Последние пьесы Аристофана, написанные в начале IV века, значительно отличаются от его первых произведений: в пьесах «Женщины в народном собрании» и «Плутос» поэт обращается уже к новой форме комедийного жанра — к так называемой «средней» аттической комедии. Роль хора в ней ограничена, фантазия автора более умеренна. Сатира над персонажами уступает место социальной сатире, личные выпады — описанию человеческих типажей, шутовские приемы — пародированию мифов. Последователи Аристофана, такие как Антифан или Алексис из Фурий, были не менее плодотворны и написали около сотни пьес, но до нас практически ничего не дошло, и греческая комедия, как и трагедия, не произведет шедевров в IV веке — вплоть до появления Менандра, который принадлежит уже эллинистической эпохе.
* * *
Не стоит удивляться тому, что первые прозаики появились в греческой литературе значительно позже первых поэтов. Это довольно распространенный феномен, и сами античные авторы понимали всю ситуацию: Плутарх удачно демонстрирует это в знаменитом фрагменте своего диалога «О том, что пифия более не прорицает стихами». Использование обычной прозы, лишенной украшений поэтического стиля и той опоры, которую стихотворная форма предоставляет нашей памяти, знаменует собой значительный прогресс в практике рационалистической мысли и отражает исконную потребность в изыскании и воспроизведении реальных событий. По-гречески это изыскание называлось «historia»: оно повествовало в первую очередь о событиях человеческой жизни и об обстановке, в которой они разворачивались. Отсюда и произошло слово «история», которая первоначально была неразрывно связана с географией.
Греки считали Гомера первым историком и фактически не проводили различий между историей и эпосом. Первыми работами, в которых проявляется интерес исторического характера, были эпические поэмы, такие как «Основание Колофона», сочиненная в VI века философом Ксенофаном. Традиция была продолжена в следующем веке поэтом Паниасидом, дядей Геродота, о котором мы уже рассказывали. Свои «Ионики» он посвятил давней истории создания первых городов Ионии, основателями которых были Кодр и Нелей. Живая любознательность ионийцев увлекалась также фантастическими историями о путешествиях в неизведанные края на северное побережье Черного моря, о чем повествует поэма «Аримаспия», авторство которой приписывается полулегендарному персонажу Аристию из Проконесса, жившему якобы в середине VII века.
Гекатей Милетский, игравший важную политическую роль в конце VI века и во время мятежа в Ионии, порвал с этой традицией, создав на ионийском диалекте прозаические «Генеалогии», или сборник легенд, которые он интерпретировал в свете наивного рационализма, а главное — описание всей обитаемой земли, названное «Periegese» и оказавшее большое влияние на Геродота. Изучая дошедшие до нас фрагменты, мы видим, что он проявлял большой интерес к этнографии и уже имел критический взгляд. «Я повествую здесь о том, — писал он, — что считаю правдой: поскольку считаю, что рассказы греков слишком разноречивы и, по моему мнению, довольно смешны». Он усовершенствовал использование географических карт, ранее изобретенных Анаксимандром. В V веке у него был ряд подражателей, таких как Акусилай из Аргоса, Харон из Лампсака, Гелланик из Митилены и афинянин Ферекид, но никто из них не добился славы Геродота Галикарнасского, первого прозаика, труды которого сохранились полностью и которого Цицерон по праву называл «отцом истории».
С Геродотом этот литературный жанр действительно сформировался как таковой. Речь идет об описании изысканий историка, стремящегося сберечь от забвения великие деяния человечества. Такой труд призван и развлекать читателя, и поучать его, но это лишь подразумеваемые цели, главный закон — объективность повествования. В случае разногласий между источником и очевидной неправдоподобностью традиции автор использует критический подход и делает свой выбор самостоятельно, в зависимости от критериев, которые кажутся ему подходящими. Разумеется, выбираемые им критерии мы не всегда воспримем сегодня как удачные, но самое главное то, что они построены на принципах рационального подхода. Сознательно выбирать правду, отделять причину от следствия, описывать нравы разных наций, отмечать черты выдающихся личностей, воссоздавать живописные и характерные сцены, записывать важные факты, достойные того, чтобы их запомнили, подводить к нужным рассуждениям, при случае возбуждать интерес читателя, упоминанием о необычном или удивительном факте, — вот чем руководствовался Геродот и в чем он блестящим образом преуспел благодаря огромному количеству накопленной им информации в результате разнообразного чтения и собственных кропотливых исследований, благодаря искренней симпатии, которую он испытывал к многочисленным народам и людям, не отдавая предпочтений каким-то особым расам и цивилизациям, благодаря его живому уму, не доверявшему небылицам, но почитавшему законы морали и богов. Греческий и варварские миры оживают в его «Историях», обучая и развлекая нас силой неподражаемого искусства, то пространного, то немногословного, где рассказчик, увелченный собственным интересом и фантазией, пускается порой в очень долгие отступления, описывая понравившиеся ему детали, затем непринужденно возвращается к главной теме, взывая к читательскому пониманию. Кроме того, этот первый образец греческой прозы необычайно ярок, как если бы действительно «галикарнасский соловей», выражаясь языком одного византийского ученого, сумел «украсить свой стиль всеми цветами ионийского наречия».
Геродот был современником Перикла, с которым он познакомился в Афинах. Афинянин Фукидид принадлежит следующему поколению — поколению, пережившему Пелопонесскую войну. Он участвовал в ней, был стратегом в Фасосе и под стенами Амфиполя, который захватил Брасид, — после этого поражения Фукидида отстранили от дел, и он должен был смириться с положением простого зрителя. Он пристально следил за всеми перипетиями конфликта и стал его добросовестным повествователем. Его труд во многом отличается от произведений Геродота, но это касается скорее не авторского замысла и выбранной для этого формы, а темперамента самого автора и направления его мысли. Повествуя, как и «отец истории», о главном военном столкновении двух народов, Фукидид не позволяет себе никаких вольностей. В его рассказах почти нет ни отступлений, ни анекдотов. Он следует строго хронологическому повествованию, привязывая его ко времени года за неимением официального гражданского календаря. Мы видим постоянную напряженность мысль, желание понять события, осветить их логические и причинные связи, соотнести их с личностями, обществами, природой и экономикой. Он не допускает небрежности и неточности в изложении фактов, на которые он смотрит холодным взглядом тактика и стратега, не стремясь их приукрасить или сдобрить шуткой. Иногда его довольно сухое повествование приобретает патетический тон, что, впрочем, случается редко, например, когда он пишет о чуме в Афинах или о пленении афинян после разгрома на Сицилии. В помощь этому светлому уму приходит проработанный и тонкий стиль, ускользающий от симметрии, не чуждый анаколуфа, способный выразить многое малым количеством слов: этот первый памятник аттической прозы, особенно в части рассуждений, показывает, каким прекрасным интеллектуальным инструментом отныне становится афинский диалект.
Продолжая рассказ о событиях с 411 года, то есть с последнего описанного Фукидидом момента, и доводя повествование до 362 года и до битвы при Мантинее, афинянин Ксенофонт, один из учеников Сократа, в сочинении «Греческая история» выступает продолжателем дела Фукидида. Однако ни в этой, весьма, впрочем, ценной, работе, ни в «Анабасисе», где рассказывается об экспедиции десяти тысяч греков, в которой он лично принял участие, ни в историческом романе о воспитании персидского царя Кира, известном как «Киропедия», этот блестящий и разносторонний автор не выдерживает сравнения со своими предшественниками. Без сомнения, он изыскан, точен, интересен в своем изложении и хорошо осведомлен. Но ему не хватает интеллектуальной проработанности: он не ищет подлинных причин того или иного события, его психологические описания носят общий характер, он склонен идеализировать персонажей, которые ему нравятся, — в общем, истории, которую он нам предлагает, недостает плотности и глубины повествования: но это еще больше подчеркивает, насколько ценились заложенные Геродотом и Фукидидом принципы, поскольку даже при своем посредственном таланте Ксенофонт, честно старавшийся им следовать, бесспорно, заслуживает называться историком.
Помимо этих трех великих имен в греческой историографии V и IV веков, из кратких упоминаний и ряда более или менее длинных цитат мы знаем о существовании достаточно большого числа авторов и произведений. Ктесий из Книда в начале IV века работал над «Историей персов», написание которой завершил Динон из Колофона. Феопомп из Хиоса, родившися около 377 года, был автором сочинения о Геродоте и истории Филиппа II Македонского. До нас также дошел папирус с фрагментами сочинения неизвестного автора — так называемая «Греческая история» из Оксиринха, написанная в первой половине IV века: в ней повествуется о событиях 396–395 годов. Эфор из Кимы, написавший большинство своих произведений после 350 года, первым пришел к мысли о всемирной истории, которая объединила бы в себе результаты разных исследований: три века спустя Диодор Сицилийский осуществил эту идею в своей «Исторической библиотеке». И наконец, ряд других, менее известных историков, трудившихся под общим названием аттидографов, посвятили свои сочинения истории Аттики по раннему примеру Гелланика.
