По официальному сообщению, папа простудился на холодном ночном ноябрьском воздухе и слег; простуда быстро перешла в лихорадку, и через несколько дней Льва X не стало. Умирая, папа, по свидетельству присутствовавших, воскликнул: «О Боже! О Боже!», что одни сочли ясным опровержением его пресловутого агностицизма, а другие — чистым богохульством, этот самый агностицизм подтверждающим.
В этой смерти осталось много неясного. Говорят, это было убийство, во всяком случае, врачи, пользовавшие папу, утверждают, что умер он от яда, хотя кто его подлил, неясно: за восемь лет своего понтификата Лев X нажил много врагов как в Риме, так и далеко от него. Рыцарственной натуре Франциска I отравление было чуждо, но, конечно же, он остается под сильным подозрением, ибо после долгих лет союзнических отношений, подкрепленных брачными узами, Лев X его предал. Так или иначе, он умер, оставив папскую казну почти опустошенной, Италию — в состоянии неопределенности, а римско-католическую церковь — на пороге распада.
23. ПОНТИФИКАТ ОСТАЕТСЯ СЕМЕЙНЫМ ДЕЛОМ
Через месяц после смерти Льва X в Риме собирался кардинальский конклав для выборов нового папы. По широко распространенному мнению, стать им должен был кардинал Джулио де Медичи, все знали, что он был наиболее способным из советников Льва X, а также вел все финансовые дела понтифика. То, что последний нередко просто отмахивался от советов кузена, как раз и объясняло, по мнению многих, плачевное состояние Ватикана — влияние Джулио де Медичи тут было ни при чем. Как раз наоборот, кардинал Джулио представлял собой полную противоположность Льва X — он был привлекателен на вид, вдумчив, замкнут, наконец, одарен тонким вкусом. И все же у него обнаружилось много оппонентов.
Правда, и мощная поддержка была, ибо в течение долгих лет Медичи обзаводились в Риме влиятельными друзьями, однако за те же годы и врагов появилось немало. Взять хотя бы кардинала Содерини — он был преисполнен решимости не допустить в Ватикан еще одного Медичи. В этом смысле он нашел неожиданную поддержку в лице кардинала Помпео Колонны, одного из тридцати новых назначенцев Льва X, — этот решил, что второго такого шанса быть избранным самому может и не представиться. А когда выяснилось, что на сторону этих двух стали все французские кардиналы, не забывшие измены Льва X по отношению к своему королю, ситуация зашла в тупик.
И тогда кардинал Джулио предпринял тонкий тактический маневр. Он заявил, что не достоин столь высокого сана, и предложил избрать папой малоизвестного фламандского ученого — кардинала Адриана Деделя, самоуглубленного аскета, бывшего некогда домашним учителем нового императора Священной Римской империи Карла V. Кардинал Джулио был убежден, что эта кандидатура будет отвергнута — по причине неизвестности претендента, недостатка политического опыта, ну и иноземного происхождения: считалось, что папой должен быть итальянец. А то, что столь бескорыстное предложение прозвучало из уст Джулио де Медичи, должно убедить всех, что именно он-то и является идеальным кандидатом. Но Джулио просчитался. Блеф не прошел, и кардинал Адриан Дедель был избран новым папой под именем Адриана VI. Когда его имя было объявлено во всеуслышание, толпа, собравшаяся перед дверьми, за которыми заседал конклав, встретила известие удивленно-недоверчиво — никаких приветственных возгласов, глухое молчание, за которым последовал нарастающий ропот и свист.
Простой люд явно понимал лучше кардиналов, что означает избрание папы, который ведет себя так, как папе и положено, — катастрофу для города Рима. И действительно, не последовало никаких выгодных назначений, никаких карнавалов и маскарадов, пышных застолий. Богобоязненный Адриан VI занял самое скромное помещение в папских апартаментах, продолжал жить на флорин в день, вставал до рассвета и долго молился, ел одну лишь жидкую овсяную кашу, которую ему подавала злобная старуха экономка, вывезенная из Фландрии. Подобного рода примерное поведение воспринималось и кардиналами, и обычными гражданами как варварство, какового только и можно ожидать от неотесанного североевропейца, там все такие. Но худшее было впереди: новый папа велел всем кардиналам и архиепископам, давно осевшим в Риме, оставить его и переселиться в свои приходы (а многие там раньше вовсе не бывали). Начался угрюмый исход из Вечного Города.
Экономика города резко пошла на спад, и, по словам Вазари, многие художники «только что от голода не умирали». А о низших слоях что уж и говорить: у головорезов не осталось жертв, и они стали попрошайничать, карманники тоже стали нищими, проститутки голодали, и даже священники были вынуждены вести благочестивый и воздержанный образ жизни. Неудивительно, что Адриан VI не прожил и двух лет после избрания. Официальной причиной его смерти стала болезнь почек, но почти наверняка это было отравление — профессиональный риск, жертвой которого скорее всего стали шесть последних понтификов.
На сей раз кардинал Джулио явился на конклав во всеоружии; но не дремали и его заклятые враги кардиналы Франческо Содерини и Помпео Колонна, сумевшие заручиться публичной поддержкой не только французских кардиналов, но и Франциска I. В результате возник очередной тупик. Взятки давались и принимались, шла обычная подковерная борьба, но дело с мертвой точки не сдвигалось. Дни перетекали в недели, прошел месяц, потом второй, наконец народ начал роптать. Кардиналы заседали за закрытыми дверями, общение с ними было невозможно, и тем не менее каким-то образом до них дошли слухи, что европейские государи проявляют все большее и большее недовольство возникшими трениями. Император Священной Римской империи и король Англии дали понять, что поддерживают кандидата из семьи Медичи, да и Франциск I вроде больше не возражал (будучи уверенным, что сразу после избрания Джулио де Медичи изменит императору и возобновит союз с Францией). После шестидесяти дней беспрерывных заседаний — невиданный срок в истории конклавов — кардинал Медичи добился избрания и стал папой Климентом VII.
Климент VII вырос во дворце Медичи и получил лучшее гуманитарное образование, какое только могла предоставить ему семья. В свои сорок пять лет он мог вспомнить, как сиживал за обеденным столом с Лоренцо Великолепным, в окружении юного Микеланджело и будущего папы Льва X и как все они внимали философским дискуссиям и поэтической декламации Полициано и Пико делла Мирандолы. Климент VII унаследовал от убитого отца располагающую внешность, хотя, судя по портретам, на место улыбки пришла некоторая угрюмость. А от прадеда, Козимо де Медичи, ему досталась коммерческая хватка, не говоря уже о легендарной осмотрительности, которая заставляла нового папу всякий раз колебаться перед принятием ответственных решений. Ну и в отличие от своего кузена Льва X Климент VII обладал развитым художественным вкусом.
Если щедрое покровительство Льва X позволило Рафаэлю сделаться богатым человеком, его более молодой и более осмотрительный кузен поощрял прежде всего творческие усилия художника. Именно кардинал Джулио де Медичи заказал Рафаэлю его последний шедевр, «Преображение», оставшийся незаконченным из-за преждевременной смерти художника в возрасте тридцати семи лет. В этой работе Рафаэль, не ограничиваясь привычным изяществом и тонкостью линий, воссоздал нервный и многогранный образ рода людского, благоговейно застывшего перед чудесно преображенным Христом. Это полотно отличается и блеском, и внутренней напряженностью, а его мрачные тона смягчены невесомостью парящего в воздухе Христа; в этом смысле картина отвечает умонастроениям самого Климента VII, ибо, при всей нерешительности в практических делах и нередкой мрачности, его внутренняя жизнь была озарена твердой верой.
Все это объясняет его близость к Микеланджело, который, будучи человеком глубоко и откровенно верующим, в лучшие свои времена оставался художником противоречивым и непредсказуемым. В годы, предшествующие понтификату, кардинал Джулио пристально следил за работой Микеланджело во флорентийской капелле Медичи, а уже став папой Климентом VII, заказал ему фреску Страшного Суда для Сикстинской капеллы. Как пишет Кондиви, Климент VII считал, что «многогранность и величие общего плана позволят (Микеланджело) реализовать всю свою мощь художника». Да, Климент VII знал, что делает, хоть и не суждено ему было увидеть эту гигантскую фреску в ее замечательной цельности. Толпы людей на Страшном Суде, иные поднимаются, многие погружаются в чистилище и низвергаются в адский огонь — все это несет на себе отчетливый отпечаток ренессансной живописи. Это отнюдь не просто средневековый образ огня и серы, это образ рода людского, во всех своих проявлениях, от святых до охваченных безумным страхом грешников. Фреска предстает напоминанием о том, что даже гуманистам, людям сильным и уверенным в себе, предстоит Страшный Суд; Ренессанс, при всей своей динамике, оставался движением глубоко религиозным, а идеи, которым суждено было изменить это положение, пребывали пока в зачаточном состоянии.
