преступника дальше – по улице, в конце которой стоял деревянный крест, где и происходил акт передачи [828].
К этому, весьма подробному описанию, данному сержантом аббатства Жаном Бонбёфом, следует добавить несколько деталей, известных по другим свидетельским показаниям. Так, Ферри Тюрпэн уточнял, что данная процедура неизменно имела место на рыночной площади бурга св. Ремигия, около дома Гийома Кокренеля, который в свое время являлся деканом аббатства [829]. По дороге из тюрьмы преступник, по свидетельству Жака де Шомона, бывал связан [830]. Однако около камня веревку вешали ему на шею [831] или отдавали в руки [832] – в знак того, что он «достоин смерти». Впрочем, веревку мог заменить и простой удар по шее [833]. Вновь связанным осужденный оказывался уже около деревянного креста: помимо прево и прочих «людей архиепископа» там находился палач, который усаживал его на повозку и вместе с ним отправлялся к месту казни [834]. (Илл. 43)
Процедура передачи таким образом завершалась. Представители аббатства теряли власть над своим заключенным, но имели право сопроводить его к виселице, окружив повозку [835]– кто верхом, кто пешком, – и проследить за тем, чтобы он был казнен с соблюдением всех правил [836]. Только после этого они покидали территорию, находившуюся в юрисдикции архиепископа, с тем, чтобы уже на следующий день заняться конфискацией имущества повешенного, которое по праву принадлежало отныне аббатству св. Ремигия [837].
Нет сомнения в том, что речь в данном случае шла именно о ритуале, т. е. об определенной раз и навсегда последовательности действий и жестов, которые призваны были исполнить участники интересующей нас процедуры, дабы достичь поставленной перед ними цели. Мы, безусловно, имеем здесь дело с одним из обрядов перехода (rites de passage), ведущих к социальной трансформации индивида (или группы индивидов), к изменению его статуса – точно так же, как это происходило вследствие ритуала аноблирования, помазания или, если говорить только о правовой сфере, ритуала публичного покаяния [838].
Столь подробное описание конкретной судебной процедуры – вещь достаточно редкая для средневековых юридических источников [839]. И оно, безусловно, представляет собой лакомый кусочек для историка. При его рассмотрении меня будет прежде всего интересовать то, какие смыслы были заложены в отдельные этапы данного ритуала, в те или иные действия и жесты его непосредственных участников; какое значение они имели как для действующих лиц, так и для зрителей – обычных жителей Реймса, – собиравшихся посмотреть на проход осужденного на смерть преступника по улицам города; какую именно информацию представители судебной власти стремились донести до окружающих посредством этого действа.
* * *
Никаких данных о точном времени проведения передачи преступника у нас нет. По всей видимости, день назначался произвольно, и единственным условием было присутствие в городе палача. Однако, учитывая в целом высокую ритуализированность средневекового судопроизводства и, в частности, системы уголовных наказаний (будь то повешение, отсечение головы, публичное покаяние, выставление к позорному столбу или катание на осле по улицам города), мы можем предположить с высокой степенью вероятности, что действо разворачивалось, естественно, днем и, вполне возможно, в рыночный день или в день какого-нибудь церковного праздника, а на худой конец – просто в воскресенье, как это было принято в подобных случаях [840].
Место проведения процедуры выбиралось явно не случайно. Как можно заметить из приведенного выше описания, передача преступника состояла из двух этапов. Ее первая часть происходила на территории, подвластной аббатству – возле камня, лежавшего на рыночной площади, которая подпадала под юрисдикцию монахов. Сюда выходила их собственная тюрьма [841]; рядом располагался зал для судебных заседаний [842]; здесь же был установлен и позорный столб аббатства [843]. Дом, рядом с которым лежал упомянутый камень, принадлежал в прошлом декану аббатства Гийому Кокренелю и тоже, естественно, относился к владениям монастыря. (Илл. 44)
Однако деревянный крест, стоявший на улице Барбатр [844], где процедура передачи преступника завершалась, не принадлежал монахам, и в этом были уверены все свидетели [845]. Учитывая то обстоятельство, что здесь приговоренный к смерти поступал в распоряжение чиновников архиепископа, следовало бы предположить, что происходило это уже на его территории. И все же крест стоял не на границе между двумя владениями: между ними вклинивались земли, подпадавшие под юрисдикцию Реймсского капитула [846]. Стоявшая здесь церковь св. Тимофея, а также дома за ней и прилегавшее к ним кладбище относились к аббатству [847]. Граница между владениями капитула и аббатства проходила по самой ограде церкви, вдоль которой и должен был буквально протиснуться осужденный на смерть, идущий от камня на рыночной площади к кресту на улице Барбатр [848]. Таким образом, первую половину пути преступник проделывал, образно говоря, по нейтральной территории. Часть единственной улицы, по которой мог пролегать его путь, проходила по земле капитула и не относилась ни к ведению архиепископа, ни к ведению аббатства [849]. Как и эти последние, Реймсский капитул обладал правом светской юрисдикции, а потому передача преступника на его территории состояться ни в коем случае не могла [850]. Это была чужая земля – пограничная для обеих сторона зона, где не учитывались ни права архиепископа, ни права монахов св. Ремигия [851]. (Илл. 45)
Вместе с тем обращает на себя внимание тот факт, что часть ритуала традиционно происходила на рынке. Как известно, и в Античности, и в Средние века это место ассоциировалось не только с торговлей и обменом, но в равной степени и с правом [852]. Напомню, что в бурге св. Ремигия все действия, связанные с судебной властью, происходили именно на рынке или вблизи от него. Таким образом, место для процедуры передачи преступника было выбрано совершенно не случайно – тем более что его в обязательном порядке следовало обменять на деньги, иначе «сделка» не могла состояться. Как сообщали свидетели, прево архиепископа заранее готовил и приносил с собой к камню на рыночной площади 30 парижских денье (в парижской монете), о чем ему специально напоминал бальи аббатства (или его лейтенант) во время своего предварительного визита. Но являлась ли подобная «сделка» актом экономическим?
То, что передача преступника не рассматривалась ее участниками как добровольная, сомнений не вызывает. Аббатство и архиепископ находились в состоянии непрекращающегося соперничества, а потому о даре не могло идти и речи, ибо его принятие символизировало бы признание подчиненного положения одной из сторон (в нашем случае – монахов) [853]. Чиновники аббатства и архиепископа желали быть или по крайней мере казаться равными друг другу. Следовательно, единственный выход для них заключался в обмене преступника на некий равноценный ему
