«Единственным результатом [ходатайства Клейста] было решение Невилла Чемберлена посетить Гитлера» (с целью уступок без борьбы) — причем (едва ли случайно) в тот самый день, на который военные намечали свое выступление. («28 сентября ударные группы были уже готовы напасть на имперскую канцелярию. Там еще не было предпринято никаких чрезвычайных мер [защиты]… Теперь можно было начинать в любой момент».[1375] И утром 28 сентября начальник штаба Франц Гальдер отдал стоящим в Потсдаме войсковым частям приказ идти на Берлин. К тому времени стало известно, что главнокомандующий фон Браухич не будет препятствовать пере вороту.[1376]) «Приготовления группы Остера — Вицлебена — Гальдера к свержению Гитлера как раз переходили в решающую стадию, когда пришедшее днем 28-го [сентября] сообщение о предстоящей Мюнхенской конференции сделало их бессмысленными». Англия решила сделать ставку на Гитлера — а не на тех, кто собирался его свергнуть. Именно предупреждение о близком свержении Гитлера могло побудить английских политиков экстренно с ним сговориться.[1377] Поставленный перед альтернативой: Гитлер или Пруссия, Чемберлен сделал выбор в пользу Гитлера, а не его противников. Они «ощутили себя брошенными британским государственным мужем, который пошел на поклон к гангстеру», — констатировал Петер Хоффман.[1378] Напрасно генерал Эрих Хёпнер — с Первой легкой дивизией — стоял наготове в Тюрингии, чтобы преградить дорогу на Берлин лейб-штандарту СС Адольфа Гитлера.[1379] Государственный переворот (в то время) «был бы одобрен народом». Шансы на успех были столь велики, как, пожалуй, никогда после.[1380] Даже «среди напуганного и не желавшего войны населения — единственный раз за двенадцать лет [правления Гитлера] — дело доходило до настоящих волнений…».[1381]27 сентября 1938 г. «во второй половине дня в Берлине к солдатам относились как никогда плохо; в рабочих кварталах можно было видеть сжатые кулаки, в центре люди демонстративно смотрели в сторону».
«С такими людьми я не могу вести никакой войны», — жаловался Гитлер, и министр пропаганды вторил ему: «Да, мой фюрер…». То было время, когда популярность Гитлера находилась в самой низкой точке, писал автор «Ненужной войны». А американский журналист Уильям Ширер отзывался об этом периоде, как о «самом сильном протесте против войны», который он когда-либо видел. Однако нашелся человек, выведший Гитлера из этой затруднительной ситуации — британский премьер-министр[1382] («Из многих концов Германии доносились горячие мольбы: «Не уступать! На этот раз у Гитлера ничего не получится. Народ не хочет войны!»» — вспоминал немецкий политический деятель Венцель Якш. Для него — но не для Раушнинга и не для Гёрделера, не для истории — было «непостижимым, что… Чемберлен… игнорировал немецкую оппозицию… существование судетских немцев… — противников Гитлера… игнорировал «трагическую стихию покинутых»».[1383])
Целый ряд наблюдений современников подтверждает, что угроза войны (из-за «судетского кризиса») вызывала у населения серьезнейшую озабоченность и подавленность. Так, в одном донесении службы безопасности СС говорилось: «Мнение о превосходстве противника порождало пораженческие настроения, доходившие даже до выражения самой резкой критики в отношении «авантюристической политики» рейха». «Авантюризмом» считало эту политику большинство офицеров Гитлера, полагавших, что объявленная фюрером мобилизация была «военным запугиванием» с целью «дипломатического шантажа».[1384]«Перемены настроения вызывали такой пессимизм, что, например, представители интеллектуальных кругов стремились бежать из пограничных областей на западе, находившихся под угрозой. В некоторых местностях… с банковских счетов снимались значительные денежные сбережения… Тяжелое впечатление… еще более усиливала всеобщая депрессия, возникшая вследствие угрозы войны». «Часть населения больше прислушивалась к иностранной пропаганде и в результате еще более укреплялась в своем тотальном недоверии. Эти проявления пацифизма исчезли после Мюнхенского соглашения так же внезапно, как возникли во время кризиса».[1385] С другой стороны, в исследовании, озаглавленном «Война Гитлера и немцы», отмечается: «Негативное значение Мюнхенского соглашения… даже трудно переоценить… Мало того, что оно укрепило мнение Гитлера б правильности его экстремистской политики… оно еще и сделало из него почти что легендарную фигуру для немецкого народа». «Образ непобедимого создала ему только… [якобы] непостижимая нерешительность его будущих противников». Передача Судетской области без развязывания войны стала обоснованием «непогрешимости Гитлера в глазах его теперь полностью убежденных сторонников». Лишь эта мирная передача обеспечила гром аплодисментов в ответ на уверенное утверждение Гитлера: «Я все рассчитал». Ведь «соотечественники, до тех пор еще не полностью уверившиеся в национал-социализме, теперь поняли, что для другой государственной власти достижение такого успеха было бы немыслимо… Не подлежит никакому сомнению, что… события [сентября 1938 г. ] дали новый импульс национал-социализму и еще более укрепили его позиции среди населения. Престиж фюрера поднялся еще выше, и даже самые упорные теперь начинают усваивать положительное отношение к новому государству».[1386] (Эти перемены затронули даже узников концентрационных лагерей, многие из которых стали стыдиться своего негативного отношения к режиму.)
Таким образом, «Чемберлен оказал Гитлеру не меньшую услугу, чем господин фон Папен в январе 1933 г.» (когда помог тому прийти к власти), — комментировала «Zurcher Zeitung» 22 сентября 1938 г.[1387] Сгруппировавшихся же вокруг генерал-полковника Людвига Бека офицеров день Мюнхена лишил какой бы то ни было базы для сопротивления[1388] перед лицом катастрофы, ставшей неминуемой: «Фюрера, признанного таким образом на Западе… не арестуешь; добрый народ никогда бы не простил генералам, если бы они попытались помешать Гитлеру и его гостю [Невиллу Чемберлену] добиваться… мира. Все было кончено».[1389] («Гитлер теперь убежден, что ему позволено все. Теперь он думает, что все великие державы будут пресмыкаться перед ним», — заключал один наблюдатель.[1390] А ведь всего за год до этого Гитлер не чувствовал себя настолько уверенно. Глава СС Генрих Гиммлер также высказывал свои опасения подчиненным: «Нам нужно больше концлагерей… 30 дивизий «Мертвой головы» образуют ядро… более крупных сил, которые потребуются нам для гарантирования внутренней безопасности и полного контроля над народом».[1391])
В связи с ситуацией, сложившейся в начале осени 1938 г., Генрих Гиммлер говорил о применении СС для подавления внутреннего сопротивления, а то и о гражданской войне в Германии (никогда больше за весь период существования Третьего рейха он не делал подобных заявлений): «Если бы началась эта война… мы бы выиграли ее. Правда, проявив такую жестокость и выказав такую железную волю, каких Германия еще не видела. Я могу гарантировать, что, пока я руковожу СС, внутри страны во время войны не будет ни одного человека, который хотя бы мысленно совершал революцию. Потому что такие люди сначала познакомятся с нами… Без всякой пощады… Потому что я, не дрогнув, уложил бы тысячу человек в городе. Я сделал бы это и ожидал бы от вас, что и вы это исполните».[1392] В первую очередь этот призыв был направлен против коммунистов. Гиммлер предвидел, что «широкие массы нашего народа… в ближайшие годы и десятилетия будут уязвимы для яда большевизма… распространяемого во все новых формах». «Здесь обнаруживается, что — несмотря на успехи национал-социализма — Гиммлер всегда питал глубокое недоверие к лояльности немецкого народа».[1393]
Как, впрочем, и мистер Чемберлен, питавший недоверие к лояльности немцев к делу белой расы, за которое стояла Британская империя. Это стало ясно, когда в беседе с премьер-министром его британского величества (о риске развязывания войны в случае, если не будут удовлетворены «последние территориальные требования» Гитлера в Европе) Гамелен, верховный главнокомандующий вооруженными силами союзной Франции, упомянул о подготовке немецких генералов к свержению Гитлера, на что Чемберлен ответил: «Кто нам гарантирует, что Германия после этого не станет большевистской?» Поставить такой вопрос значило ответить на него. Под ответом мистер Чемберлен разумел естественную для него альтернативу: если именно Гитлер предлагает гарантировать стабильность Британской империи, то плата в форме стабилизации гитлеровского имперского режима кажется премьер-министру Великобритании вполне справедливой. Не случайно его министр по делам Индии лорд Зетланд[1394] сомневался, не создаст ли какой-то «другой немецкий режим еще больше проблем».[1395]
