Вещи из «княжеских» и дружинных курганов
«Всадническая культура» пришла на Русь вместе с русино-моравскими дружинниками Олега Вещего и Олега II, от которых в Среднем Поднепровье остались «всаднические» захоронения, сходные с многочисленными погребениями, содержащими оружие и снаряжение всадника, на территории Великой Моравии[432]. В юго-восточном русском пограничье сказывалось влияние Великой степи (через салтовскую культуру).
Однако в X в. конное дело у киевских русов так и не получило сколько-нибудь заметного развития. Константин Багрянородный отметил, что русы покупали коней у печенегов, следовательно, сами коневодством не занимались. Одной из сдерживающих причин была дороговизна всаднического снаряжения: полный комплект тогдашнего всаднического вооружения (шлем, панцирь, меч с поясом, щит, копье) вместе с лошадью и упряжью равнялись по стоимости стаду в полсотни коров[433]. Конь по-прежнему оставался лишь символом сакрального могущества и социального престижа князя и русской знати. Подавляющее большинство дружинников сражалось пешими, а основным средством передвижения в военных походах была ладья. Вот характерные замечания иностранных писателей X—XI вв. о постановке военного дела у русов: «Они совершают походы на отдаленные земли, постоянно странствуют по морю на судах, нападают на каждое встречное судно и грабят его. Могуществом они превосходят все народы, только что у них нет лошадей» (это сообщение Ауфи относится, скорее всего, к таврическим русам, разбойничавшим на Каспии); «сражаются они копьями и щитами, опоясываются мечом и привешивают дубину и орудие подобное кинжалу. И сражаются они пешими, особенно эти прибывшие [на судах]» (Ибн Мискавейх о русах, напавших на Бердаа); «скифы [русы] всегда сражаются в пешем строю; они не привыкли воевать на конях и не упражняются в этом деле» (Лев Диакон о войске Святослава); «тогда весь народ Рузов, бывший там, поднялся на бой: их было 6000 человек пеших, вооруженных копьями и щитами, которых просил [византийский] царь Василий у царя Рузов [Владимира Святославича]» (армянский историк XI в. Степанос Таронский). Впрочем, во время походов в глубь Болгарии войско Святослава могло передвигаться на конях, но перед сражением все русы, не исключая князя, обязательно спешивались[434] и строились «стеной». Единственный раз мы видим русов сидящими на лошадях во время сражения только в одном эпизоде из «Истории» Льва Диакона, где этот случай преподан как забавный курьез. Дело было под Доростолом, в котором заперся князь Святослав: «...скифы [русы] к концу дня выехали из города верхом — они впервые появились тогда на конях. Они всегда прежде шли в бой в пешем строю, а ездить верхом и сражаться с врагами [на лошадях] не умели». Византийский историк отметил, что ромейская кавалерия легко и быстро разметала необученную русскую конницу. Во всех других «редких случаях, когда в составе войска русов упоминается конница, оказывается, что в походе участвовали союзники-степняки»[435]. Иначе говоря, конные отряды в русском войске состояли из нанятых на время ведения войны кочевников — печенегов, венгров и т. д. Среди объективных причин, обусловливавших такое положение дел, главной была та, что восточноевропейские породы лошадей, слабые и малорослые (всего до 130 см в холке), были плохо приспособлены для того, чтобы носить на себе тяжеловооруженного всадника. На Востоке же с давних пор существовали боевые породы, отличавшиеся выносливостью и высоким ростом (до 150 см в холке)[436].
Ополчения восточнославянских племен также сражались пешими. Новгородская летопись передает слова новгородцев, изъявивших свое согласие поддержать князя Мстислава: «Княже, не хочем измерети на коних, но яко отчи наши билися... пеши».
Дружинная организация у русов имела характерную особенность, которая заключалась в том, что, наряду с князем, своей личной дружиной обзаводилась и его супруга. В сказании о мести древлянам Ольга повелевает «дружине своей», но упоминает также о «дружине мужа моего». Более подробные сведения о двух дружинах княжеской четы приводит сага об Олаве Трюггвасоне: «У сильнейших конунгов того времени [имеются в виду «конунги Хольмгарда», то есть русские князья] был обычай, что супруга конунга имела половину гридней и содержала их на своем иждивении и получала на то казну и все, что нужно было. Так было и у конунга Вальдемара, что супруга его имела не менее гридней, как и сам конунг, и они очень спорили между собою об отличных людях, ибо тот и другая хотели иметь их в своей службе». Жену князя Владимира сага об Олаве именует Алогией (искаженная форма имени Ольга)[437], что позволяет приурочить свидетельство о дружине киевской княгини к середине X в.
Известие саг о численном равенстве дружин князя и княгини имеет подтверждение в древнерусском эпосе. В былине об Иване Годиновиче князь Владимир говорит, посылая богатыря на подвиг:
Гой еси, Иван Годинович!
Возьми ты у меня, князя, сто человек
Русских могучих богатырей,
У княгини ты бери другое сто[438].
Здесь как бы молчаливо предполагается, что на каждые «сто» князя княгиня может выставить свои «сто». Точного количества дружинников Игоря источники не сообщают. Имеются данные Ибн Фадлана, относящиеся к началу 20-х гг. X в., о «400 богатырях» Олега II, «царя русов». Примерно ту же цифру называют былины, оценивая воинскую силу Красного Солнышка. Собираясь в поход против Чурилы Пленковича, Владимир «взял с собою князей и бояр и могучих богатырей... тут собралось их пять сот человек». По всей видимости, численность дружины Игоря, постоянно находившейся при нем на «дворе теремном», вряд ли превышала пять-шесть сотен человек. Судить об этом по аналогии с положением дел у соседей Киевской Руси невозможно. Если у Олава Святого поначалу было всего 60 дружинников, а позже их число возросло до 300, то польский князь Мешко I (ум. в 992 г.) содержал при себе разом 3000 вооруженных людей; примерно такой же, а может быть, и большей воинской силой располагал моравский князь Святополк I.[439]
Княжеская дружина была иерархическим сообществом. Наряду с дружиной вообще, летописи знают старейшую и молодшую дружины. Хотя эти термины появляются в летописи только в записях, относящихся к концу XI в., возникли они у славян гораздо раньше (старшая и младшая дружины существовали, например, у великоморавских князей второй половины IX в.[440]) и с течением времени меняли свой социальный смысл.
В середине X в. к старейшей дружине на Руси относили огнищан, или гридей.
Огнищем в древности называлось всякое кострище, пашня на подсеке или изгари (то есть на месте сожженного леса), стоянка пастухов с костром и т. д.[441] В более тесном значении это было место в доме, где разводился и поддерживался огонь, — домашний очаг. Огнищанами, следовательно, первоначально были те, кто кормился и обогревался возле огнища, члены домашней общины, большой патриархальной семьи: сам домохозяин, его семья, родичи и рабская прислуга — челядь. Со временем под огнищем стали подразумевать вообще дом, двор. Слово «огнищане» в этом смысле соответствовало древнерусскому домочадцы, северогерманскому hirdmann и латинскому familiaris или domesticus[442].
С усложнением общественных отношений прежнее значение термина огнищане быстро ветшало. Однако его все еще охотно прилагали к разным категориям «домочадцев», даже если для обозначения последних уже существовали особые термины. Например, средневековый чешский памятник Mater verborum толкует слово огнищанин как libertus — «вольноотпущенный»[443] (вольноотпущенники обыкновенно оставались жить в доме бывшего хозяина). В древнерусском переводе «Слова Григория Богослова» греческое слово раб переведено словом огнище, хотя для раба в древнерусском языке имелся термин челядин. Договор князя Владимира Святославича с волжскими булгарами (1006 г.) знает огнищан («огневтину») как население княжеских сел; Даниил Заточник уточняет, что речь идет о людях князя, сельской княжеской администрации, тиунах и рядовичах: «...не держи села близ княжа села: тивун бо его аки огнь... и рядовичи [слуги] его аки искры». Тиун огнищный из Русской Правды — то же, что и более поздний дворецкий: управляющий княжеским двором. Стало быть, в этом случае под огнищем понимается не только двор как хозяйственная единица, но и те, кто к этому двору принадлежит — огнищане (точно так же впоследствии понятие княжеского или боярского двора необходимо включало в себя дворян — дворовых людей, военных слуг). Княжьими огнищанами были старейшие дружинники, «домочадцы» княжеского огнища-очага-дома-двора[444], с которыми князь делил кров и стол.
