Но сюжет картины был Гро подсказан первым консулом. Об этом свидетельствует и первоначальный эскиз картины, где Наполеон изображен несущим чумного больного в своих объятиях. Однако он был отвергнут, как слишком уж неправдодобный. В окончательном варианте генерал Бонапарт являл собой олицетворение лучших человеческих качеств. Но, возможно, здесь был еще один подтекст, на который обратил внимание советский искусствовед А. Д. Чегодаев: то, что генерал Бонапарт, а в 1804 г. уже император Франции, спокойно решался "на такое непостижимое, сверхъестественное, чудесное деяние, говорило наглядно и ясно о его сверхъестественной, чудодейственной силе этого необыкновенного человека" [115]. А вера в эту сверхъестественную силу со стороны французского народа для императора была уже просто необходима.
Затем Гро создал еще более сложную и вместе с тем эффектную по философскому восприятию картину "Наполеон во время битвы при Эйлау" (1808 г.). Наполеон изображен - об этом свидетельствует содержание произведения сторонником мира, вынужденного вести "навязанную ему" войну [116].
В 1808 г. появился официоз империи - картина Давида "Коронация". Лучше всего об этом произведении отозвался один из братьев Гонкуров в дневниковой записи 5 июня 1863 г.:
"Видел картину Давида "Коронация". Нет, никогда самый плохой ярмарочный живописец не писал картины нелепей и глупей. Возвышение в глубине - этот кусок превосходит все, что только можно вообразить. Головы придворных чудовищ.
И перед этой-то картиной Наполеон снял шляпу и сказал: "Давид, приветствую вас!". Эта картина.-отмщение тому режиму. О, только бы она не погибла! Пусть она останется, пусть живет как образец официального искусства Первой империи: ярмарочное полотно - и апофеоз величайшего из балаганных шутов" [117].
Возвышение Наполеона нашло отражение в поэзии, музыке, архитектуре. Первые стихи появились еще в 1797 г.: "Песня об Аркольском мосте" Фр. Понсара и Э. Кине, "Куплеты о возвращении Бонапарта в Париж" А. Дефонтена и Ж. Барре; в следующем году: "Наполеон в Египте" К. Бартелеми и О. Мери; в 1799 г.: "Песнь о сражении" Руже де Лилля, автора "Марсельезы"; после 18 брюмера, в годы консульства: "Маренго" Э. Дебро, "Звезда Почетного легиона" Ж. де Нерваль и т. д. [118]. Официальным поэтом стал А.-В. Арно, автор большого количества стихов, поэм и кантат к императорским праздникам [119].
Многие архитектурные монументы, водруженные в столице, преследовали одну цель: прославление Наполеона и его армии. "Вы признаете только те сооружения, государь, которые посвящены вашей славе и позволяют иностранным подданным восхищаться вашим великолепием", - писал императору В. Денон, ставший хранителем Музея Наполеона [120].
Это любование собой отметил и секретарь Наполеона Бурьенн. Первый консул не позволял, чтобы слава "о нем хоть на секунду умолкала" [121]. С этой целью он распорядился публиковать в "Мониторе" с небольшими перерывами "описание египетского похода". Его не смущало то обстоятельство, что армия в Египте была, по существу, брошена на произвол судьбы и новый командующий Ж.-Б. Клебер оказался неожиданно в крайне тяжелом положении. В "Мониторе", наряду с описанием похода, было опубликовано воззвание первого консула к восточной армии, где были такие слова: "Доверяйте Клеберу так же, как и мне. Он это заслужил". После этих слов, резонно говорит Бурьенн, никому бы не пришло в голову, что Наполеон фактически бежал из Египта и что письмо самого Клебера было полно обвинений в его адрес [122].
Иной раз первый консул вдохновлял близких к нему литераторов на написание политических произведений. Так, 1 ноября 1800 г. в Париже появилась анонимная брошюра "Сравнение между Цезарем, Кромвелем, Монком и Бонапартом", вызвавшая большой общественный резонанс [123]. На первых ее страницах утверждалось, что удивительная судьба Бонапарта "заставляет сравнивать его со всеми выдающимися людьми, которые действовали на мировой сцене". Дальше шли сравнения с Кромвелем, о чем тогда много говорили в обществе. "Он был, - писал автор о Кромвеле, - апостол, вождь и, если хотите, герой гражданской войны" [124]. Но в то же время Кромвель подготовил казнь Карла I, был лицемерен, уничтожал своих противников, в общем он, как считал автор, вполне мог служить моделью Робеспьеру. "Следовательно, английский узурпатор был обычный злодей и далеко не блестящий герой. Это был скорее вождь партии, но не вождь нации. Он имел умную голову, но его душа не была возвышенной" - таков суровый вывод [125].
С Монком Бонапарта тем более не следует сравнивать. Монк перебегал "от партии, к партии, был время от времени сторонником короля, парламента и Кромвеля" [126].
Есть достойный человек, это Цезарь. Но Цезарь и Бонапарт "похожи как герои" и "разные как политики".
"Брут, выступая против Цезаря, защищал социальный порядок против анархии, собственность против аграрного закона, народ против плебса... Напротив, Бонапарт объединил класс собственников... Власть первого консула получила санкцию трех миллионов граждан, лично выразивших свою волю... Цезарь был узурпатор... Бонапарт законный консул". Бонапарт также и выдающийся полководец, и защитник страны, и умиротворитель нации [127].
Общественное мнение Парижа в этом памфлете, столь нескромно и грубо славившем Бонапарта, увидело опасную тенденцию: его стремление к монархической власти. Трудно, конечно, сказать, думал ли первый консул в те дни об императорском троне, но усиления авторитарного начала в государстве он определенно желал. И брошюра была своего рода "пробным камнем" и подготовкой общественного мнения.
Бурьенн в мемуарах рассказывал историю появления этой брошюры. Когда он ее прочитал, то пришел к тому же выводу, что и все: в ней проповедуется наследственная монархия. Вскоре он узнал, что брошюра вышла из недр министерства внутренних дел, которое возглавлял брат Наполеона - Люсьен Бонапарт. А еще через несколько дней у Бурьенна состоялся разговор об этом памфлете с первым консулом. Бонапарт спросил у своего секретаря: читал ли он "это" и что он "об этом думает". Бурьенн ответил откровенно: "Я думаю, генерал, что эта книжка способна произвести величайшее зло в общественном мнении: она кажется мне преждевременной, ибо слишком рано открывает ваши замыслы" [128]. Наполеон взял книгу и бросил ее на пол... А на другой день ближайшие от Парижа префекты прислали по экземпляру первому консулу, и в одном из донесений было сказано, Бурьенн это точно запомнил, что такое сочинение "может обратить против него (первого консула - Д. Т.-Б.) кинжалы новых убийц" [129]. Тогда Наполеон вызвал Ж. Фуше. Разговор состоялся в присутствии Бурьенна:
"- Что это за книжка? Что о ней говорят в Париже? - сердито спрашивал первый консул.
- Генерал,- отвечал министр полиции, - все единогласно считают ее весьма опасной.
- Если так, то зачем вы допустили ее издать? Это непростительно...
- Но, генерал, ваш брат Люсьен взял эту книжку под свое покровительство; она напечатана и издана по его приказанию; одним словом, она вышла из министерства внутренних дел.
- Мне все равно! В таком случае вы, как министр полиции, обязаны были взять Люсьена под стражу и посадить в Тампль. Этот сумасброд не знает, что выдумать для того, чтобы повредить мне" [130].
После этих слов первый консул вышел из кабинета, хлопнув дверью. "Посадить сочинителя в Тампль, - сказал Фуше Бурьенну, - это было бы трудновато". И далее рассказал о том, что ему было известно: "Как только я узнал об этой книжке, тотчас отправился к Люсьену, дабы дать ему почувствовать его неосторожность; тогда вместо ответа он сходил за рукописью, которую мне показал, и что же я увидел? Поправки и отметки, сделанные рукой первого консула" [131].
Таков неожиданный итог этой истории. Подобных примеров вторжения Наполеона в издательскую деятельность можно было бы привести немало. Об этом свидетельствуют и разыскания Тарле о положении печати в ту пору.
Довольно часто первый консул заставлял своих историографов в преувеличенном виде рассказывать о его победах. Так появились работы Д'Астрела, П. Валлонга, затем уже в годы империи - сочинения Траншан де Лаверна о различных сражениях Наполеона [132]. С 25 декабря 1805 г. стали выходить бюллетени Великой армии, они имели распространение не только на территории империи, но и в других странах Европы [133]. Читали бюллетени даже в России [134]. В них всегда в победном тоне рассказывалось о наполеоновских сражениях. По поводу всей этой литературы очень хорошо сказал Бурьенн:
"Желательно, чтобы историк эпохи... не доверял бюллетеням, депешам, нотам, воззваниям, изданным Наполеоном или прошедшим через его руки, и основывался бы на источниках более достоверных. Что касается меня, то я считаю пословицу: "Лжет как бюллетень" столь же справедливой, как и то, что дважды два - четыре. Бюллетени всегда возвещали то, что Бонапарт желал выдать за правду... Официальные известия почти всегда были изменяемы: ложь находилась как в объявлениях о победах, так и в изложении неудач и потерь. История, написанная единственно на основе бюллетеней, переписки и официальных актов того времени, действительно была бы не чем иным, как романом" [135].
