успехи в словесных науках природных россиян, не обинулся приступить к оному и, как бы некоторый пигмей, поднять Альпийские горы». Особенно достаётся Шлёцеру за «сумасбродство в произведении слов российских»: так, слово «барин» производится им от барана (в значениях и дурака, и животного); «дева» (слово, употребляемое в России почти исключительно при наименовании Богородицы) — от немецкого Dieb («вор»), или нижнесаксонского Tiffe («сука»); «князь» — от немецкого Knecht («холоп», «наёмник») [140]. Что это, если не покушение на русскую честь и святость?
«Из сего заключить должно, — делает вывод Ломоносов, — каких гнусных пакостей не наколобродит в российских древностях такая допущенная в них скотина».
Отзыв так и остаётся в личных бумагах Ломоносова, но с «сумасбродными» этимологиями Шлёцера Михаил Васильевич знакомит устно широкий круг лиц. Особенную сенсацию среди петербургской знати производит связка князь — Knecht [141].
Позднее в своих записках Шлёцер заметил: «Сходство в именах, страсть к словопроизводству — две плодовитейшие матери догадок, систем и глупостей. Слово поднимают на этимологическую дыбу и мучают до тех пор, пока оно как будто от боли не издаст из себя стона или крика такого, какого хочет жестокий словопроизводитель».
Но сам он, увы, нередко вздёргивал русские слова на этимологическую дыбу.
На исходе лета кто-то из знакомых невзначай обращается к Шлёцеру с вопросом:
— Ваш паспорт всё ещё задержан?
Шлёцер словно пробуждается от глубокого сна.
— Разве мой паспорт задержан?
— Да, ваша канцелярия не рапортовала Сенату, а до того вы не смеете выехать за границу.
Эта новость, о которой Шлёцер узнал, видимо, последним в Петербурге, сражает его, как громом. Он пленник! Хотя и в границах бескрайней Европейской России (для поездки в Сибирь требовался особый паспорт), но пленник! «С этого времени, несмотря на просторность этого ареста, мир для меня сделался тесен».
Близорукий Шлёцер начинает пристально всматриваться в лица своих знакомых. Ему кажется, что многие из них бросают в его сторону подозрительные или сострадательные взгляды, видя в нём то ли преступника, то ли несчастную жертву интриг. Робкий профессор Фишер только качает головой и повторяет одно слово: Сибирь.
Шлёцер падает духом настолько, что теряет способность к работе. Доктор прописывает ему ежевечерние купания в Неве. Стоя по горло в воде, Шлёцер провожает тоскливым взором каждый корабль, отправляющийся в Европу.
Наступивший сентябрь не вносит ясности в его положение. Шлёцер отправляет в канцелярию и конференцию Академии два доношения с просьбой ускорить рассмотрение его дела — но ответа на них нет.
Напряжение снимают три поступивших к Шлёцеру предложения. Выбор весьма неплох: уроки истории и географии для великого князя Павла Петровича, либо место секретаря — при Академии художеств в звании профессора истории и жалованьем в 1000 рублей, или в недавно образованной Медицинской коллегии, на тех же условиях. Шлёцер всем даёт понять, что официальные переговоры невозможны до тех пор, пока у него в кармане не будет паспорта. Но по крайней мере теперь он знает главное: он не в опале, и ему нечего опасаться каких-либо репрессий.
В середине октября Шлёцер приходит к мысли, что у него остаётся последнее средство получить свободу: обратиться напрямую к государыне. Учёная немка, перечитавшая все умные книги на свете, разве она не примет участия в судьбе своего соотечественника, гёттингенского магистра?
Он перебирает в уме всевозможные способы, как передать в царственные ручки короткую записку. Обивать день за днём порог приёмной во дворце в надежде, что на него однажды обратят внимание? Броситься к её карете во время выезда? Но близорукость делает его робким: в двадцати шагах он не смог бы отличить императорскую карету от других. По какой-то причине Шлёцер не знает, что ещё в июне 1763 года Екатерина II особыми указами утвердила порядок подачи ей прошений через своих ближайших помощников — тайного советника Олсуфьева и статских советников Теплова и Елагина.
Сыновьям двоих из этих вельмож Шлёцер давал уроки в пансионе Разумовского. Но помощь приходит не от них, а от отца третьего ученика — Козлова. Иван Иванович Козлов занимал должность генерал-рекетмейстера, в чьи обязанности входило принимать жалобы на неправые решения Сената и докладывать о них императрице. Однажды, когда он был дежурным у государыни, она посетовала, что, желая от всего сердца блага стране, часто не может найти подходящих исполнителей своей воли. Козлов, почему-то вспомнивший в этот момент Шлёцера, прибавил:
— А если такие и находятся, то их выживают и преследуют.
Императрица потребовала объяснений, и Козлов кратко рассказал о злоключениях Шлёцера, попросив разрешение представить всё дело в письменном виде на высочайшее рассмотрение. Екатерина позволила.
Козлов сообщает о своём разговоре с государыней Тауберту, и тот снова внезапно вламывается в комнату Шлёцера, но на этот раз с радостной вестью. Моментально составленная записка отправляется к Козлову, и тот при первом удобном случае передаёт её императрице.
В своей записке Шлёцер просил отменить указ Сената о задержании его паспорта и сообщал о «прекраснейшем из своих желаний»: продолжить начатые труды и «под собственным её величества покровительством, ограждённому от несправедливостей», обработать «прагматически, коротко и основательно древнюю историю Вашего государства, от основания монархии до пресечения Рюрикова дома, по образцу всех других европейских наций, согласно с вечными законами исторической правды…».
Ожидание ответа растягивается на две недели. Наконец поступает высочайшее распоряжение передать все бумаги по делу Шлёцера действительному статскому советнику Теплову. Шлёцер вздыхает с облегчением — его дело в хороших руках. Григорий Николаевич Теплов в молодые годы был адъюнктом Академии (по классу ботаники), наставником её будущего президента, графа Разумовского, и кроме того, враждовал с Миллером и Ломоносовым. Шлёцера он знал как наставника своего сына, к которому юный Теплов был искренне привязан.
По поручению государыни Теплов передаёт Шлёцеру вопрос от её имени: «желает ли он остаться на её службе и как?»
Шлёцер составляет три плана, оставляя на усмотрение государыни утвердить какой ей будет угодно: 1) Путешествие в Левант [142] для сбора коммерческих сведений о гаванях Чёрного и Средиземного морей; 2) Разработка древней русской историей, и охотнее при Академии художеств, чем при Академии наук (в любом
