обидчика и открыто вступиться за его память. Вяземский поступил по-пушкински:
Простим ему неправое гоненье:
Он взял Париж, он основал Лицей.
После статьи в «Русском архиве» на Вяземского посыпались обвинения в ретроградстве, барстве, менторстве и непонимании новаторской современной литературы. Анонимный критик «Санкт-Петербургских ведомостей» (1869. № 18) писал: «Нельзя не заметить, читая наставления князя Вяземского автору „Войны и мира“, что вообще притязания патриотов минувших дней довольно странны. Например, князь охотно дозволяет себе описывать в слабых стихах Бородинское сражение и, между тем, графу Толстому запрещает изображать его в хорошей прозе…»
Эти люди так и не поняли, что литературная сторона романа меньше всего волновала Вяземского. Его беспокоили образы современников в романе, то ложное освещение их, которое будет принято потомками за истинное, если автор оставит эти страницы неизменными.
При издании романа была возможность исправить журнальный вариант, ведь корректуры «Войны и мира» держал по-прежнему Бартенев. Петр Иванович имел полное право на внесение согласованных с автором поправок (по предварительному договору он обязан был не только держать корректуру, но и нести «надзор, чтобы не было слишком явных исторических неверностей»[386]), но как было достичь согласия с Толстым?
Бартенев считал, что прислушаться к живому свидетелю не менее важно, чем к письменному источнику (на который в ходе возникшей дискуссии ссылался Толстой). Лев Николаевич и выслушать толком своего консультанта не хотел.
Все недоразумения могла бы снять встреча Толстого и Вяземского, но она не состоялась. Лев Николаевич лишь написал возражение на поправки Петра Андреевича, а от личного свидания уклонился. Отдадим должное Бартеневу: оказавшись между двух огней, он вел себя чрезвычайно деликатно и старался успокоить обе стороны конфликта.
Из переписки П. И. Бартенева и П. А. Вяземского:
«27 февраля 1869. Москва.
Приехавший сюда гр. Лев Толстой действительно отыскал в книге „Воспоминания очевидца о Москве 1812 г.“ (М., 1862) рассказ о том, как император Александр Павлович раздавал на балконе Кремлевского дворца фрукты теснившемуся народу[387]. На основании этой находки своей он написал возражение на Ваши строки об его книге, 5-й том которой вчера наконец свалился долой с корректурных рук моих…
Вашему сиятельству душевно преданный П. Бартенев».
1 марта 1869 года Вяземский писал Бартеневу: «Пришлите мне возражение Толстого по бисквитному вопросу или укажите, где его отыскать… Укажите также и на полное заглавие сочинений Глинки, на которые Толстой ссылается…»
Без промедления, буквально на другой день, Бартенев отвечал:
«2 марта 1869. Москва.
Гр. Толстой настаивает давно, чтоб я напечатал возражение против Вашей статьи. Я не отказывался, но ставил условием, чтобы указан был источник показания о бисквитах (из-за этого была целая переписка). Приехав сюда, он читал мне новое возражение, в котором утверждается, что бисквиты и фрукты одно и то же. Я опять не отказывался напечатать, но не иначе, как с моим примечанием и с тем, чтобы я предварительно показал статью Вам. Решено было, что он мне ее отдаст, переписав. Теперь слышу, что он уже уехал назад в деревню. Этот человек, вследствие своего пламенного воображения, совсем разучился отличать то, что он читал, от того, что ему представилось. Тем не менее, 5-й том, ныне к Вашему сиятельству посылаемый, содержит в себе вещи истинно художественные.
Что у меня осталось брошюр о Бородине высылаю завтра.
Душевно Вашему сиятельству преданный Бартенев».
К огорчению Бартенева и Вяземского, Лев Николаевич остался при своей версии исторических событий. Но сегодня было бы справедливо, если бы статья с возражениями Вяземского публиковалась в приложении к «Войне и миру» или хотя бы упоминалась в комментариях к роману.
…Средь битвы я один из братьев уцелел:
Кругом умолкнул бой, и на поле уснувшем
Я занят набожно прибраньем братских тел.
Хоть мертвые, но мне они живые братья:
Их жизнь во мне, их дней я пасмурный закат,
И ждут они, чтоб в их загробные объятья
Припал их старый друг, их запоздавший брат.
ЧАСТЬ ДВЕНАДЦАТАЯ
ПОЛКОВНИК МАРИН
(Сергей Никифорович Марин. 1776–1813)
Как мы ни радуйся, а все похожи мы на дворню, которая в лакейской поет и поздравляет барина с имянинами… Одни песни 12-го года могли быть несколько на иной лад…
П. А. Вяземский. Старая записная книжка[388]
Пророческий марш. — «Высоцкий Двенадцатого года». — Марины из Сан-Марино. — Комета. — Злополучный шарф
19 марта 1814 года Париж впервые услышал «Преображенский марш» — русская армия входила в столицу Франции. Наши солдаты лихо распевали пророческие слова, написанные еще в 1805 году:
Пойдем, братцы, за границу
Бить Отечества врагов;
Вспомним матушку царицу,
Вспомним, век ее каков!
Славный век Екатерины
Нам напомнит каждый шаг,
Те поля, ручьи, долины,
Где бежал от русских враг!
Там, Румянцев где сражался,
Там, Суворов где разил,
Каждый воин отличался,
Путь ко славе находил;
Каждый воин дух геройский
Среди мест сих доказал,
И как славны наши войска,
Целый свет об этом знал.
Между славными местами
Устремимся дружно в бой!
С лошадиными хвостами
Побежит француз домой.
За французом мы дорогу
И к Парижу будем знать,
Зададим ему тревогу,
Как столицу будем брать…
За год до взятия Парижа автор слов «Преображенского марша» полковник Сергей Никифорович Марин скончался от болезни и старых ран в Петербурге и был с воинскими почестями похоронен на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры.
Поэту было тридцать семь лет.
* * *
С кем сравнить Сергея Марина в близком нам времени? Наверное, с Владимиром Высоцким. Веселые и хлесткие сатирические стихи Марина, как и песни Высоцкого, жили вне официальной литературы и при этом были невероятно популярны. Марин нигде не публиковался, но его стихи знало буквально всё офицерство, весь генералитет, его остроты повторяли министры, его человеческие достоинства ценил Александр I.
Как и в песнях Высоцкого, в стихах Марина было яркое мужское начало. Это была поэзия бесстрашная, а порой и бесшабашная.
В армии служили несколько поколений Мариных — с тех самых пор, как в начале XVI века из княжества Сан-Марино перешел на русскую службу некий Паоло Гедруант. Выговорить сложную фамилию выходца из Сан-Марино никто толком не мог, так и появился в России род Мариных.
Ударение в фамилии Мари́н — на последнем слоге. Говорят, что Сергей Никифорович при перекличках на вахтпарадах даже не откликался, если его фамилию выкрикивали неправильно.
Родился Марин в Воронеже. В 1790 году отец отвез четырнадцатилетнего Сергея в Петербург и определил его в лейб-гвардии Преображенский полк, под начало капитана Федора Николаевича Петрово-Соловово — одного из самых образованных офицеров этого славного полка.
