Все думали, что необходимые реформы теперь будут осуществляться в обстановке покоя и законности. 15 марта была пожалована конституция, город сверкал иллюминацией, и народ бурно приветствовал императора, проехавшего по улицам в коляске вместе со своим племянником и будущим наследником Францем-Иосифом. Венцы со своим обычным оптимизмом говорили, что случившееся было ложной тревогой и теперь все устроится, однако политически более образованные люди с тревогой отнеслись к прибытию на ассамблею «штатов» венгерской делегации. Делегацию возглавлял тот самый сорокашестилетний будапештский адвокат Кошут.
Либералы и экстремисты устроили праздник венграм и их руководителю, известному своей энергичностью и революционными чувствами. Несмотря на это скверное предзнаменование, буржуа купались в облаках лучезарной эйфории. Был исполнен и долг в отношении жертв бойни 13 марта: по ним была отслужена поминальная служба. Было назначено компетентное правительство, в ратуше приступил к исполнению своих обязанностей муниципальный совет. Военный закон грозил преследованием мятежникам, которые воспользовались бы беспорядком для продолжения грабежей и поджогов, газетные типографии запустили на всю мощь печатные станки, выходила масса изданий, и каждый старался читать даже самые крайние в своих требованиях газеты. Грильпарцер выразил общее мнение всех венцев, отметив наступление возрождения своей родины: «Я приветствую тебя, о моя Австрия, выходящая сегодня на новые пути. Сегодня, как и всегда, сердце мое бьется в унисон с твоим».
В изобилии печатаются патриотические стихи, и создается впечатление, что каждый стал еще сильнее любить свой город и свою страну за то, что они вышли невредимыми из этого короткого кризиса. Композитор Зуппе перекладывает на музыку многие из подобных стихов, которые порой превращаются в гимны, прославляющие студентов (Кто идет вперед сегодня смелыми шагами… Франкля) и Национальную гвардию Кастелли — первые стихотворные произведения, опубликованные без визы цензуры. Кастелли выпустил также сто тысяч экземпляров другой поэмы, озаглавленной Что произошло в Вене?, которую распространяли даже по деревням. Этот памфлет принес ему такую неожиданную популярность среди крестьян, что каждый день можно было видеть, как к нему тянулись десятки «Айпельдауэров», желавшие получить совет по самым разнообразным и неожиданным поводам. Благодаря странному смещению понятий Австрия, избежав революции, почувствовала себя такой гордой, что снова поднял голову самый шовинистический национализм.
Однако можно было заметить — и это было симптомом, который встревожил бы кого угодно, кроме венцев, — что на улицах появляется все больше и больше калабрийских шляп на головах с длинной бородой и развевающимися на ветру волосами: так выглядели противники шлема с гребнем. Поэт-песенник Иоганн Непомук Фогль прославляет шутовскими стихами смерть этого «гребня», который для австрийских либералов был тем же, что короткие штаны для французских санкюлотов и парик для молодой Франции 1830 года: ненавистным знаком отличия класса, который нужно истребить. Один немецкий автор сочиняет на эту тему комедию Гребень и шпага, которая пользуется большим успехом в Театр-ан-дер-Вин; действительно, актуальные сюжеты используют не только писатели: театр, который всегда был в Вене в большей степени, чем в других городах, отражением нравов, развлекает зрителей остроумными намеками на политическое непостоянство хозяев империи. Одним из наиболее серьезных и значительных поэтических текстов, способных всерьез встревожить режим — если этот режим умел читать! — представляется республиканский манифест Георга Гервега, того самого друга Гейне, которого автор Книги Песен называл «Железным жаворонком».
Все это происходит пока еще в атмосфере согласия и хорошего настроения. Даже когда люди устраивают Катценмузик, «кошачий концерт», в буквальном смысле слова какофонию для князя-архиепископа Мидля, эта манифестация отражает в большей степени народное ликование, нежели озлобленность. Участвуя в манифестациях, венцы чувствуют себя, как в театре, а театр, в свою очередь, отражает лицо улицы.
Один служащий Шотландского фонда в письме к саксонскому писателю Родерику Бенедиксу, автору пьесы Замшелая голова, или Длинный Израель, которая была сыграна в Театр-ан-дер-Вин как первая пьеса, не проходившая экспертизы цензуры, красочно описывает, как ставилась эта пьеса, и ничто не иллюстрирует с такой точностью менталитета венцев в первые дни апреля.
«Это было не театральное представление, а юбилейный праздник во славу студентов! Мы уже не смотрели спектакль, мы присутствовали при необычайном зрелище радостного дружеского волнения. Драматург вел диалог со студентом в партере, студент отвечал актеру. Юные слушатели размахивали шляпами, артисты — своими головными уборами, на сцене пели студенческую песню, и все присутствовавшие хором ее подхватывали. Мои глаза были полны слез. В тот момент, когда герой воскликнул: „Да здравствует свобода!“ и когда актер Карл Тройман добавил: „…и тот, кто нам эту свободу дал!“, весь зал поднялся на ноги и устроил овацию. Студенты в партере кричали: „Да здравствует Фердинанд!“» Как видим, император в этой семейной пьесе пока еще выступал в роли отца.
Носить униформу национальной гвардии было для венского буржуа честью, а не неприятной обязанностью, и г-н Бидермайер затягивал свой гвардейский ремень с той же гордостью, что и Жозеф Прюдом. Герман Майнер публикует новую газету под названием Национальный гвардеец, гвардейцы читают ее, отдыхая после патрулирования или стояния на часах, и находят в ней новые основания верить в то, что так напугавшая всех революция окончательно раздавлена и что вернется «блистательная эпоха» со всеми ее пирушками и церковными праздниками.
«Что произошло в Вене?» — вопрошает поэтический памфлет Кастелли. «Все и ничего», — можно было бы ответить на этот вопрос. Правительство запретило экспорт серебра, чтобы избежать утечки твердой валюты за границу. Разорили монастырь редемптористов{57} в Мариа-Штигене и его сельскую недвижимость в Варинге, потому что, как говорилось, они оказывали реакционное влияние на двор. Перед резиденцией папского нунция устроили непристойный танец. Кто-то предложил отменить безбрачие священников, на что Мецгер иронически ответил, что «свобода не для священников». В этом виден некий антиклерикализм, поскольку люди вновь считают необходимым разоблачить сговор «попов» с буржуазной реакцией. Зато евреи жалуются на то, что им не предоставляют достаточного места на публичных собраниях, как если бы в этой новой и просвещенной Вене оставались какие-то признаки былого австрийского антисемитизма.
Пока приходят, уходят, возвращаются министры, с участием либеральных поэтов пышно празднуется пятьдесят пятый день рождения императора. Наконец 25 апреля к восторгу венцев провозглашается обещанная Конституция, хотя она несет многим горькое разочарование своим слишком малодемократичным, чтобы не сказать антидемократичным характером. Но на это жалуются только либералы, для всех же венцев важно то, что прежний порядок вещей изменится очень мало. Более интересным, бесконечно более интересным, нежели какие-то детали Конституции, был прекрасный парад, который устроили бесплатно добрым жителям имперской и королевской столицы актеры директора Карла. Он задался целью составить из актеров своей труппы роту — не театральную, а военную — роту «национальных гвардейцев-актеров». Он экипировал их одеждой и оружием из реквизита театра. Можно себе представить, какая толпа собралась по обе стороны Егерцайле, когда любимые актеры венской публики Шольц и Нестрой прошли перед нею парадным шагом, вооруженные мушкетами солдат Валленштейна, римскими мечами и кривыми турецкими саблями.
БаррикадыОднако аплодисментов после представления направленной против иезуитов пьесы в Йозефштадтском театре и устроенного под окнами министра Фикельмона «кошачьего концерта» показалось недостаточно. 2 мая студенты, объединившись с рабочими, заявили, что Конституция их не удовлетворяет. В ней было указано, что не обязательно быть налогоплательщиком, чтобы иметь право голоса при выборах, однако рабочие и домашняя прислуга по-прежнему исключались из этого правила. После двухмесячной передышки население стали беспокоить два факта: 17 мая император с семьей покинул Шенбрунн, а на следующий день закрыли Биржу, что вызвало значительное понижение стоимости бумажных денег. 18 мая два экстремистских руководителя, редактор газеты Конституцион Леопольд Гефнер и основатель Свободомыслящего Йозеф Тувора провели большое собрание рабочих в Мариахильфе, на котором объявили о предстоявшем в скором времени учреждении временного правительства, а там и провозглашении республики. Рабочие избили этих агитаторов, после чего их арестовала полиция, но опасное слово «республика» было произнесено. Вернувшийся 16 мая в Вену Эдуард фон Бауэрнфельд был поражен изменением атмосферы. Военные, национальная гвардия и академический легион (сформированный из студентов) вместе патрулировали улицы, но свежий взгляд замечал «серьезное, почти тревожное выражение лиц этих людей». Впрочем, никакого беспорядка не было. «Пролетариат, этот постоянный кошмар венцев, казалось, исчез. Можно было подозревать, что люди почти желают возвращения Меттерниха, чтобы успокоиться». И Адальберт Штифтер писал своему издателю Геккенасту следующие полные разочарования строки: «Я человек с чувством меры и свободы. К сожалению, и то и другое сегодня скомпрометировано, и многие верят, что можно добиться свободы, отринув старую систему; но тогда они приходят к созданию не свободы, а чего-то другого». Эти слова получили наглядное подтверждение 25 мая, когда после неприемлемого приказа министра о закрытии университета и роспуске академического легиона накатилась вторая революционная волна: 26 мая на улицах уже строились баррикады.
