По общему убеждению, власть дана императору не только для охраны государства, но преимущественно для охраны и защиты Церкви. А обеспечение единства веры — врождённое чувство долга всех христианских императоров Рима. Признавая, что им вместе с Imperium вручена Богом и забота о Церкви, римские императоры со времён Грациана и св. Феодосия Великого провозглашают определённое христианское исповедание веры, как принципиально единственную и истинную религию, такую, которая должна стать всеобщей.
Церковь предоставляла императору исключительные, едва ли не абсолютные полномочия, вменяя ему в обязанность налагать на государство церковный закон[47].
На гневные возражения ересиарха Доната чиновникам императора Константа: «Какое дело епископам до императорского двора, какое дело императору до Церкви», св. Оптат Милевский ответил: «Не государство находится в Церкви, а Церковь в государстве, т. е. в Римской империи. Над императором нет никого, кроме Бога, Который его создал. Если поэтому Донат возвышает себя над императором, то он переступает границы, поставленные нам, людям. Если он не подчиняется тому, кто всего выше почитается людьми после Бога, то немного не хватает, чтобы он сам себя сделал богом и перестал быть человеком»[48].
Конечно, никаких законов, никакой правовой регламентации этих полномочий в том системном виде, в каком мы привыкли видеть римское и церковное право, здесь не обнаружить. Более того, в описываемое нами время это даже не стало ещё признанным каноническим обычаем, но приобрело характер устойчивой тенденции, рано или поздно должной стать твёрдым правилом управления Церковью. Практически всегда решали два фактора — благочестие и личность императора, а также состояние дел в Церкви. Если второй фактор оставался хотя бы относительно стабильным, императоры не стремились наглядно проявить свою власть на церковном поприще.
Так было при императорах Аркадии и св. Гонории. Но когда мягкий и излишне щепетильный в церковных делах св. Феодосий Младший попытался скопировать поведение отца в других условиях, это привело к жесточайшему кризису, с которым Церковь и государство справлялись несколько десятилетий. Не только Церковь раскололась на противоборствующие партии, но пришлось немало потрудиться, чтобы обеспечить рецепцию Третьего Вселенского Собора, прошедшего помимо воли царя и не признанного им. Более того, пришлось принять меры для восстановления репутации царской власти в лице самого св. Феодосия Младшего.
Твёрдые характеры св. Маркиана, св. Пульхерии, св. Льва Великого всё поставили на место, по крайней мере, насколько это было в их силах. И Четвёртый Вселенский Собор в Халкидоне стал самым проимператорским из всех ранее созывавшихся.
Такое положение дел накладывало многие обязанности и на самого императора. Конечно, царь обязан был быть православным — это требование также нигде не было закреплено правовым образом, но являлось безусловным и обязательным, само собой подразумевающимся. С другой стороны, нет ничего невероятного в том, что цари иногда заблуждались (Зенон) или даже (как Василиск) пытались использовать богословские споры для собственных карьерных целей. Как обладающая благодатью быть свободной от плена ада, Кафолическая Церковь никогда не ошибается и способна восстановить то, что могло быть потеряно даже при «нерадивых» или не вполне правоверных императорах.
Для объяснения политики Зенона и некоторых других царей, непопулярных среди риторичных ортодоксов, следует сделать одно общее замечание. Принципиально не правильно нередко бытующее мнение, будто при православных императорах Церковь оказывалась с государством в одних отношениях, а при императорах, склонявшихся к той или иной ереси, в совершенно противоположных. На самом деле разницы не было никакой, поскольку те и другие отношения вытекали из одного и того же начала. «Догматическое учение Православной Церкви не составляло чего-либо окончательно выясненного и формулированного; для него потребовался продолжительный процесс выяснения и формулирования, и нет ничего необъяснимого в том обстоятельстве, если император не всегда оказывался на стороне православной партии, а принимал сторону противоположной партии»[49].
Теократическая идея в редакции отдельных западных Отцов, певцом которой был ещё Блаженный Августин, не нашла сочувствия на Востоке, которому мысль о принадлежности всей полноты церковной власти только священству была совершенно чужда. Центр тяжести церковной власти всегда для Востока лежал в мире, в общине, которой принадлежала рецепция. Поэтому едва ли не автоматически вся полнота церковно-правительственной власти переходит к императору, как представителю мира всей Вселенской Церкви[50].
Это выражалось хотя бы в том, что вместе с кратким формулированием правильного исповедания веры цари указывали и епископов, представителей данного исповедания, с которыми должно установить общение[51]. Только представители этого вероисповедания признавались Церковью и имели права, предоставленные законодательством Империи православным. Начиная с X в., как уже отмечалось выше, Церковь называет императора святым, то есть освященным в своей власти для мира своего царства. С этого же времени чин венчания включает в себя миропомазание[52].
Для понимания древнего образа мыслей полезнее, пожалуй, не пытаться пересказать его современными понятиями, а просто воспроизвести слова, торжественно и благородно звучавшие полторы-две тысячи лет назад.
Отцы Эфесского Собора 431 г. так обращаются к императорам: «Ваше благочестие, христолюбивые и боголюбезнейшие государи, приняв истинную веру от предков и приумножая ежедневно, прилагаете великое попечение о догматах истины»[53].
Евсевий Дорилейский вопиет к императорам: «Цель вашей власти — заботиться как о всех подданных и оказывать помощь всем оскорбляемым, так и особенно — о священнодействующих, служа этим Богу, от Которого даровано вам царство и власть над сущими под солнцем»[54].
Халкидонский Собор в едином порыве восклицает: «Для сильных болезней нужны и сильные лекарства, и мудрый врач. Поэтому-то Господь всех приставил, ваше благочестие, к страданиям Вселенной, как наилучшего врача, чтобы вы исцелили их приличными лекарствами. И вы, христианнейшие, принявши Божественное определение, пред всеми другими приложили приличную заботливость о Церкви, предписывая первосвященникам врачество согласия. Ибо, собрав нас отовсюду, вы употребили все средства, чтобы уничтожить случившееся разногласие и укрепить учение отеческой веры»[55].
И дальше, обращаясь уже к святой императрице Пульхерии: «Блеск вашего благочестия озаряет всех. Через вас совершилось течение Апостольского учения; ревностью вашей любви к Богу рассеян мрак неведения и возвращено согласие веры; мы соглашаемся с вселенскими учительствами благочестия, получая помощь к тому в ваших подвигах; через вас теперь наши овчарни наполняются стадами верных; через вас сходятся теперь те, которые прежде были рассеяны и возвращены пастыри овцам и учители ученикам»[56].
И потом — ко всем царям: «Мы знаем, какой страх внушает злым ваша почтенная власть, и какую заботливость вы оказываете о церковном мире, будучи научены опытом. Посему и молим Бога всех сохранить надолго вашу власть, которая обычно покровительствует благочестию, царствует над вселенной мирно, судит каждого подданного справедливо, покоряет поднятые руки врагов и заставляет повиноваться вашим скипетрам»[57].
«Бог праведно даровал вам царство и власть над всеми для благоденствия Вселенной и для мира святых церквей. Поэтому, благочестивейшие и христолюбивые императоры, прежде всего и вместе со всем вы заботитесь о догматах православной и спасительной веры, то прекращая рыкания еретиков, то выводя на свет права благочестивых догматов»[58].
Это — общий голос Церкви, среди которого звучат голоса самих царей и мирян. Некто Елпидий, военачальник, участвующий в качестве представителей царя на Халкидонском Соборе, заявляет буквально следующее: «Виновник зла демон никогда не оставляет войны против святых церквей: и благочестивейший император всегда противостоит ему, неправедно воюющему, — справедливо рассуждая, что будет иметь в Боге защитника своего царства, если сам вооружится на брань за благочестие»[59].
«Христолюбивая ревность вашей тихости, благочестивейшие и благовернейшие, принявшие от Бога обладание всеми царствами», — обращается к св. Маркиану и св. Пульхерии нотарий Халкидонского Собора Аэций[60].
