«Он лежал в чрезвычайно жаркой комнате, во фланелевых пелёнках, в кроватке, обитой мехом черных лисиц, покрывали его стёганым на вате атласным одеялом, а сверх того ещё одеялом из розового бархата… пот выступал у него на лице и по всему телу. Когда Павел несколько подрос, то малейшее дуновение ветра причиняло ему простуду и делало его больным. Кроме того, к нему приставили множество бестолковых старух и мамушек, которые своим излишним и неуместным усердием причинили ему несравненно больше физического и нравственного зла, чем добра».
В уходе за ним не было никакой системы. Он ложился спать или очень рано, часов в 8 вечера, или же в первом часу ночи. Случалось, что ему давали кушать, когда «просить изволит», бывали и случаи простой небрежности: «Один раз он из колыбели выпал, так что никто того не слыхал. Пробудились поутру — Павла нет в колыбели, посмотрели — он лежит на полу и очень крепко почивает».
Неправильный уход привёл к тому, что ребёнок отличался повышенной нервозностью и впечатлительностью. Ещё в раннем детстве нервы Павла расстроены были до того, что он прятался под стол при сколько-нибудь сильном хлопанье дверями. Дошло до того, что Павел трясся даже тогда, когда приходила его навещать бабушка, императрица: несомненно, что нянюшки передали ему страх свой пред государыней, и страх этот был так силен, что Елизавета вынуждена была навещать внука лишь изредка.
Пётр Фёдорович почти не интересовался своим сыном ни до, ни после вступления на престол. Свергнутый собственной женой Екатериной II в результате дворцового переворота 1762 года Пётр III скончался 6 (19) июля 1762 года в Ропше под Петербургом при невыясненных обстоятельствах. Существует несколько версий его смерти. Официально он умер от болезни по естественным причинам: «от геморроидальных колик».
По другой версии убийцей называли Алексея Орлова. Известны три письма Алексея к Екатерине из Ропши, из них два первых существуют в подлинниках.
«<1.> Урод наш очень занемог и охватила его нечаенная колика, и я опасен, штоб он сегоднишную ночь не умер, а больше опасаюсь, штоб не ожил <…>
<2.> Боюсь гнева вашего величества, штоб вы чего на нас неистоваго подумать не изволили и штоб мы не были притчиною смерти злодея вашего <…> он сам теперь так болен, што не думаю, штоб он дожил до вечера и почти совсем уже в беспамятстве, о чём и вся команда здешняя знает и молит бога, штоб он скорей с наших рук убрался».
Третье письмо — с признанием Алексея Орлова в совершённом убийстве (нечаянном, во время пьяной драки) — существует в копии, снятой графом Ростопчиным после смерти Екатерины II. Оригинал уничтожен самим Павлом. Оно стилистически сильно отличается от других писем Алексея Орлова к Екатерине. Возможно, подделка.
Переворот 1762 года, проведённый Екатериной, буйство гвардейцев, крики очень испугали мальчика, и это отложилось в его памяти навсегда. А смерть отца очень сильно повлияла на его последующую жизнь. Очень долго он подозревал, что Петра III убили по приказу матери, Екатерины Алексеевны.
До шести лет воспитанием Павла занимались только женщины — фрейлины и няньки. В результате он рос довольно пугливым. В 6-летнем возрасте Елизавета Петровна назначила ему нового наставника — камергера графа Никиту Ивановича Панина.
В первое время он назначил воспитателем великого князя Фёдора Дмитриевича Бехтеева. Он развил в нём любовь к военному делу, даже сделал для него азбуку, в которой буквы были в виде солдатиков. Воспламенил большое чувство гордости. Специально для мальчика печатали газету, в которой, отображались все поступки и действия великого князя.
После свержения Петра III воспитанием сына решила заняться мать. Немедленно по воцарении Екатерина обратилась было к французскому просветителю Даламберу, предлагая ему место воспитателя Павла, но после отказа Даламбера ехать в страну снегов и медведей поиски воспитателя заграницей были оставлены, и Павел остался в руках Панина.
Современники характеризовали его как одного из первых светских вертопрахов, но вместе с тем, как умного и европейски образованного человека. Он был в числе тех, кто поддерживал переворот 1762 года, так как надеялся, что императором будет провозглашён его воспитанник, а сам он будет играть в этом случае первенствующую роль в управлении государством. Но в Манифесте Екатерины о вступлении на престол Павел был объявлен не императором, а лишь наследником престола. Тогда Панин стал одним из самых суровых критиков Екатерины II. По отзыву одного из современников, «свободное время… он употребляет на то, чтобы ссорить мать с сыном и сына с матерью».
Панин настраивает молодого князя против матери, постоянно внушая ему, что на ней лежит вина за смерть его отца, а также то, что она намеренно не хочет и не допустит его к управлению государством.
Тем не менее, он старательно занимался образованием мальчика. В план обучения был включён солидный перечень наук. Павел изучал историю, географию, математику, русский, немецкий и французский языки. Он много читал — в частности Ломоносова, Державина, Расина, Мольера, Вольтера, Руссо.
Один из воспитателей Павла — Семён Андреевич Порошин, отмечал в своём дневнике: «Если бы Его Величество человек был партикулярный (частный) и мог совсем предаться одному только математическому учению, то бы по остроте своей весьма удобно быть мог нашим российским Паскалем».
Другой современник, в ту пору гвардейский офицер, Николай Александрович Саблуков: «Павел знал в совершенстве языки: славянский, русский, французский, немецкий, имел некоторые сведения в латинском, был хорошо знаком с историей и математикой; говорил и писал весьма свободно и правильно на упомянутых языках».
По мнению Панина, воспитание Павла Петровича должно было соответствовать воспитанию как французского дофина, в духе рыцарства, галантности. В натуру Павла навсегда вкоренились эстетическая впечатлительность, слабонервность, с одной стороны, и поклонение рыцарским добродетелям: великодушию, мужеству, стремлению к правде, защите слабых и уважению в женщине — с другой. На нём сказались впоследствии все достоинства и недостатки французского воспитания: живой, любезный, остроумный, он полюбил внешность, декорации, любил щеголять своими костюмами и десяти-одиннадцати лет уже был занят «нежными мыслями», выступал на торжествах, танцевал на балах с фрейлинами императрицы. Томная атмосфера екатерининского двора способствовала пробуждению в Павле чувственности.
Уже в возрасте десяти лет от многих дам он получает любовные записки с надеждой на его расположение. Например, одна старая дева София Гельвиг присылает ему рубашку из батистовой ткани, сотканную собственноручно, а в дополнение к ней шлёт
