С другой стороны, нельзя не заметить, что Петр во время пребывания в Курляндии говорил о своем желании стать твердою ногою на берегах Балтийского моря [514]. Для успешных действий в этом направлении он нуждался в содействии Польши.
После вековой вражды между Польшей и Московским государством, после окончания в пользу России упорной борьбы за Малороссию было заключено в 1686 году «вечное докончание». Несмотря на это, в Польше, как мы видели, питали надежду на приобретение вновь Малороссии, где постоянно являлись польские эмиссары и агитаторы. Мы помним, в какой степени завоевание Азова Петром не понравилось полякам. Осенью 1696 года русский резидент в Варшаве Никитин узнал, что в Польше мечтали о заключении против царя союза с крымским ханом и что к гетману Мазепе бывали беспрепятственные посылки от поляков.
Вскоре после этого произошла перемена на польском престоле. Московское правительство содействовало избранию саксонского курфюрста Фридриха Августа, неудаче французского кандидата принца Конти. Недаром Виниус поздравил царя с тем, что не был выбран «петуховый», т.е. поддерживаемый Франциею кандидат. В то время Московское правительство в особенности мечтало о союзе с Польшею против Турции; принц Конти, находившийся в зависимости от Людовика XIV, едва ли оказался бы склонным содействовать дальнейшим успехам царя в борьбе с Оттоманскою Портою. За то Август, получив царскую поздравительную грамоту, объявил Никитину, что дает честное слово быть с царем заодно против врагов Креста святого и что изъявленный ему Петром аффект никогда не изгладится из его памяти [515]. При всем том, однако, и в первое время царствования короля Августа не прекращалась польская, враждебная России агитация в Малороссии. Оказалось чрезвычайно трудным устранить вековой религиозный антагонизм между поляками и русскими, католиками и православными.
Тогда именно личное знакомство Петра с Августом, свидание в Раве (от 31 июля до 3 августа 1698 года), положило начало весьма важному сближению между Польшею и Россиею. Вот что сказано об этом свидании в «Гистории Свейской войны», составленной под непосредственным наблюдением самого Петра: «Король Август говорил, что много поляков противных имеет, и примолвил, что ежели над ним что учинят, то не оставь меня. Против чего Петр ответствовал, что он готов то чинить, но не чает от поляков тому быть, ибо у них таких примеров не было; но просил его, дабы от своей стороны помог отмстить обиду, которую учинил ему рижский губернатор Дальберг в Риге, что едва живот спасся; что король обещал». Но понятно, что от такого летучего разговора до союза было еще очень далеко: «и так друг другу обязались крепкими словами о дружбе, без письменного обязательства, и разъехались» [516]. Мы знаем, что Петр был очень доволен встречею с королем и хвалил его в беседе с боярами.
Саксонский генерал-майор Карлович, находившийся в Москве в 1699 году, в записке, составленной для короля Августа в октябре этого года, замечает, что напомнил Петру о содержании беседы, происходившей в Раве, и затем продолжает: «Петр выразил желание, чтобы ваше королевское величество помогли ему занять те шведские области, которые по Божией милости и по праву, в сущности, принадлежат России и были потеряны вследствие смуты в начале этого века» [517].
Во всем этом кроется настоящая причина Северной войны. Карлович не упоминает о жалобах царя на Дальберга, но обращает главное внимание на стремление царя к уничтожению условий Столбовского договора.
Одновременно с этим бывший подданный Швеции, лифляндец Иоганн Рейнгольд Паткуль, явившийся при дворе польского короля, старался уговорить Августа к нападению на Швецию. Союз Польши с царем в глазах Паткуля служил удобным средством для обеспечения интересов лифляндского дворянства. При этом, однако, указывая на возможность заключения союза с Да-ниею, Россиею и Бранденбургом, Паткуль при ожидаемом в будущем разделе добычи более всего боялся России. «Надобно опасаться, — писал Паткуль, — чтобы этот могущественный союзник не выхватил у нас из-под носа жаркое, которое мы воткнем на вертел; надобно ему доказать историей (и географиею, что он должен ограничиться одною Ингерманландиею и Карелией). Надобно договориться с царем, чтобы он не шел далее Нарвы и Пейпуса; если он захватит Нарву, то ему легко будет овладеть Эстляндиею и Лифляндиею» и проч.
Опасения Паткуля оказались не лишенными основания. Война сделалась ущербом для Польши, выигрышем для России. Непосредственным результатом агитации Паткуля было отправление польским королем Карловича в Москву и заключение тайного соглашения с лифляндским рыцарством в августе 1699 года.
В то самое время, когда Карлович, в свите которого находился Паткуль, пребывал в Москве, там находилось и шведское посольство, которому было поручено уговорить московское правительство к подтверждению Кардисского мифа [518]. Именно в ту минуту, когда Россия готовилась к войне для занятия береговой линии, Швеция надеялась, что она откажется от своих прежних владений у Финского залива. Шведское посольство было отправлено также для сообщения о вступлении на престол юного короля, Карла XII.
В октябре 1699 года был оказан торжественный прием шведским дипломатам — барону Бергенгиельму и барону Лилиенгиельму. С обеих сторон были высказаны заявления о дружбе и мире. При переговорах с послами было упомянуто и об эпизоде, случившемся в Риге весною 1697 года, однако без обращения особенного внимания на этот факт. Вообще переговоры оставались маловажными. Соблюдая обычные формальности, договаривавшиеся стороны скоро пришли к результату, т.е. к возобновлению прежних мирных соглашений.
Пустою формальностью оказалось и отправление князя Хилкова в качестве дипломата в Швецию; ему было поручено заявить о расположении царя к миру; в то же самое время, однако, он должен был собрать разные сведения об отношениях Швеции к соседним державам [519].
Впрочем, в это время в Швеции уже проявлялись некоторые опасения относительно намерений царя, что видно, например, из переписки шведского ученого Спарвенфельда с Лейбницем [520]. Шведский резидент в Москве Книперкрон обратился к Московскому правительству с вопросом о причинах усиления регулярного войска. В письме к Витзену Лейбниц высказал опасение, что Петр сделает нападение на Швецию. Витзен старался успокоить своего друга, указывая на содержание своих бесед с Петром, не думавшим о войне со Швецией и исключительно занятым мыслью о Турции [521].
11 ноября 1699 года был заключен наступательный союз царя с королем Августом. Петр обязался начать военные действия тотчас же после получения известия о заключении мира с Оттоманскою Портою, как было сказано, «не позже апреля 1700 года». Договор этот пока должен был оставаться тайною [522]. Легко понять, какое значение имел при таких обстоятельствах успешный ход переговоров в Константинополе. Весьма немногие современники могли ожидать в ближайшем будущем важных событий, коренной перемены в системе внешней политики России.
В марте 1700 года Плейер доносил императору о слухах, будто царь, несмотря на только что возобновленный мир со Швециею, намеревается напасть на Ревель и Нарву[523]. О подобных слухах упоминал еще в июне 1700 года в своих донесениях к Генеральным Штатам голландский резидент фан дер Гульст, замечая, что все это не заслуживает внимания, так как царь, несмотря на случившийся в Риге эпизод, расположен к миру[524]. В июле фан дер Гульст заметил, что никто, кроме Головина, Меньшикова и еще третьего лица, не посвящен в тайные намерения царя. В августе Головин в беседе с нидерландским резидентом, когда зашла речь о возможности войны со Швецией, заметил, что Петр не желает столкновения, но что в случае разлада он не сделает нападения на неприятеля до формального объявления войны [525].
Простодушный Книперкрон до последней минуты не ожидал разрыва и постоянно успокаивал свое правительство миролюбием царя. Между прочим, 16 мая он доносил королю: «Его царское величество на другой день по возвращении из Воронежа посетил мой дом и шутя выговаривал моей жене, зачем она писала к своей дочери в Воронеж, будто русское войско готовится идти на Лифляндию, отчего в Москве все шведы в великом страхе. «Дочь твоя, — говорил царь, — так расплакалась, что я насилу мог ее утешить. Глупенькая, сказал я ей, неужели ты думаешь, что я соглашусь начать несправедливую войну и разорвать вечный мир, мною подтвержденный?» Мы все так были тронуты его словами, что не могли удержаться от слез, и когда я просил у него извинения моей жене, он меня обнял, промолвив: «Если бы король польский и овладел Ригою, она ему не достанется — я вырву ее из его рук» [526].
