Люди начинали кричать изо всех сил, как только замечали Джона, ну и, конечно, остальных парней. Их всех накрыла гигантская волна восторга. И волна эта была слишком огромной, чтобы делать какие-то различия. Когда астронавты прибыли в Манхэттен и съехали с автомагистрали, то увидели, что вдоль перил моста, на высоте примерно двадцати-тридцати футов над дорогой, выстроились люди: они кричали, размахивали флажками и раскрывали навстречу ребятам свои души.
И это было только начало. Из нижней части Манхэттена процессия двинулась по Бродвею. Каждый астронавт следовал в отдельном лимузине. Конечно же, процессию возглавлял автомобиль Джона, на заднем сиденье которого сидел вице-президент Линдон Джонсон. Несмотря на чертовский холод, улицы были заполнены людьми. Похоже, их собралось несколько миллионов: они стояли на тротуарах и высовывались изо всех окон, особенно в нижней части Бродвея, где здания были старые и окна легко открывались. Они использовали в качестве конфетти любой кусочек бумаги, который попадал им в руки.
Порою кусочки бумаги пролетали прямо у них перед лицом, и астронавты видели, что люди разрывали даже свои телефонные справочники: просто рвали страницы на кусочки и бросали их из окон, как знак почтения, как гирлянды, как розовые лепестки, и это было так трогательно! Этот пугающий серый город внезапно оказался трогательным, теплым. Ребятам так хотелось защитить эти бедные души, которые настолько любили их! Астронавтов захлестывали эмоции. Из-за шума они не могли расслышать собственные голоса, но на самом деле им просто нечего было сказать. Они могли лишь подчиниться этим буйным волнам восторга А на перекрестках стояли полицейские, крепкие парни в голубых шинелях, – и тоже кричали. Они стояли на каждом перекрестке и кричали; по их лицам катились слезы, они отдавали честь, складывали руки рупором и кричали восхитительные вещи: «Мы тебя любим, Джонни» – и снова кричали, просто давая выход эмоциям. Нью-йоркские копы!
Но что же так глубоко трогало их всех? Об этом не принято говорить вслух, но семеро астронавтов как и большинство их жен, знали, о чем идет речь. Или же догадывались, что речь идет об ауре, о сиянии нужной вещи, той самой жизненной силы, которая заставляла миллионы людей точно так же преклоняться перед Линдбергом тридцать пять лет назад, за исключением того, что на этот раз преклонение было подкреплено патриотизмом «холодной войны» – величайшей вспышкой патриотизма со времен Второй мировой. Они не знали о понятии или концепции поединка, но искренний патриотизм момента – даже в Нью-Йорке, этом Данцигском коридоре! – невозможно было не заметить. «Мы оказываем вам почтение! Вы сражались против русских в небе!» В этом было что-то необычайно чистое. Патриотизм! О, да! Это был он, в миллионах лиц, прямо у вас перед глазами. Почти все семеро астронавтов в свое время встречались с членами семьи Кеннеди и знали, как на тех реагировала толпа, но у них самих было по-другому. Семью президента окружала фанатичная истерия, люди пытались вырвать у них какую-нибудь вещь как сувенир, визжали и падали в обморок, словно Кеннеди были кинозвездами, которым посчастливилось оказаться у власти. Но по отношению к Джону Гленну и остальным парням люди вели себя совсем не так. Они осуществляли помазание их, словно елеем, первобытными слезами преклонения перед нужной вещью.
Семь праведных семей разместили в номерах «люкс» в «Уолдорф-Астории», одном из лучших отелей Америки. Номера «люкс» – две спальни и гостиная! Для младших офицеров это была просто сказка Они все еще были воодушевлены тем, через что прошли, но боялись назвать это своим именем, опасались высказать то, что вертелось у них в головах. Астронавты начали спрашивать себя: да кем же все-таки мы стали?
Генри Льюс устроил для них обед в «Тауэр Сьют», ресторане, расположенном на верхушке здания издательства «Тайм-Лайф». А после обеда, экспромтом, все они отправились посмотреть пьесу «Как преуспеть в бизнесе без всяких усилий», которая в то время была очень популярна. Джон, Энни, дети, остальные парни со своими женами и детьми, телохранители, несколько человек из НАСА, сотрудники из «Тайм-Лайф» в качестве свиты – и все это по вдохновению, в последнюю минуту. Начало пьесы задержали до их прибытия. Публика уступала им места, так что астронавты и их сопровождающие заняли лучшие места в театре, целый ряд. Когда Джон и остальные вошли в зал, все зрители давно расселись, потому что начало пьесы задерживалось уже на добрых полчаса, и тут публика встала и приветствовала Гленна, пока он не сел. Потом из-за кулис вышел член труппы, поприветствовал их, поздравил Джона, назвал парней великими людьми и высказал скромную надежду, что предстоящее небольшое развлечение им понравится. «А теперь – пьеса начинается!»
Огни погасли, занавес поднялся, и… Надо было быть полным дураком, чтобы не понять, что это специально подготовленное событие. Прямо-таки королевское обращение, все честь по чести, а парни были членами королевской семьи. И не только это. В театре буквально за какой-то час переписали некоторые реплики, чтобы шутки имели отношение к космосу, полету Джона, запуску человека на Луну и так далее. Когда астронавты покидали театр, снаружи их ждали люди – сотни людей, на страшном холоде. Они стали вопить этими ужасными голосами жителей изогнутых серых нью-йоркских улиц, во все, что они произносили, было наполнено теплотой и восхищением. Боже, если астронавтам принадлежал даже Нью-Йорк, даже этот свободный порт, этот Гонконг, этот Данцигский коридор – то что, интересно, теперь в Америке им не принадлежало?
Но каким бы странным это ни казалось, все было – правильно. Так и должно быть! Не передаваемая словами аура нужной вещи воцарилась на территории, где происходили события! Возможно, именно ради этого и существовал Нью-Йорк – чтобы чествовать тех, у кого эта нужная вещь была, как бы она ни называлась, и все реагировали на нее, и все хотели быть рядом, чувствовать ее тепло и жмуриться в ее свете.
Да, это была первобытная, исконная вещь! Только пилоты действительно обладали ею, но реагировал на нее весь мир.
Вскоре после этого Кеннеди в частном порядке пригласил семерых астронавтов в Белый дом на небольшую встречу. Там присутствовал отец президента, Джозеф Кеннеди. Старик перенес удар, и половина его тела была парализована; он сидел в инвалидном кресле Президент пригласил семерых астронавтов на встречу со своим отцом и первым представил ему Джона. Джон Гленн – первый американец, пролетевший по земной орбите и бросивший вызов русским в небесах. Джо Кеннеди протянул здоровую руку и обменялся рукопожатием с Джоном. И внезапно заплакал. Но из-за удара плакала только одна половина его лица. На другой половине не шевельнулся ни один мускул. Она оставалась совершенно бесстрастна. А первая половина просто рыдала. Бровь старика выгнулась над глазом, как всегда при рыданиях, и слезы лились из щели, где сходились его бровь, глаз и нос. Одна из ноздрей дрожала, губы на здоровой половине кривились, подбородок тоже дрожал, но все это только с одной стороны. Другая сторона смотрела на Джона, но как бы сквозь него, словно перед стариком стоял еще один полковник морской пехоты, которого служба каким-то образом ненадолго привела в Белый дом.
Президент наклонился, положил руки на плечи старика и сказал:
– Ну-ну, папа, все в порядке, все хорошо.
Но Джо Кеннеди продолжал плакать и когда они выходили из комнаты.
Вероятно, если бы старик не перенес удар, то он бы не заплакал. Ведь раньше это был грубый и резкий человек, настоящий медведь. Но все-таки эмоции оставались эмоциями, и вполне возможно, что удар тут был ни при чем. Именно так в то время действовал на американцев вид Джона Гленна. Он заставлял их плакать. И эти слезы текли рекой по всей Америке. Совершенно невероятно, как простой смертный мог вызвать столько слез на глазах людей.
«Оперативное»
Пожалуй, 4 июля – не лучший день для знакомства с городом Хьюстоном, штат Техас, хотя вообще трудно было выбрать что-то более-менее подходящее. Восемь месяцев в году Хьюстон представлял собою невероятно жаркую и зловонную выгребную яму, посреди которой находилась кучка мягкого асфальта под названием Нижний город. С ноября начинали дуть сильнейшие ветры из Канады, и влажное оцепенение на два месяца сменялось влажным холодом. В оставшиеся два месяца погода стояла поприличней, но все равно это нельзя было назвать весной. Облака смыкались над городом, словно крышка, а нефтеочистительные заводы возле Галвестонского залива насыщали воздух, ноздри, легкие, сердце и душу запахом нефтяного кошмара. Повсюду были заливы, каналы, озера, лагуны, заболоченные рукава рек – и все настолько жирные и ядовитые, что если бы вы, катаясь на лодке, сунули в воду руку, то могли бы запросто остаться без пальца. Рыбаки обычно говорили отдыхающим: не курите, иначе подожжете залив. Здесь водились все известные в Северной Америке ядовитые змеи: гремучие, мокасиновые, хлопковые, коралловые.
