Чебриков был такой напряжённый, а я ему: “Виктор Михайлович, я не понимаю ваш вопрос, назначать и снимать – это компетенция руководства”. Он вздохнул с облегчением: “Как хорошо, что вы так к этому относитесь”. На этом мы расстались.
Мне, естественно, стало интересно, кто такой Вадим Алексеевич, и позвонил я его близкому знакомому – покойному ныне Якову Прокофьевичу Медянику, который сказал: “Это человек, с которым близко сходишься и трудно расстаёшься”. Собственно говоря, это и было положено в основу нашего знания друг друга. Вот и всё. Больше каких-то вопросов я не задавал».
Что ж, Юрий Иванович вёл себя в строгом соответствии с кодексом офицерской чести, даже если ему и было обидно, что его вот так, без какой-либо его вины, обошли. Но он давно и чётко усвоил: приказы не обсуждаются. Он ведь и сам требовал такого же отношения к делу от подчинённых. <…>
Назначение руководителем Управления «С» было для Вадима Алексеевича совершенно неожиданным и отнюдь не желанным. Нелегальная разведка – нечто совершенно особенное, очень закрытое и даже не всем в Службе понятное…
Думается, председатель КГБ СССР Андропов понимал, что с Дроздовым поступают не совсем – или совсем не – справедливо, и потому ему тогда, так сказать, «подсластили пилюлю»: присвоили генеральское звание. А через год, совершенно неожиданно для него и к большой досаде Кирпиченко, с которым они прекрасно сработались, Юрий Иванович был назначен главным резидентом в Нью-Йорке. Может быть, именно для того, чтобы «обкатать» его на такой ответственнейшей и сложнейшей должности, его тогда и обошли, что называется, с Управлением «С»?
В 1974 году, когда «Джек», считаясь французом, пребывал в Португалии, его запросил Центр: «Сообщите, есть ли у вас возможность выехать в Гвинею-Бисау?» Вопрос был, что называется, очень интересным: в этой объявившей о своей независимости португальской колонии уже более десяти лет продолжались боевые действия, потому как метрополия её независимость не признавала. Иностранцев туда, разумеется, не пускали. Поэтому и Центр не указывал на необходимость выехать, но спрашивал, есть ли такая возможность.
<Такая возможность нашлась.>
«Джек» имел в Лиссабоне большой круг общения, так что, когда он говорил, что едет в Гвинею, многие просили его прихватить с собой письма – сыну, мужу, другу… Объясняли: «Почта туда в лучшем случае доходит через три месяца – если доходит». Разумеется, «Джек» никому не отказывал, а в результате ему не пришлось искать какие-то связи, продумывать «подходы» для знакомства: на аудиенцию к нему выстраивалась целая очередь офицеров. Тогда он ещё не знал, что те самые капитаны, которые к нему приходили, вскоре будут делать в Португалии «Революцию гвоздик».
«Джек» вспоминал:
«Условия для работы были великолепные! Познакомился я с одним человеком, очень сведущим, который фактически держал весь секретный архив Гвинеи-Бисау. “Слушай, – говорю, – тут ненадёжная ситуация! Если я вложу деньги…” – и рассказываю ему ту историю, что якобы была у моей семьи в Бельгийском Конго, когда в 1960 году эта колония провозгласила независимость. “Не хочу я такого повторения! Правду скажи, что здесь будет?” – “Да нет, ну что ты! Ничего подобного…” Я нажимаю: “Я думал, ты настоящий товарищ и друг! Ведь это для меня жизненно важно! Это мои деньги! Как ты потом мне в глаза посмотришь?” Разведка – это искусство! Надо человека к себе расположить, завоевать его доверие и показать ему, как он может тебе помочь. И самое главное – быть правдивым.
Он говорит: “Слушай, ты хотя и молодой человек, но проницательный! Как ты увидел? В общем, здесь наше время сочтено! Вот я – личный друг Спинолы [66]…” И он мне сливает компромат: что будет революция, и вот эти ребята, которых я знаю…»
Вскоре нелегалу пришло приказание прибыть в Центр. Архитектор возвратился в Лиссабон, попрощался со всеми – мол, нужно срочно лететь в Саудовскую Аравию, там у меня гостиница строится, надо посмотреть, возникли некоторые вопросы… Несколько дней спустя он был в аэропорту Шереметьево.
В Москве «Джек» ошарашил куратора: «Через пару недель в Португалии будет революция, Спинола станет президентом!» – «Ты что, обалдел?! Какая может быть революция в Португалии?» – «Я тебе чётко говорю: будет!» – «Уверен?» – «Конечно, уверен!» – «Ну, тогда пиши отчёт!»
Отчёт был написан, а через неделю, ночью, «Джеку» позвонил куратор: «Ты слушаешь “Голос Америки”?» – «Посмотри на часы! У меня есть дурацкая привычка по ночам спать. Что случилось?» – «В Португалии – революция! Спинола – президент!» – «И по таким глупостям ты мне звонишь ночью? Я это всё тебе давно написал», – ответил он и повесил трубку.
С тех пор прошло уже много лет, однако наш собеседник вспоминал не без сожаления:
«Я потом спросил Дроздова: “Юрий Иванович, как же так получилось, что вы не поверили? Зачем вы тогда посылали меня в Гвинею-Бисау? Как же так?!” – “Эту информацию нужно было направлять в Политбюро. А информационная служба, все легальные разведчики сообщают, что ситуация спокойная, надёжная. Всё там взято под контроль. Железный режим! У нас – ‘вечный Советский Союз’, а там – ‘вечная Португалия’. И только ты сообщил!”
Оказывается, Андропову о моём докладе даже не доложили. Всё остановилось на уровне руководства Первого главка – а Крючков, его новый начальник, был тот ещё бухгалтер!»
<Вот что рассказывали Николаю Долгополову Геворк и Гоар Вартаняны:>
– Ни в коем случае нельзя держать при себе ничего компрометирующего! Всегда надо помнить, что если у вас даже при случайном обыске найдут письма на чужом языке, то это – провал.
– Геворк Андреевич, но ведь человек годами в отрыве от Родины, от любимых и близких! И когда раз в году на чужбину тебе пишут отец с матерью или сын, дочка, что, такую весточку нельзя сохранить, носить, простите за сентиментальность, на сердце?
Тут уже осуждающе хмурится Гоар Левоновна:
– Ни в коем случае, никогда! Мы читали и перечитывали письмо дважды, трижды и сразу же его сжигали. Правила такие. Жалко? Да, даже больно! Но сделать ничего нельзя – и всё тут. Это чувство надо в себе воспитывать и уметь справляться с иными позывами и желаниями. Иначе сразу ставишь под удар и себя, и других. Поверьте, маленькие, совершенно ничтожные вещи способны нанести ущерб непоправимый. Бережёного Бог бережет. Нас он сберёг…
День выдался хороший, тёплый – в этой стране в апреле погода стоит примерно такая же, как у нас, в Москве, в конце мая. Встретились они в каком-то парке, в дальнем его углу, где посреди рабочего дня гуляющих совсем немного, уселись на лавочке, не очень приметной… Два в общем-то довольно молодых человека сидели и обсуждали какие-то своим проблемы.
Владислав Николаевич, представитель Центра, передал «Дубравину» те материалы, что должен был передать, а потом протянул ему конверты – письма от детей. Повторим, что это был апрель, но только сейчас до Алексея Михайловича дошли из Москвы их новогодние поздравления, нарисованные ими картинки – ёлочки, зайчики, снеговики и снежинки…
«Я видел слёзы у этого железного человека! Это были настоящие слёзы! – рассказывает наш собеседник, и видно, что ему самому нелегко об этом говорить. – Лёша – кремень! И вот он сидит и плачет, вытирает глаза… Меня это потрясло: чтобы такой человек – заплакал! Я об этом не говорил ни Дроздову, ни кому-то ещё… Он тогда меня попросил: “Отдай, ну дай мне их с собой, чтобы они меня согревали!” – “Нет! Ты посмотри, а потом я заберу их и отправляю назад. Ты же знаешь, оставлять нельзя!”»
Действительно, это было нельзя… Разведка хорошо помнит свои «проколы» и не повторяет сделанных ранее ошибок. Тем более – роковых.
