Не решалось Киевское объединение высказаться и по вопросу о «самостийной» Украине. Сколь отрицательно ни относились к хохломании съехавшиеся в Киеве русские политические деятели, сколь ни осмеивали они в частных беседах опереточный двор Скоропадского с его украшенными «оселедцами» флигель-адъютантами, все же никаких выступлений против него они не предпринимали и, наоборот, готовы были его всемерно поддержать, вполне сознавая, что при данных условиях падение гетманской власти (в случае возможного ухода германских войск, против наличия которых поэтому тоже отнюдь не восставали) до свержения большевиков в Москве обратит и весь юг России в большевистский застенок.
Настроение народных низов в Киеве было определенно большевистское, и на базарах открыто велись разговоры на тему о распространении на Украину райских, по их представлению, условий народной жизни в Совдепии. Не лучше, если не хуже было настроение сельских масс, подвергавшихся усиленным денежным взысканиям при содействии германских войск за учиненные ими аграрные бесчинства.
В верхах наблюдалось другое. Наряду с разнообразной спекуляцией и ловлей в мутной воде наблюдалось неизменно сопутствующее всем великим потрясениям разложение нравов. Размножились игорные дома, где игра шла нередко на огромные суммы. Необеспеченность завтрашнего дня, легкая нажива, наконец, обесценение денежных знаков – все побуждало к широким тратам. Рестораны были полны, и за бутылку ликера платили не морщась сотни рублей. Женская честь превращалась в предрассудок. Большевистский дух в проявлениях иного рода захватывал и высшие слои русского народа.
Общественные русские деятели не утратили, однако, бодрости духа. Свои усилия они направили к единственной по тому времени разумной цели – к объединению деятельности тех трех новых политических образований, которые народились в пределах исконно русской части бывшей Российской империи – а именно Украины, Всевеликого Дона и расположенной на Кубани Добровольческой армии.
К сожалению, к этой мысли пришли не тотчас, а в особенности не сразу принялись за ее деятельное осуществление. Между тем раскол между национально настроенной Добровольческой армией и стоящей у власти в Киеве кучкой украинских сепаратистов влиял роковым образом на достижение основной цели – освобождение России от разрушающего ее Третьего интернационала. Тому же едва ли не в большей степени содействовали как зависимость гетмана от германцев, вследствие чего даже ту незначительную помощь оружием, которую он оказывал армии Деникина, он вынужден был производить тайно, так в особенности порождавшее это положение резко антигерманское настроение добровольцев.
* * *
К началу октября истинное положение Германии стало выясняться и в Киеве. Телеграмма императора Вильгельма к президенту Северо-Американских Штатов с просьбой о посредничестве с державами согласия в целях заключения мира окончательно раскрыла глаза тем, которые еще верили, что Германия одолеет в поднятой ею мировой борьбе. Она ясно указывала, что война фактически пришла к концу и что Антанта, во всяком случае, не побеждена. Однако степень крушения Германии еще не определилась.
Что телеграмма Вильгельма знаменует конец войны, было вполне понятно и находившимся в Киеве германским войскам, причем тут же обнаружилось, насколько наиболее крепкие воинские части Германии, и притом находящиеся в наиболее благоприятных условиях в отношении испытываемых ими опасностей и лишений, физически и нравственно устали.
Мне случилось присутствовать при ярком проявлении этого состояния германских воинов.
Весь верхний этаж гостиницы «Гранд-отель» был занят германским офицерством. Вследствие этого у лестницы, ведущей в этот этаж, были поставлены парные часовые. В вечер оглашения в Киеве упомянутой телеграммы Вильгельма, будучи в этой гостинице, я случайно присутствовал при разговоре этих часовых с каким-то посторонним господином. На вопрос этого господина, довольны ли они телеграммой их императора Вильсону, часовые, сойдя со своих мест и перебивая друг друга, горячо заявили, что войне давно должен был быть положен конец, что дальнейшее ведение ее просто невозможно. Langst genug, твердо сказали они, причем их, по-видимому, вовсе не интересовало, на каких условиях будет заключен мир; важно лишь одно – перестать драться и вернуться домой.
Настроение это безусловно владело большинством немецкого воинства. В Киеве оно проявилось, между прочим, в том, что в тот же вечер германские солдаты высыпали во множестве на улицу и до поздней ночи шумно проявляли свою радость по поводу акта, который в их представлении был равнозначен прекращению военных действий. Ослабла тотчас и дисциплина: солдаты инстинктивно почувствовали, что исчезла та причина, которая оправдывала принятие по отношению к ним суровых дисциплинарных мер.
Примечательно, что чувство радости испытывали немцы, фактически уже не участвовавшие в войне и несомненно чувствовавшие себя победителями и хозяевами в покоренной ими стране. Что же должны были испытывать немецкие войска на французском фронте, ежедневно подвергавшиеся опасности смерти?
Если до упомянутой телеграммы Вильгельма германские, а тем более австрийские войска уже представляли расшатанную силу, то после нее они окончательно перестали обладать какой-либо боеспособностью.
Все это, разумеется, тотчас учли общественные группировки Киева, и прежде всего бюро членов законодательных палат. Бюро это признало настоятельно необходимым выяснить, сколь возможно скорее, отношение держав согласия к России и образовавшимся в ее пределах политическим новообразованиям.
Предвидя, что в ближайшем будущем откроется возможность проезда в Западную Европу, решили ныне же наметить лицо, могущее войти в сношение с дипломатичеекими представителями держав согласия. Остановились на нашем бывшем после в Вене H.H. Шебеко, [171] обладавшем надлежащим опытом и обширными по своей прежней деятельности связями в западноевропейских дипломатических кругах. Одновременно решили, что до поездки за границу делегированного лица ему следует съездить на Кубань в штаб Добровольческой армии и выяснить взгляды командования армии в вопросах международных.
Возникло отсюда и другое предположение, а именно воспользоваться этой поездкой, чтобы теснее связаться с этой армией, а также попытаться повлиять на ее верхи, равно как на донского атамана, в смысле их более тесного объединения между собой, в особенности же с гетманским правительством.
Такое объединение, в случае все сильнее обнаруживавшегося развала Германии, получало особое значение, и безнадежным, казалось, нельзя было его признать. Гетманской власти, в случае крушения Германии, необходимо было искать другую опору, а могла она быть только в лице организованных остатков былой русской государственности, т. е. Добровольческой армии и Дона. Можно было думать, что и Добровольческая армия, наконец, уразумеет, что в основу международной политики должны быть положены не чувства, а сухой, черствый расчет и что чем вероятнее крушение Германии, тем безопаснее для русских интересов использовать еще сохранившиеся у нее силы для свержения большевиков или хотя бы для образования при ее содействии мощной военной силы на всем юге России.
Действительно, помощь Германии в деле восстановления России могла быть опасной только в случае сохранения ею своей мощи. В таком случае она несомненно оказала бы эту помощь лишь за дорогую цену и не преминула бы наложить на Россию свою тяжелую лапу. Победа Антанты эту опасность устраняла.
Думать, что державы согласия оценят нашу донкихотскую лояльность и окажут нам за нее реальную бескорыстную помощь, было более чем наивно. Положение, занятое Англией тотчас после крушения царской власти, хотя бы в вопросе о проливах, давало мерку будущих отношений к нам держав согласия. Даже поверхностное знакомство с историей учило тому, что Англия если и оказывала когда-либо помощь другим нациям, то лишь во вред им, как она это делала во время французской революции, поддерживая французских монархистов лишь настолько, чтобы не дать упрочиться в стране порядку.
Впрочем, хотя история, по выражению Карамзина, являясь зерцалом прошлого, служит наукой для будущего, она еще никогда никого не научила, и государственная колесница неизменно опрокидывается «кажинный раз на том же месте». Преследуемое съехавшимися в Киеве общественными деятелями объединение русских антибольшевистских сил было логически правильно, но тем самым совершенно недостижимо. Логика, вообще редко отражающаяся в людских поступках и отношениях, казалось, совершенно перестала в ту пору руководить людьми в принимаемых ими решениях.
Руководящим началом для главарей белого движения стали более чем когда-либо овладевшие ими разнообразные страсти, партийные домогательства и личные вожделения.
