Животът — мой брат — днес отново разлян е,
за всички — априлски разплискал се дъжд,
но племе гнусливо са хората с ланец
и жилят вежливо — усойници в ръж.
Судите сами, что тут смешного…
oadam
На самом деле это довольно грустная песня. Переведу, пожалуй.
И передам смысл, как смогу, только он не нов:
В моей комнате со мной, и ей незачем бежать.
Ей не нужны ни пушки, и ни танки,
— Моей маленькой независимости
Она теряет силы, у ней слабеют крылья.
Но она, как Жана д'Арк, так по киношному красива -
— Моя субтильная независимость
Она была со мною надежною сестрою,
Но изменила мне, как только познакомилась с тобою,
— Взяла и спряталась в любви.
И вот я здесь, со тобою, её же нет со мною,
Ты выпила её своими жадными губами,
— Мою маленькую независимость.
elshanec
когда-то в своем журнале я почти слово в слово написал о том же: украинский язык смешной до тех пор, пока на нем не начинают петь. и написал я это по поводу Вакарчука)) http://elshanec.livejournal.com/37062.html
viktor_kozak
Я украинец и потому свободно владею и украинским и русским. Могу смело сказать, что русский язык кажется мне идельным для технической документации а украинский для поэзии. Смешным ни русский не украинский не кажутся совсем. Зато был удивлен когда понял что зная украинский оказывается можно понимать польский)))
23 октября, 13:19
В свое время мы с Петром Вайлем — а это был один из самых умных людей, которых мне довелось знать, — много спорили о природе гениальности. Так и не договорились.
У Вайля была формула, которая ему очень нравилась: гений — это талант, помноженный на масштаб личности. Думаю, Петю попутала дружба с Иосифом Бродским, который был и талант, и личность.
Мне же кажется, что гений — нечто совсем иное. Конечно, когда одаренный человек оказывается еще и, извините за изжеванное выражение, «человеком с большой буквы», это майский день, именины сердца. Чехов там, Лев Толстой, Марк Аврелий (у каждого из нас свои любимцы).
Но история знает сколько угодно случаев, когда гениальность доставалась людям, которые во всех остальных отношениях были скверноватыми, или ужасными, или того хуже — ничтожными.
Все обожают цитировать письмо Пушкина Вяземскому про утерянные записки Байрона: «Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы, — иначе».
К сожалению, мал и мерзок именно ТАК. И даже хуже, потому что, ведя себя ничтожно, гений роняет в грязь королевскую мантию, которой его наградили судьба или Бог (если верите в Бога).
Байрона-то молодому Пушкину защищать было легко. Хромой лорд грешил и хулиганил с размахом, возведя скандал в ранг актуального искусства. Когда гений — злодей, это еще можно перенести. Демоническое начало, аравийский ураган и всё такое. Гораздо тяжелее смириться с тем, что гений — мелкая, недостойная личность. А это ох как часто бывало.
(Здесь у меня первоначально был абзац, в котором я перечислял разных выдающихся писателей, которые, по воспоминаниям современников, были дрянными людьми, но мудрая осторожность возобладала, и я этот пассаж убрал. Иначе в обсуждении только и писали бы, как гадко я оклеветал великого N и еще более великого NN. Думаю, вы сами найдете примеры, если пороетесь в памяти. Я-то ведь о другом).
Мне кажется, все дело в том, что люди путают два принципиально разных вида гениальности: профессиональную и человеческую.
Насчет первой у меня есть собственное предположение, которое я изложил устами леди Эстер в «Азазеле» и устами монашки Пелагии в «Белом бульдоге». Если коротко: я полагаю, что в каждом человеке, абсолютно каждом, есть росток гениальности, просто наше несовершенное общество не умеет эту потенцию распознать и выпестовать. А если бы все школы земли были устроены по принципу эстернатов, то через некоторое время планету заселили бы сплошные гении. (Я действительно так думаю, без дураков).
В моих эстернатах в детей живо бы гениальность вколотили
С гениальностью второго вида дело обстоит намного сложней. Я имею в виду абсолютно прекрасных по душевным качествам людей, которые самим своим существованием согревают и освещают окружающий мир. Если вы ни разу с такими в жизни не сталкивались, искренне вам сочувствую.
Обычно такой человек виден лишь немногим, а большой мир про него знать не знает. Если какой-то добрый самарянин по случайности и попадет на скрижали, то мы даже имени его не узнаем. Так в Евангелии и останется: «Самарянин же некто».
«Профессиональному» гению почти всегда сопутствует слава, хоть бы и посмертная; «гению человечности» — редко, практически никогда. И ни в каком эстернате такого гения, боюсь, не вырастишь. Он просто рождается, и всё. Поэтому я думаю, что его ценность много выше. «Профессиональных» гениев вокруг море. Включите телевизор, войдите в интернет, посмотрите на афиши — в глазах зарябит: актеры, музыканты, ученые, нобелевские лауреаты. А вот гениев второго вида за свою уже не короткую жизнь я встретил только трех, ну может быть, четырех, и каждый сделал для меня — просто фактом своего существования — больше, чем (with all respect) все Достоевские и Чайковские вместе взятые. Может, когда-нибудь расскажу.
Про вытекшее сакэ и сбежавшую кошку
28 октября, 13:27
Продолжаю свою доморощенную штудию природы гениальности. Хочу обратить ваше внимание еще на одну загадку.
Есть талантливые художники (давайте сосредоточимся на гениях от искусства, с ними проще), которые с возрастом портятся, а есть такие, которые к старости становятся только лучше. В чем секрет?
Не могу передать, до чего меня расстраивает, когда режиссер, снявший мои любимые фильмы, или писатель, очень многое для меня значивший, старея, начинают производить всякую постыдную бяку.
Я немало ломал голову над этим досадным явлением и вот к какому выводу пришел (прошу прощения, если изобретаю велосипед, как это со мной иногда случается). Мне кажется, что здесь, так же, как с гениальностью, нужно различать два разных вида таланта.
Очень часто яркий расцвет креативности совпадает с физиологическим расцветом. Такой талант можно назвать «гормональным». Это цветок пышный и красивый. То, на что не хватает ума или вкуса, художник запросто добирает чутьем, энергетикой, «химией», обаянием (бывает, что и отрицательным). Но в пожилом возрасте гормоны буйствовать перестают, верхнее чутье ослабевает, и остаются только технические навыки, которые, конечно, не пропьешь, однако от них и не захмелеешь. И выясняется, что вчерашний кумир неумен, нравственно несимпатичен, скучно тиражирует былые находки или же пускается в эксперименты, за которыми тягостно наблюдать. «Гормональный» гений очень похож на ослепительную красавицу, вся прелесть которой заключается во внешности и секс-магии. Старушки этого сорта часто являют собой депрессивную картину и, когда используют средства, которые когда-то безошибочно срабатывали, выходит только хуже.
Для того, чтобы талантливый художник сохранил свою силу, необходимо, чтобы она опиралась не только на тестостерон, но еще на разум и сердце. Такой режиссер снимет свой лучший фильм и на седьмом десятке, как Ингмар Бергман, и даже на восьмом, как Акира Куросава. А если почувствует, что устал, то вовремя остановится, поскольку хватит ума и такта. Вершины мастерства Лев Толстой, на мой взгляд, достиг в повести «Хаджи-Мурат» (1904) и всё, ушел из большого спорта.
Среди «гормональных» гениев и талантов тоже встречаются люди, столь требовательно относящиеся к своему дару, что, почувствовав, как он ослабевает, навсегда уходят из искусства. Например, Артюр Рембо. Все свои стихотворения, произведшие революцию в поэзии, он написал до двадцати лет, а потом сменил род занятий и до самой смерти больше не написал ни строчки. Есть такая жестокая разновидность гениальности — когда талант ярко вспыхивает в пору пубертата, а потом бесследно пропадает.
Юный гений и просто мсье Рембо
Или вот Юкио Мисима. Я много лет занимался этим писателем и очень высоко ценю его литературное дарование. Но он не был умен, вкус его часто скатывался в вульгарность, про моральные качества даже и говорить не хочу (на его совести жизнь молодого парня, которого писатель утащил за собой на тот свет). Но Мисима относился к писательству в высшей степени серьезно — как к Пути. Я уверен, что он ушел из жизни в 45 лет, потому что почувствовал: кувшин треснул, сакэ вытекло. Именно такое впечатление на меня производит его финальная тетралогия, которую он замышлял как главный литературный шедевр всех времен и народов: очень красивый, затейливо разукрашенный сосуд, но пустой. Писатель закончил работу над рукописью и в тот же день ушел из жизни, устроив шумный хеппенинг — тоже своего рода художественное произведение, оказавшееся поэффектнее тетралогии.
