Фраза докончания построена таким образом, что «поиманые» и «грабеж» могут быть как московским, захваченным Олегом Ивановичем, так и рязанским, плененными Дмитрием Ивановичем. В историографии высказывались разные точки зрения на смысловое содержание этого положения договора, но та, что речь здесь идет именно об антимосковских действиях рязанского князя, представляется исследователям очевидной. Заметим также, что в докончании говорится о двух разновременных имущественных коллизиях в отношениях Москвы и Рязани, той, что, так или иначе, связана с последствиями Куликовской битвы и другой, что предшествовала крестному целованию, причем первая решается общим судом, а под второй просто подводится черта.
Относительно всего, «что ся ни делало дотоле» В. А. Кучкин абсолютно справедливо полагает, что имущество, захваченное субъектами договора до момента его заключения, 2 августа (праздника Спаса Преображения – этот день исследователь считает и датой заключения договора) возврату не подлежит, все же взаимные претензии впоследствии решаются в судебном порядке[124]. Однако точно так же, по суду, предполагается решить вопрос о московских «поиманых» и «грабеже», оказавшихся в руках Олега Ивановича. Рязани следует почему-то не безоговорочно вернуть и то и другое Москве, а решить судьбу «поиманых» и «грабежа» также путем разбирательства с участием обеих сторон и руководствуясь только итоговыми решениями суда («по исправе»).
Вообще в этой статье договора несколько неожиданно выглядит определение «поиманые». Под последними обычно понимают захваченных рязанцами в плен москвичей. Однако во всех прочих докончаниях, дошедших до наших дней, пленные именуются «полоном» т. е. собственно военнопленными[125], обычно размениваемыми по завершении военных действий, и «нятцами», захваченным в плен гражданским населением, подлежащим выкупу по данным им кабалам[126].
С другой стороны, договорные грамоты часто употебляют однокоренное уникальному, повторимся, для договорных грамот отглагольному существительному «поиманые» существительное «поимание». Наряду с определением «грабеж», оно характеризует трофеи, полученные в ходе военных действий[127], однако и здесь, похоже, существует определенная терминологическая разница. «Грабеж» захватывался в ходе собственно вооруженных столкновений («воины и грабежи»)[128], «поимание» же имело в виду присвоение чужой собственности в пору «нелюбья». Так, «поиманием» договорные грамоты великого князя московского Василия Васильевича с галицкими князьями называют великокняжескую казну, захваченную в Москве отцом последних, князем Юрием Дмитриевичем, а также великокняжеский архив, «ярлыки и дефтери», в ходе борьбы за московский стол оказавшиеся в руках племянников Юрия Дмитриевича, можайского и белозерского князей[129].
Возможно, в оригинале московско-рязанского договора 1381 г. (грамота, как и прочие московско-рязанские докончания, дошла до наших дней в копии начала XVI в.) читалось не «грабеж и поиманые», а «грабеж и поимание», и речь, в таком случае, шла исключительно о захвате рязанцами имущества москвичей. Хронологическая привязка захвата «поиманых», если даже это не искажение архетипного текста докончания, и «грабежа» в московско-рязанском докончании 1381 г., «от того времени (битвы. – А. Л.)», может быть истолкована двумя способами, либо как имевшие место непосредственно сразу после сражения, либо в почти годовом временно́м промежутке между Куликовской битвой и заключением договора, то есть между 8 сентября 1380 и летом 1381 гг.
Если речь идет о тех самых грабежах сентября 1380 г., которые инкриминируются рязанцам ранними летописными рассказами о Куликовской битве и которые имели место во время возвращения армии-победительницы домой через владения Олега Ивановича, то непонятно, почему Дмитрий Иванович Московский собирается решать вопрос о них путем совместного, причем с «грабителями»-рязанцами, суда. Речь могла бы идти только о безоговорочном, в императивном порядке, возвращении того и другого, так же, как договором 1381 г. был установлен вассалитет Олега Ивановича и переведены в московское владение стратегически значимые территории Рязани, «место Тула» и «места Талица, Выползовъ, Такасовъ».
Возвращаясь к формуле о «суде вопчем» московско-рязанского договора 1381 г., необходимо вспомнить один очень важный факт. Докончание сохранилось только в рязанском варианте. Княжеские договоры, как известно, готовились в двух противенях, в нашем случае московском и рязанском, с соответствующей меной имен собственных, местоимений и пр. Если допустить, что в несохранившейся московской грамоте, предназначенной Рязани, формула «от того времени что грабеж или что поиманые у князя у великого люди у Дмитрия и у брата, князя Володимера, тому межи нас суд вопчии, отдати то по исправе» выглядела как «от того времени что грабеж или что поиманые у князя у великого люди у Олга, тому межи нас суд вопчии, отдати то по исправе» то есть содержала аналогичное обязательство Москвы Рязани, тогда понятно появление в тексте договора 1381 г. судебной процедуры как способа разрешения вопроса о «поиманых» и «грабеже», очевидно находившихся и у того, и у другого великих князей. В таком случае, надо думать, «поиманые» и «грабеж» не были результатом антимосковских действий Олега Ивановича сентября 1380 г. или, может быть, не только их.
В московско-рязанских договорах 1402 и 1447 гг. упоминаются два размена военнопленными, один по результатам, как полагают исследователи, московского похода на Рязанское княжество 1385 г., второй же вообще относящийся к итогам битвы московских и рязанских «ратей» при Скорнищеве в 1371 г.[130] – в обоих случаях речь идет об отпуске договаривающимися сторонами «полона» и снятии взаимных претензий по имуществу («а грабежу всему погреб») и никаких судебных процедур в связи с этим не предусматривалось. Бывало и так, что «полон», оказавшийся в распоряжении рязанской стороны, был результатом совпадения неких обстоятельств. В московско-рязанском договоре 1434 г. фигурирует московский «полон», захваченный в 1408 г. при погроме княжества, учиненном Едигеем и «запроваженный» и «запроданный» в Рязани, равно как и иной татарский «полон» договоров 1402 и 1483 гг., оказавшийся в Рязани после бегства пленников из Орды. Во всех случаях судьба «полона» также подлежала не суду, а безоговорочному возвращению «запроваженных» и «окупу» «запроданных»[131].
Рискнем предположить, что интересующую нас фразу договора 1381 г. надо понимать не как свидетельство антимосковских действий 1380 г. Олега Ивановича, а как следствие того, что через Рязань шли транзитные торговые пути на юг, в связи с чем, очевидно, возникали разнообразные имущественные коллизии. «А что князь великии Дмитрии и братъ, князь Володимеръ, билися на Дону с татары, от того времени что грабеж или что поиманые» может указывать на временной промежуток между 8 сентября 1380 г., Куликовской битвой, и датой заключения договора, летом 1381 г., когда в Москве и Рязани могли оказаться задержанные подданные великих князей и их имущество, судьбу которых теперь надлежало решать «вопчим судом».
В московско-рязанском договоре 1402 г. есть пункт, как правило, трактуемый как упоминание о Куликовской битве, по смыслу аналогичное тому, что включено в докончание 1381 г.: «А будет в твоеи отчине тех людеи, з Дону которые шли, и тех ти все отпустити»[132]. В «людях» великого князя московского, шедших «з Дону», видят участников сражения 8 сентября 1380 г., плененных рязанцами[133], хотя, повторимся, в ранних летописных рассказах о битве неблаговидные действия великого князя Олега Ивановича описываются как «переметывание мостов» и «грабеж», а о насильственном пленении подданных Дмитрия Ивановича не говорится вовсе.
Вообще выражение «идти с Дона» имеет устойчивый антоним «идти на Дон», употреблявшийся в документах XV в. по, так сказать, прямому назначению, применительно к тем, кто движется дорогами на юг и обратно, главным образом по торговым делам[134]. Видеть в этом положении договора 1402 г. эвфемизм, отсылающий к событиям Куликовской битвы, а не простое указание на урегулирование положения транзитных путешественников, по каким-то причинам задержанных рязанскими властями, нет, как представляется, особых оснований.
Теснейшим образом связанным с последствиями сражения на Куликовом поле считается требование одного из пунктов докончания 1381 г. «к Литве князю великому Олгу целование сложити»[135]. Следующее далее обязательство рязанского князя строить свою литовскую политику исходя из характера московско-литовских отношений приводилось выше, и в нем предусматривается возможность нового «взятия любви» Литвы и Рязани в том случае, если аналогичный договор в будущем свяжет Литву с Москвой.
