Ознакомительная версия.
Поскольку сахар на Русь не попадал, сласти готовились на основе фруктового и ягодного сиропа или меда.
Мед являлся одним из самых важных продуктов русского стола, и вовсе не из-за своей сладости. Как и германские народы, древние славяне делали на его основе хмельные напитки, без которых не обходилось ни одно застолье.
Хоть князю Владимиру и приписывают слова о том, что веселие Руси есть питие, проблемы алкоголизма в ту эпоху, кажется, еще не существовало. Крепких напитков не было, потому что не умели гнать спирт. Вино тоже не курили. Оно использовалось в церковных обрядах и могло подаваться на княжеском или боярском пиру, но считалось деликатесом. Вино ввозили из Византии или Европы, в небольших количествах.
Люди попроще употребляли два вида напитков: квасы и меды. Еще упоминается олуй – очевидно, нечто вроде пива.
Квас делали из ржаного хлеба слегка хмельным или безалкогольным. «Питной мед» был крепче, им можно было напиться допьяна.
Технология изготовления меда («медового вина») всё время совершенствовалась. В забродившее сырье с прибавлением воды, ягодного сока и разных других примесей засыпали хмель. Бочку могли на несколько лет зарыть в землю, и тогда напиток получался выдержанным. Рецептов древнерусского меда не сохранилось (самые ранние датируются семнадцатым веком), поэтому неизвестно, сколько в нем было градусов, однако, видимо, не слишком много. Уж во всяком случае меньше, чем в водке, которая на Руси появится только лет триста спустя и породит пьянство – не без участия государства, заинтересованного в доходах от винной торговли.
Вот какой была Русь во времена, когда она целиком принадлежала к европейской цивилизационной зоне: более зажиточной, свободной и образованной, чем в следующую эпоху. Но при этом Древнюю Русь можно назвать «неудавшимся государством» – к тринадцатому столетию в силу внутренних причин оно почти распалось, а при столкновении с серьезной внешней силой рухнуло окончательно.
Вместо заключения. Могла ли Русь остаться Европой?
Альтернативная история – жанр совершенно не научный, но в то же время и не бессмысленный. Этот аналитический метод позволяет развеять некоторые устойчивые заблуждения и правильнее оценить значение исторических событий.
Часто задают вопрос: как сложилась бы судьба российского государства, если бы оно устояло под ударом Чингизидов, как прежде устояло под натиском половцев?
Что было бы, если бы во время нашествия на великокняжеском престоле оказался выдающийся лидер вроде Мономаха, который сумел бы объединить всю страну для отпора?
Или, допустим, столкновения вообще бы не произошло, потому что Орда устремилась бы не на запад, а на юг, и Русь получила бы отсрочку, сумела бы преодолеть разобщенность и собраться с силами.
Каким сегодня было бы наше государство, если бы страна, впоследствии ставшая Россией, не оказалась в середине XIII века частью азиатской империи и сохранила бы свою изначально европейскую природу?
Вопросов здесь, собственно, два.
Первый: возможно ли было подобное развитие событий в принципе?
Второй: сильно ли отличалась бы гипотетическая «европейская» Россия от реальной «евроазиатской»?
На первый вопрос, пожалуй, придется ответить отрицательно.
Само географическое расположение страны, естественный ход ее внутренней эволюции и геополитическая ситуация с неизбежностью обрекали Русь на то, чтобы рано или поздно быть завоеванной той или иной азиатской державой.
К моменту монгольского нашествия центробежные тенденции еще даже не достигли своего апогея. В XIV веке, в низшей точке раздробленности, Русь стала бы еще более легкой добычей – к тому времени страна раскололась на двести пятьдесят маленьких феодальных государств, беспрестанно ссорившихся друг с другом.
Но даже если бы азиатская волна такой мощи ударила по Руси во времена ее единства, держава Рюриковичей вряд ли сохранилась бы. Предыдущий натиск с востока, половецкий, в 1060-е годы едва не сокрушил централизованное киевское государство, а ведь та орда была не столь уж многочисленна и не отличалась организованностью.
Думается, что всякая жестко структурированная военная империя (каковой не являлись ни печенеги, ни половцы), смяла и раздавила бы страну с невысокой плотностью населения, населенную землепашцами.
Войско Чингизидов, конечно, могло повернуть из заволжских степей на юг, в сторону арабских стран или Босфора, но это ведь было не последнее движение Востока на Запад. Будут и турки-османы, и грандиозное нашествие тюркских народов под предводительством Тамерлана. В этот период истории бурлящий азиатский котел то и дело исторгал новые клубы обжигающего пара. Не один так другой непременно захлестнул бы Русь, пограничную область европейской цивилизации. Даже Византийская империя, гораздо более сильная и развитая, в конце концов пала под натиском Востока. Та же участь постигла и все балканские царства. Натиск Азии на Европу продолжался до XVI века и остановился лишь у стен Вены.
Труднее ответить на второй вопрос: до какой степени иначе сложилась бы судьба русского мира, если бы он всё же каким-то чудом умудрился сохранить свою «европейскость».
Это вряд ли повлияло бы на общую последовательность этапов государственного развития. Распад раннефеодальной державы продолжался бы до тех пор, пока укрепление внутренних экономических связей не потребовало бы нового объединения на качественно другом уровне. И произошла бы эта централизация, вероятно, примерно в те же сроки – в пятнадцатом столетии, когда преодолели раздробленность Франция, Англия, Испания, сформировав первые европейские большие нации.
Такой же неизбежностью было бы и превращение России в империю, экспансия которой устремилась бы на восток. Этот вектор был не блажью правителей, а проявлением всеобщего закона, согласно которому всякое крепнущее государство стремится к расширению территорий. У России не было нужды искать новых земель по ту сторону океана. Совсем рядом на тысячи километров простирались богатые и малонаселенные области Урала, Сибири, Дальнего Востока. В эпоху «расширения» Азии промежуточное географическое расположение Руси было фактором негативным; в эпоху «расширения» Европы оно становилось плюсом. Вероятно, гипотетическая «европейская» Русь заняла бы на карте мира примерно такое же пространство, как реальная Россия.
Получается, что общий алгоритм российской истории и даже ее периодизация скорее всего получились бы такими же или почти такими же.
Не изменились бы и принципы государственной идеологии, парадигма которой к тринадцатому веку уже сформировалась по константинопольскому образцу. Едва возникнув, Русь начала соперничать с византийской империей – вплоть до того, что главные архитектурные сооружения Киева (Собор Святой Софии, Золотые Ворота и пр.) получили названия по аналогии с царьградскими.
При всяком удачном развитии русское государство со временем должно было бы неминуемо вступить в борьбу с проливной империей (неважно, греческой или турецкой) за право выхода в Средиземное море – то есть возникла бы та же ситуация, которая определяла курс российской внешней политики Нового Времени.
С такой же неизбежностью возникло бы и соперничество с западными соседями – Польшей и Швецией. С учетом несопоставимости ресурсов, завершилось бы оно, вероятнее всего, точно тем же исходом.
В общем, представляется, что геополитическая биография России и без монгольского завоевания сложилась бы примерно так же.
Все существенные различия относились бы к сфере внутреннего государственного устройства, национальной ментальности и базовых культурно-социальных установок.
Два с половиной века «жизни в Азии» – а именно в этот период сформировалось московское государство – заложили его фундамент, который сохраняется неизменным, как бы ни реконструировалась надстройка: из мононационального великого княжества в многонациональное царство, потом в военную империю, потом в социалистическую диктатуру, потом в капиталистическую республику.
Изначальная Русь, история которой обрывается с нашествием – один из двух родителей российского государства. Вторым была Орда. Данный том посвящен только европейским корням нашей страны, о генетическом наследии Азии подробный разговор впереди.
Коротко и упрощенно главное различие между архетипической европейской цивилизационной моделью и моделью азиатской (точнее, китайской) можно свести к проблеме первичности общественного и личного.
В Европе с античных времен – в силу природных условий, особенностей исторического развития, плотности расселения, специфики хозяйствования и так далее – сложилось стойкое представление о том, что интересы индивидуума являются высшей ценностью; они важнее интересов социума. В восточной Азии людям, чтобы выжить, приходилось объединяться в общины, и первоцелью было выживание коллектива. Ради этого можно и должно было жертвовать интересами, даже жизнью отдельных членов сообщества.
Ознакомительная версия.
