И наконец, не лишне заметить, что для придворных нравов характерно доносительство и шпионаж придворных друг за другом. Сен — Симон подчеркивает: «Людовик XIV весьма стремился быть точно осведомленным обо всем, что происходит всюду — в общественных местах, частных домах, в свете, о семейных тайнах и любовных связях. Шпионам и доносчикам не было числа. И были они всякого рода: многие не знали, что их доносы доходят до короля, другие это знали, некоторые писали прямо ему и отсылали свои послания тем путем, который он им сам указал, и эти письма читал только он самолично, и притом прежде всех, а имелись и такие, кто лично отчитывался перед ним в кабинете, приходя туда с заднего хода» (243, 191). Здесь было широкое поле для различного рода интриг — множество людей, часто совершенно безвинно, пострадало от этого. Ведь король, составив о ком–либо мнение, почти никогда его не менял, что зачастую ломало судьбы пострадавших в результате тайного доноса. Такое явление присуще и придворным нравам российских императоров, что прекрасно показано в романе «Гардемарины, вперед!».
Подобно культурной эпохе Людовика XIV, сконцентрированной в Версале и Париже, наиболее яркое воплощение получила японская придворная культура в Киото. «Между ними много общего, — заметил лорд Редесдейл. — Мне кажется возможным предположить, что в атмосфере того периода было что–то таинственное, неуловимое, как аромат духов, который ощущаешь, но не можешь передать словами: поэтому вполне возможно представить Людовика Святого на месте в обстановке целомудренно–аскетической простоты императорского двора в Киото, а какого–нибудь древнего микадо, окруженного придворными аристократами — кугэ, принимающим с королевским величием мантию европейского монарха. Нигде божественность монарха не была столь общепризнанной, как в Японии. Император там был не просто царственной особой — он был божест вом» (344, 201). Великолепие эпохи Людовика XIV можно описать следующим образом: в центре находится «король–солнце», вокруг которого вращаются сверкающие созвездия в виде рыцарей, министров, полководцев и поэтов, восхваляющих его правление. Аналогичная картина наблюдалась и в Японии XVII столетия, хотя и с одним существенным отличием. «Культура Японии в этот период в некоторой мере рассредоточилась по трем городам: Киото, Осака и Эдо, ее развитию способствовала аристократия как из императорского дворца, так и из ставки сегуна, в то время как во Франции Версаль являлся почти единственным и главным источником французской культуры, а Людовик XIV оказывал гораздо большее непосредственное влияние на ее развитие, чем какой–либо японский император» (118а, 32).
Однако императорский двор играл немаловажную роль в процветании культуры, в развитии искусства феодального времени. Ведь двор выступал в качестве мецената, а придворные аристократы были благородными покровителями. Художники, архитекторы, ремесленники и поэты стремились к императорскому двору и демонстрировали свои таланты и отточенное мастерство, выказывая тем самым свое почтенна микадо. Нет ничего удивительного в том, что они увеличивали роскошь придворной жизни благодаря меценатам. Быт придворной знати, расточительность и изысканность, весьма совершенно изображенные в «Гэндзи–моноготари» и в дневниках придворных дам X в., как бы не подвергались воздействию времени и остались такими же и в XVII столетии.
Прежде всего следует заметить, что в суетный X век средневековое общество характеризовалось всяческими ограничениями. Они относились не только к низшим слоям населения (как обычно считают), но и быту придворных. Вся жизнь придворной аристократии находилась в тисках жесткой регламентации, однако ее отношение к ней было иным, нежели у простолюдинов. Цель такого рода ограничений заключается в том, чтобы подчеркнуть общественный статус, поэтому не принято было нарушать ни верхнюю, ни нижнюю границы. Придворные должности ранжировались весьма строго: согласно рангу, регламентировалась ширина ворот в усадьбе и высота экипажа, цвет и материал шнуров, кистей и декоративных тканей, фактура, расцветка и покрой одежды, нормы поведения, походка и жестикуляция. «Подумать только, — писала Сэй–сенагон, — куродо вправе носить светло–зеленую парчу, затканную узорами, что не дозволяется даже отпрыскам самых знатных семей!» (263, 117). Ничего не изменилось и в XVII столетии: художники точно так же соперничали друг с другом за право на признание и стремились угодить дворам императора и сегуна, сохранилась и жесткая регламентация жизни придворных аристократов.
Э. Кемпфер в своей «Истории Японии» следующим образом описывает повседневную жизнь придворных императора: «Все придворные дайри, (или «истинного» императора), принадлежат к семейству Тэндзе Дайдзина, и, будучи столь знатными и известными от рождения, они считают себя более достойными уважения и почтения, чем того могут требовать к себе обычные люди. Хотя все они и происходят из одного рода, и в настоящее время их насчитывается несколько тысяч, и подразделяют их на несколько категорий по рангам. Часть из них становятся настоятелями и первосвященниками богатых монастырей, разбросанных по всей империи. Большинство же остается при дворе и безмерно предано самому священному лицу — дайри, поддержкой и защитой которого они пользуются в зависимости от положения или ранга, которым они облечены… Но все же они сохраняют свое былое величие и достоинство, и об этом дворе вернее всего будет сказать, что при всей своей скромности он очарователен… Хотя доход Микадо и невелик по сравнению с прежними временами, пока он еще им распоряжается, то наверняка в первую очередь заботится о самом себе и делает все, чтобы сохранить былое великолепие и наслаждаться богатством и роскошью…
Основными развлечениями Священного двора являются интеллектуальные занятия. Не только придворные–кугэ, но и многие представительницы прекрасного пола снискали известность своими поэтическими, историческими и прочими сочинениями. Прежде все календари составлялись при дворе, но теперь в Мияко есть образованный гражданин, который этим занимается. Однако их необходимо представить двору для проверки и одобрения специальными людьми, которые потом обеспечивают их отправку в святилище Исэ для печатания. Придворные — большие поклонники музыки; с особым мастерством на всевозможных музыкальных инструментах играют женщины. Молодые придворные развлекаются, демонстрируя свои способности в верховой езде, беге наперегонки, танцах, борьбе, игре в мяч и прочих упражнениях. Я не спрашивал, разыгрываются ли при дворе драматические представления, но так как все японцы любят театр и тратят на него солидные суммы, я склонен думать, что и священные особы, несмотря на их важность и святость, должно быть, не пренебрегают столь приятным, увлекательным и притом невинным развлечением» (335, 151–154).
Необходимо отметить, что в XVII столетии Японией правили сегуны, однако микадо был духовной главой государства. Двор императора в Киото включал в себя консервативных придворных — кугэ, причем там сохранялась преторианская гвардия. В окружение микадо входили также классические ученые, мудрецы, философы, поэты и художники, которые черпали свое вдохновение у старых китайских мастеров. По выражению К. Кирквуда: «Киото оставался попрежнему Афинами японской культуры» (118а, 35). Императорский двор еще сыграл свою роль в жизни Японии, когда императорская власть была реставрирована в эпоху Мейдзи (буржуазной революции).
И наконец, коснемся придворной жизни китайского императора Гуансюя, находившегося под пятой вдовствующей императрицы Цыси (1835–1908 гг.). Жизнь императорского двора в Китае, окружённая особой тайной, оставалась за семью печатями вплоть до начала нашего столетия, пока не была свергнута монархия. На последнем этапе Пинской (маньчжурской) династии немалую роль в жизни страны играла жестокая, хитрая и сластолюбивая Цыси, бывшая наложница, ставшая всесильной императрицей. Ее полувековое царствование наполнено интригами, переворотами, убийствами и расправами над народными восстаниями. Среди всех известных качеств Цыси на первом месте находится жестокость, которая проявлялась не только в убийствах, но и в многочисленных избиениях. Для последних у нее имелся специальный мешок желтого (императорского) цвета. «Этот мешок путешествовал за государыней, куда бы она ни ездила, и содержал в себе бамбуковые палки всех размеров для битья евнухов и служанок, в том числе старых» (241, 122).
Большую роль в жизни императорского двора играли евнухи, набиравшиеся только из китайцев. Если в Персии и Турции евнухи могли поступить на службу любому, кто мог им платить, то в Китае только император и члены его семьи могли пользоваться услугами евнухов. «Во времена китайской династии Мин при императоре находилось до 10 тысяч евнухов. После установления в Китае в 1644 г. власти маньчжуров влияние евнухов значительно ослабло. Однако царствование вдовствующей императрицы Цыси евнухи при дворе вновь стали играть большую роль. Когда Цыси переступила порог императорских дворцов, в них насчитывалось 4 тысячи евнухов» (246, 21). Институт евнухов оказывал значительное влияние на все стороны придворной жизни, так как евнухи обслуживали императора и членов его семьи, распространяли высочайшие указы, сопровождали чиновников на аудиенцию к императору, знакомились с документами и бумагами Департамента двора, получали деньги и зерно от казначеев, находящихся вне двора и пр. Император Пу И так говорит о роли евнухов в императорском дворце: «Описывая — мое детство, нельзя не упомянуть евнухов. Они присутствовали, когда я ел, одевался и спал, сопровождали меня в играх и на занятиях, рассказывали мне истории, получали от меня награды и наказания. Если другим запрещалось находиться при мне, то евнухам это вменялось в обязанность. Они были моими главными компаньонами в детстве, моими рабами и моими первыми учителями» (246, 22).
