Нет пока возможности объяснить вполне образ действий царя. Противники упрекали его в этом случае в малодушии [538]. Однако ни трусость, ни безрассудная отважность не были свойственны Петру. Он не считал себя опытным полководцем и поэтому не мог придавать особенно важного значения своему дальнейшему присутствию в войске. Убедившись в недостаточности своих средств, он, быть может, участием в военно-административных делах у Пскова и Новгорода надеялся быть более полезным, нежели под Нарвою. Впрочем, нет сомнения, что Петр, оставляя войско, был в некотором волнении. Галларт писал, что царь непосредственно до отъезда в сильном расстройстве приходил к герцогу Круи, требуя, чтобы сей последний непременно взял бы на себя все управление войсками [539]. Инструкция царя для герцога, наскоро написанная, без числа и без печати, была, по выражению Галларта, бестолковою [540]. «Петр — не воин», — писал саксонский инженер королю, предоставляя себе устно сообщить подробнее свое мнение об этом предмете. Отзыв Галларта оказывается несправедливым, по крайней мере, относительно инструкции, составленной для герцога Круи; содержание этого документа, правда, кратко, обще, но не бестолково [541]. Можно думать, что Петр, оставляя лагерь под Нарвою, надеялся побудить остальные полки скорее идти к этому городу. Едва ли он ожидал так скоро столкновения шведских войск с русскими. Плейер говорит о замечании Петра, сделанном в 1702 году, что он мог бы избегнуть поражения при Нарве, если бы двумя неделями раньше решился предоставить все распоряжения герцогу Круи [542]. Можно считать вероятным, что совместное руководство делами Петра, Галларта и герцога Круи под Нарвою оказалось столько же неудобным, как действие «консилиума» во время первого азовского похода. Нет сомнения, что номинальный главнокомандующий Головин не имел никакого значения, так как Петр не задумался взять его с собою в Новгород.
В кругах иностранцев хвалили русских солдат, резко осуждая офицеров в русском войске. Русские между ними считались неопытными, иностранцы-офицеры же не пользовались расположением солдат, а к тому же не владели русским языком и через это не имели возможности командовать солдатами [543]. Плейер называет солдат «овцами без пастухов» [544].
Чрезвычайная быстрота движений юного короля шведского, его смелость и отважность доставили ему победу над русским впятеро сильнейшим войском. Битва началась в полдень 20 ноября; к вечеру все было решено в пользу Карла, постоянно подвергавшегося во время сражения крайней опасности. Мужество восьмитысячного шведского войска, отсутствие дисциплины и опытности в русской армии, в которой солдаты ненавидели своих офицеров, малодушие последних, преждевременно считавших все дело потерянным, то обстоятельство, что во время битвы сильный снег бил в лицо русских — все это имело следствием страшное поражение царского войска [545].
Гуммерт, перебежавший к неприятелю, но затем искавший случая вступить вновь в сношения с Петром, писал по поводу осады Нарвы: «Люди (русские) сами по себе так хороши, что во всем свете нельзя найти лучше, но нет главного — прямого порядка и учения. Никто не хочет делать должного, думают только наполнить свое чрево и мешок, а там хоть все пропади… руками никто не захотел приняться, ходили, как кошка около горячей каши, и никто не хотел пальцев ожечь… что пользы, когда псы очень бодры, а ловцы неискусны? Плохая ловля!» [546] В этом же смысле о полнейшем отсутствии порядка в войске выразился и саксонский инженер Галларт. Он был свидетелем многих случаев проявления ненависти солдат к офицерам. Опасность, грозившая иностранцам от собственного войска, заставила Галларта, Круи, Лангена и других сдаться шведам [547].
Иван Посошков, писавший в 1701 году о ратном деле, приписывал урон под Нарвою главным образом неумению русских войск обращаться с оружием, стрелять в цель [548].
Сам Петр в своем «Журнале», или в так называемой «Истории Свейской войны», говорил о Нарвской битве следующее: «И тако шведы над нашим войском викторию получили, что есть бесспорно: но надлежит разуметь, над каким войскам оную учинили? Ибо только один старый полк лефортовский был; два полка гвардии только были на двух атаках у Азова, а полевых боев, а наипаче с регулярными войски, никогда не видали. Прочие ж полки, кроме некоторых полковников, как офицеры, так и рядовые, самые были рекруты, к тому ж за поздним временем великий голод был, понеже за великими грязьми провианта привозить было невозможно, и единым словом сказать, все то дело, яко младенческое играние было: а искусства ниже вида: то какое удивление такому старому, обученному и практикованному войску над такими неискусными сыскать викторию? Правда, сия победа в то время зело была печально чувственная, и яко отчаянная всякия впредь надежды, и за великий гнев Божий почитаемая. Но ныне, когда о том подумать, во истину не гнев, но милость Божию исповедати долженствуем: ибо, еже ли бы нам тогда над шведами виктория досталась, будучи в таком неискустве во всех делах, как воинских, так и политических, то в какую бы беду после нас оное счастие вринуть могло, которое оных же шведов, давно во всем обученных и славных в Европе, под Полтавою так жестоко низринуло, что всю их максиму низ к верху обратило; но когда сие несчастие (или, лучше сказать, великое счастие) получили, тогда неволя леность отогнала и к трудолюбию и искусству день и ночь принудила» и проч. [549]
Все это писано после Полтавского сражения; тогда, разумеется, было легче рассуждать хладнокровно и благоразумно о причинах и пользе ужасной беды, постигшей русское войско, чем непосредственно после Нарвской битвы. Удар, нанесенный Петру, произвел сильное впечатление и в России, и за границею. Русскому горю соответствовала радость на Западе.
Даже Лейбниц, следивший с таким вниманием за удачным развитием России, теперь от души желал дальнейших успехов шведскому королю. Он выразил надежду, что Карл XII овладеет всем Московским государством до реки Амура, и приветствовал победу шведов стихотворением, в котором указывалось на старание Петра скрыть пред светом некоторую долю постыдного поражения [550]. И действительно, московское правительство старалось умолчать о числе убитых и раненых в сражении и строжайше запретило говорить о Нарвской битве. Плейер, сообщая обо всем этом в своем донесении императору Леопольду, замечает, что, быть может, в продолжение многих веков не было такого случая ужасного урона, как под Нарвою [551].
Петр в наказе русскому послу в Нидерландах Матвееву, представил Нарвское сражение в смысле, далеко не соответствовавшем истине. Тут, между прочим, сказано: «Шведы, видя свою беду, троекратно присылали трубача с предложением перемирия; договор был заключен, но на другой день, когда русские полки один за другим стали переходить чрез Нарову, шведы бросились на них, вопреки королевскому слову, и все разграбили, захватив оружие и артиллерию» [552].
Карл XII вдруг сделался славным героем. В разных странах, не только в Швеции, сочинялись стихи, в которых восхваляли его мужество. Являлись и пасквили, направленные против Петра. Еще до битвы были напечатаны разные брошюры, в которых указывалось на несправедливость образа действий царя при неожиданном нападении на Швецию [553]. Катастрофа в ноябре 1700 года поставила русских резидентов, находившихся за границею, в самое неловкое положение. Голицын писал из Вены: «Главный министр, граф Кауниц, и говорить со мною не хочет, да и на других нельзя полагаться: они только смеются над нами… всякими способами надобно домогаться получить над неприятелем победу. Хотя и вечный мир учиним, а вечный стыд чем загладить? Непременно нужна нашему государю хотя малая виктория, которою бы имя его по-прежнему во всей Европе славилось. А теперь войскам нашим и управлению войсковому только смеются». Матвеев доносил из Гааги: «Шведский посол, с великими ругательствами сам ездя по министрам, не только хулит ваши войска, но и самую вашу особу злословит, будто вы, испугавшись приходу короля его, за два дни пошли в Москву из полков, и какие я слышу от него ругания, рука моя того написать не может. Шведы с здешними, как могут, всяким злословием поносят и курантами на весь свет дают не только о войсках ваших, и о самой вашей особе… Жить мне здесь очень трудно» и проч.[554] В Польше опять начали надеяться на возможность приобретения вновь Малороссии [555]. В Вене Петр так упал в глазах цесарцев, что там при дворе открыто читали вести о новом решительном поражении всего русского войска близ Пскова, о бегстве царя с немногими людьми, об освобождении царевны Софьи из монастыря, о вручении ей правления государством по-прежнему. Голицын жаловался царю на бесцеремонное обращение с ним шведского резидента, который в присутствии Голицына и других дипломатов смеялся над Петром. «Что говорит швед, мерзко слышать», — повторял Голицын неоднократно [556].
