Вспоминая эти странствия, Алексей Михайлович потом говорил: «Кстати, именно тогда я понял: человек, который не может преодолеть свои предубеждения к какой-то расе, национальности, не может уважать культуры и обычаев какой-то страны, – не может быть нелегалом, никогда!»
Ну а его и на той, и на другой стороне принимали как своего – как друга и как уважаемого человека.
Чрезвычайного и полномочного посла Аркадия Николаевича Шевченко [67], заместителя Генерального секретаря ООН, нередко именуют «вторым лицом» в Организации Объединённых Наций, однако это не совсем так. Заместителей по различным направлениям у Курта Вальдхайма [68] было много, так что Шевченко был не «вторым», но в числе «вторых лиц».
«Первоначально, в 1975 году, когда Шевченко вступил в контакт с ЦРУ, он хотел дезертировать, но ЦРУ направило для встречи с дипломатом одного из своих лучших вербовщиков и тот уговорил Шевченко отложить свой побег и поработать в качестве агента».
Вопрос, почему высокопоставленный дипломат решился на измену, звучит почти риторически. Ну конечно же по идеологическим соображениям, разочаровавшись в социалистической системе, потому как был честным и совестливым человеком. Так утверждает сын предателя, Геннадий Аркадьевич… Кандидат юридических наук и сам в прошлом дипломат (не станет же сын посла работать дворником!), он писал:
«Отец был весьма честолюбивым человеком и переживал, что своим назначением в ООН был обязан жене, подарившей, как он говорил, за этот пост супруге Громыко брошь с 56 бриллиантами. Не раз он повторял мне: “Но ведь посланником я стал сам!” В те времена недостаточно было быть талантливым человеком (отец окончил МГИМО с красным дипломом) для достижения высшего дипломатического ранга и поездки в хорошую страну, нужно было иметь высоких покровителей или делать подарки».
Вот такой вот «застенчивый ворюга»…
А вот что рассказал уже нам известный генерал-лейтенант Иван Юрьевич:
«Жена Шевченко обихаживала жену Громыко покупками. Работа в ООН называлась “подарочный фонд министра”. Туда попадали по блату…»
По свидетельству и других людей, работавших в то время в Нью-Йорке, для «мадам Громыко» покупались шубы и много ещё чего. Хотя при этом у Шевченко, как у того «голубого воришки», всё «существо протестовало», но…
Ну и, наконец, свидетельство самого Юрия Ивановича:
«В 1975–1976 годах мы уже чувствовали, что в составе советской колонии в Нью-Йорке есть предатель. Естественно, что мы искали его. Американской стороне, видимо, было недостаточно ценной и достоверной политической информации, и она стала активно использовать в местной печати его информацию об известных ему сотрудниках и возможных агентах КГБ в аппарате ООН. У нас в колонии возникло беспокойство, однако при анализе стало ясно, среди кого искать предателя. Мы смогли успокоить “пропечатанных”, объяснили, что наши политические противники ведут борьбу за вытеснение советских сотрудников с ответственных постов ООН, так как наше представительство поставило вопрос об увеличении их численности. Круг осведомлённых об этом сузился до нескольких человек, и среди них был и Шевченко».
А вот о чём сам Дроздов вспоминал в разговоре с корреспондентом «Российской газеты»:
«Получив информацию об опасных связях Шевченко, я послал депешу в Москву с предложением о немедленном отзыве. В ответ получил указание: наблюдение за Шевченко прекратить. Попутно мне кое-кто напомнил о 37-м годе. Шевченко был близок к главе МИДа Громыко. Так что мои начальники, видимо, не захотели ссориться со Смоленской площадью».
Кстати, в книге В. А. Крючкова есть достаточно интересный расклад сил в брежневском Политбюро и вот такие строки:
«А. А. Громыко, Д. Ф. Устинов и Ю. В. Андропов работали в тесном сотрудничестве и всегда находили между собой общий язык. Их объединяла исключительная лояльность к Брежневу».
Очевидно, и на сей раз Андрей Андреевич «нашёл общий язык» с Юрием Владимировичем.
Дроздов же, вопреки указаниям и откровенному запрету, всё-таки продолжал свою «работу по Шевченко»:
«Я не выполнил требования Центра прекратить наблюдение. Каждый раз, когда поступали данные о Шевченко, в том числе и из американских кругов, мы хладнокровно и методично направляли их в Центр. В управлении внешней контрразведки, в подразделении О. Д. Калугина, их принимали весьма неохотно: надо реагировать… Центр и МИД, увы, медлили, не верили».
Медлили они преступно долго.
Вспоминает Сергей Иванович – он работал в прямом подчинении Шевченко и потому был «засвечен» перед американцами «от и до»:
«На Шевченко уже материалы были… В конце концов Андропов на Политбюро сказал, что он предатель и у нас есть достоверная информация, на что Громыко заявил: “Знаю я вас, чекистов! Если вы кого-то невзлюбите, то вы не успокоитесь, пока его не сживёте со свету!” Тем не менее договорились. Но там-то не арестуешь, надо было под какой-то “легендой” его вытащить в Москву – и наконец вызвали, якобы для подготовки очередной сессии ООН.
Он уже был готов ехать. А у нас при входе в миссию, в Представительство, было нечто типа прихожей – там висел большой герб Советского Союза и там “техника”, естественно, стояла – телевизионная камера. В этой “прихожей” с Шевченко столкнулся приехавший из Москвы “чистый” дипломат, с которым они вместе работали. “О, ты из Москвы? А я в Москву собираюсь!” – “Да-да, давай, собирайся!” Приехавший товарищ, разумеется, не знал, почему Шевченко вызывают, но краем уха что-то слышал… “Ты знаешь, зачем поедешь?” – “Да, подготовка к сессии”. – “Ага, тебе ту подготовку в задницу будут вставлять за твои дела!” Всегда приятно выказать осведомлённость! В общем, в МИДе какой-то слух прошёл, хотя конкретно ничего не знали… Но Шевченко понял – и тут же ушёл. И если бы не вот эта встреча – его бы вывели».
«Когда Шевченко совершил предательство, мне ночью позвонил О. А. Трояновский: “Юрий Иванович, случилось самое страшное – Шевченко ушёл…” Нам ничего не оставалось, как общими усилиями приступить к локализации последствий этого предательства», – писал Дроздов.
Зато Громыко преспокойно заявил: «У меня помощников было много, я всех не упомню. Этого я никогда не встречал!»
«Дубравин», понимая, что в Южно-Африканской Республике он вряд ли чего «поймает», да и «ловить» было бы весьма рискованно, преспокойно отправился в соседнюю Малави, единственное африканское государство, признавшее ЮАР.
«Я приехал в Блантайр, – вспоминал Алексей Михайлович. – Белые, там живущие, между собой быстро сходятся, возникает как бы их закрытый для остальных клуб. А тут – свежее лицо, да ещё немец из ФРГ… О, этому человеку можно рассказать абсолютно всё!»
Поэтому, будучи в шикарном местном баре, Отто Шмидт, на правах наивного европейца, завёл разговор о том, что у них, «в Европах», считали, что ЮАР настолько «продвинутая», что обзавелась уже даже собственной ядерной бомбой, однако здесь, на месте, он увидел, что ничего подобного нет и в помине. Точнее, опытный разведчик не сам завёл такой разговор, но подтолкнул к этой теме своих случайных собеседников в надежде, что кто-нибудь да и откликнется.
И ведь повезло! Вдруг, чуть ли даже не из-за соседнего стола, раздался голос пожилой женщины, которая сказала, что как это так, нет и в помине? Эта дама, ранее едва ли не дремавшая за своим столиком, теперь оживилась и заявила, что в общем-то совсем недавно, в декабре 1976-го, «мы праздновали это событие» – то есть испытание атомной бомбы – и было много-много французского шампанского, и в этом празднике участвовали люди из Израиля…
Алексей Михайлович выяснил, что его нечаянная собеседница, недавно вышедшая на пенсию, ранее была секретаршей генерального директора того самого главного центра ядерных исследований в Пелиндабе, к которому должен был «подобраться» разведчик…
