согласиться, поскольку римляне очень скупо раздавали право гражданства, что вызывало сильнейшее недовольство во всей Италии. Ущемлённость кампанцев в гражданских правах могла быть одной из причин экстремизма Блоссия. Но – только одной.
Блоссий не был ни «демократом», ни даже «диссидентом». Диссидент – инакомыслящий человек, не согласный с господствующей идеологией, с господствующим мировоззрением, с существующим строем [1156]. Было бы крайне наивно полагать, что философ был убеждённым противником рабовладения, монархии, и сторонником братства народов. Если подбирать предельно точные дефиниции, то скорее он был инсургентом, т. е. – повстанцем, участником восстания [1157].
Затем, отдалённая большим промежутком времени от работы Д. Дадли, появилась статья Г.Е. Кавтария, которую можно считать дальнейшим развитием темы [1158]. Автор отмечает, что представители семьи Блоссия исторически непримиримо относились к Риму, и во время II Пунической войны они ещё надеялись избежать римского господства [1159]. Правда, особого развития темы статья не дала, поскольку она не содержит в себе каких-то принципиально новых подходов. О мотивах, которые управляли поведением Блоссия, практически ничего нет.
Кроме того, ряд утверждений автора выглядят спорными или бездоказательными. «По источникам, жестоко наказанными выглядят сподвижники Тиберия неримского происхождения» [1160]. Как свидетельствует Плутарх, среди казнённых был некий Гай Биллий (Plut. Tib. XX), о нём совершенно ничего не известно, но судя по его преномену и номену – он явно римлянин.
Находясь в Риме рядом с Тиберием, Блоссий боролся с антиримским восстанием в Пергаме [1161]. Совершенно непонятно, на чём основывается это утверждение автора – источники не дают никаких оснований для подобных выводов. Как Блоссий мог «бороться» с восставшими, находясь в Риме? Зачем ему это было нужно? И вообще это было не в его стиле – бороться с врагами Рима.
Г.Е. Кавтария, ссылаясь на Цицерона, пишет: «Кроме связи с Тиберием, Блоссий был виновен и в другом преступлении, это и вынудило его покинуть Рим [1162]. Однако в оригинале цитируемого места говорится, что, оправдывая свои действия дружбой с Тиберием, Блоссий на самом деле не повиновался Гракху «в его безрассудствах», а руководил им не как пособник, но как зачинщик. «В страхе перед новым судебным следствием» (Cic. Lael. 37) он и бежал в Азию. Здесь нет и намёка на какое-то другое преступление, он боялся продолжения судебного следствия и не без оснований опасался, что ссылки на его дружескую помощь Тиберию суд не сочтёт смягчающими обстоятельствами, учитывая явно экстремистскую роль Блоссия в последних событиях. Автор сам пишет, заявив на допросе в сенате, что по приказу Гракха он бы даже сжёг Капитолий, Блоссий после этого уже не мог оставаться в Италии и вынужден был бежать в Азию.
Блоссий прибыл в Пергам, когда восстание уже началось. Его вмешательство в восстание следует считать явлением случайным [1163]. С этим невозможно согласиться. Пергам – единственное место, где в тот момент велась широкомасштабная вооружённая борьба против Рима. И совершенно не случайно появление философа именно здесь.
Наконец, важным этапом для рассматриваемой нами проблемы стало появление статьи Ю.Г. Чернышова «Блоссий из Кум, политический консультант» [1164]. Автор отмечает наличие радикального течения в движении Тиберия, указывает, что источники подчёркивают подстрекательский характер советов, которые давали Гракху Блоссий и Диофан [1165].
Откровенно популистскую фразеологию публичных выступлений Тиберия Ю.Г. Чернышов, на наш взгляд, совершенно справедливо объясняет влиянием советов Блоссия [1166]. Философ психологически грамотно будил тщеславие Тиберия, воодушевлял его на более решительные действия в условиях, когда политические страсти и так были накалены до предела, хотя и предвидел возможность трагического исхода [1167].
Принципиально важны выводы статьи. Блоссий не был советником-слугой, он сознательно подталкивал Тиберия ко всё более опасной борьбе с теми, кого считал своими противниками. Последовавшее бегство Блоссия в Пергам стало вполне логичным следствием его позиции [1168]. Здесь его богатый опыт «работы с массами» помог привлечь на сторону Аристоника новых повстанцев [1169] и способствовал радикализации движения [1170]. Оба патрона Блоссия (Тиберий и Аристоник) погибли в неравной борьбе, а он сам, не желая попасть в руки римлян, покончил жизнь самоубийством. Он крайне враждебно относился к правившему в Риме нобилитету, и его поездка в Пергам была поездкой в тогдашний центр антиримской борьбы в Средиземноморье. Обоих своих патронов он пытался использовать «для достижения целей, которые были близки ему самому» [1171].
Работа Ю.Г. Чернышова существенно продвигает вперёд наши представления о мотивах поступков Блоссия.
Вместе с тем автор так и не даёт чёткого ответа: для каких именно конкретных целей, близких философу, пытался тот использовать Тиберия с Аристоником? Вслед за Д. Дадли автор говорит о вражде куманца к нобилям. Касаясь философии Блоссия, он предполагает, что в стоицизме того привлекала идея изначального равенства людей, а также связанная с ней идея «согласия», которое должно царить в обществе [1172].
Однако здесь Юрий Георгиевич противоречит сам себе, поскольку всё последующее содержание его статьи убедительнейшим образом показывает: идея «согласия» в обществе была совершенно не свойственна (и даже чужда!) Блоссию, пытавшемуся довести до крайности любую экстремальную ситуацию, лишь бы это было во вред Риму.
Вызывает возражения и другой вывод – философ мог исходить из сложившихся у него представлений о необходимости более справедливого (близкого к уравнительному) распределения земли, если он и был утопистом, то не коммунистического (как утверждали многие), а скорее эгалитаристского толка [1173]. С отсутствием коммунистической идеологии в мировоззрении Блоссия трудно не согласиться. Но был ли он сторонником равенства и идеи о перераспределении земли? Думается – нет. Скорее, для него это было лишь удобным благовидным предлогом для вмешательства в политическую деятельность. А вот цели его, вероятно, были совсем другими.
Т.о. выводы интереснейшей и глубокой статьи Ю.Г. Чернышова нуждаются в дальнейшем развитии. И конечный вывод, как нам представляется, может быть намного более жёстким.
1. Блоссий, конечно же, был философом. Но вот был ли он истинным стоиком? Судя по его поступкам – нет! Хрисипп и Зенон подчёркивали: всё происходит по велению судьбы, поэтому следует руководствоваться знанием, а не страстью. Добродетель – это умеренность и благоразумие, зло – неумеренность, неразумие и трусость [1174]. Блоссий не обладал ни одной из перечисленных добродетелей, а вот черты «зла» ему были присущи, в том числе такой неприятный недостаток, как трусость.
Лелий, входивший в состав совета при консулах 132 г. до н. э. Ленате и Рупилии, рассказывает, что философ пришёл к нему с целью получить прощение (Cic. Lael. 37). В то время как видных гракханцев разыскивали и хватали по всей Италии и они пытались укрыться у друзей, он сам добровольно предстал перед комиссией, расследовавшей «преступления» Тиберия Гракха и его ближайших сподвижников,
