его из своих небольших средств. Октавий был непреклонен.
Тогда Гракх в силу права, предоставленного трибуну в исключительных случаях, приостановил отправление судопроизводства и наложил печать на государственную казну. Сенаторы и богачи облеклись в траур, но втихомолку замышляли козни против Гракха.
В воздухе пахло грозою. Тиберий ходил вооруженный. Вновь был назначен день для голосования. Народ собрался. Хватились ящиков, в которые должны были опускаться черепки с надписями о согласии или несогласии, их не было: сенаторы позаботились их припрятать. Гракх был возмущен. Уже он собирался начать следствие, чтобы наказать виновных, но тут к нему подошли двое бывших консулов, оба люди почтенные и всеми уважаемые, Манлий и Фульвий, взяли его за руки и со слезами на глазах умоляли отказаться от его намерения.
Тиберий и сам стал задумываться. Препятствия увеличивались с каждым днем, сопротивление росло и грозило принять громадные размеры.
– Что же мне делать, что делать? – с волнением спрашивал он своих собеседников.
Те посоветовали ему обратиться в сенат. По закону Тиберий должен был сделать это с самого начала, но он не доверял сенату, потому что большинство его членов были богачи, заинтересованные в вопросе о казенных землях. Но теперь, чтобы испробовать все законные пути, он согласился. Предложение пошло в сенат; случилось то, чего и ожидал Тиберий. Многие из его друзей и сторонников голосовали за предложение, но громадным большинством оно было отвергнуто.
Тогда Тиберий решился идти напролом. В ближайшем же собрании он обратился к Октавию и умолял его во имя справедливости, во имя обездоленных крестьян взять назад свое запрещение, не мешать ему спасать Италию. Он брал его за руки, просил. Октавий холодно отвечал, что по вопросу о том, каким путем можно спасти Италию, могут быть разные мнения, а в его праве препятствовать предложению товарища никто не сомневается.
Выведенный из себя, Тиберий тогда сказал, что, значит, им суждено начать борьбу. Так как кто-нибудь должен был уступить, то он предлагал, чтобы народ путем голосования решил, кому выходить, кому остаться, поклявшись, что если народ отвергнет его, то он немедленно же оставит должность. Октавий и тут отказался. Он чувствовал под собою твердую законную почву и не хотел уступать. Тиберий закрыл собрание, объявив Октавию, что в следующий раз решится судьба его проекта.
Когда народ собрался на очередное собрание, Тиберий еще раз попробовал убедить Октавия, но по-прежнему безуспешно. Тогда он внес предложение лишить его звания трибуна.
Это был шаг чрезвычайно опасный. Среди римских законов не было другого, который принес бы столько добра народу, как закон о неприкосновенности трибуна. Гракх открыто нарушил его, и это оказалось роковым и для него самого и для Рима. Он помнил только одно: что нарушает закон с хорошей целью, и забывал, что этим открывает путь для нарушения закона с дурными целями.
Народ, несколько смущенный, тем не менее торопливо подходил и подавал голоса. В это время было 35 триб, так что, если 18 подавали голос за или против чего-нибудь, вопрос считался решенным. Уже семнадцать триб высказались за смещение Октавия. Нужно было мнение только еще одной. Гракх приостановил голосование и в последний раз обратился с мольбой к товарищу. На глазах народа он обнял его, целовал, не находя слов для новых просьб, умолял не подвергать себя позору и не навлекать на него обвинения в суровой мере. Октавий колебался. Слезы выступили у него на глазах, он долго молчал. Но взгляд его упал на толпу сенаторов, которым он обещал не отступать, и он решился.
– Делай что хочешь, – сказал он Гракху, – а я не возьму назад своего запрещения.
Восемнадцатая триба подала голос против Октавия, и он перестал быть трибуном. Его стащили вниз, и разъяренный народ, видевший в нем виновника непринятия закона, кинулся на него и разорвал бы на части, если бы сенаторы не защитили его и если бы сам Гракх не подоспел на шум. С трудом Октавий мог избежать мести народа.
Вслед за этим закон уж прошел беспрепятственно, и тут же выбрали трех лиц, которые должны были заведовать делом отобрания и раздачи земель. Выбор пал на самого Тиберия, его двадцатилетнего брата Гая и тестя Аппия Клавдия. Они немедленно принялись за работу.
Таким образом дело Гракха было выиграно и стояло на твердой почве, но положение его самого было крайне ненадежно. Пока он был трибуном, его не смели трогать, но уже один из сенаторов, Квинт Помпей, объявил, что возбудит против него уголовное преследование в тот самый день, когда он сложит должность.
Тиберий и сам понимал, что он совершил незаконный поступок, лишив сана Октавия, и не раз обращался к народу с речью, чтобы объяснить ему причины, заставившие его поступить таким образом. Народный трибун до тех пор остается трибуном, говорил он, пока он действует в интересах народа; таков был смысл этой должности, когда ее создавали; раз он сознательно идет против народа, мешает тем мерам, которые клонятся к его пользе, он уж не трибун и должен быть лишен этого звания.
Он настолько серьезно опасался за свою жизнь, что ходил по городу, окруженный толпой в три-четыре тысячи человек из народа. Чтобы спасти свою жизнь, ему оставался один исход – быть избранным в трибуны на следующий год, и он стал добиваться этого.
Народ по-прежнему был расположен к Тиберию, и, если бы выборы состоялись при участии крестьян, Гракх легко прошел бы в трибуны снова. Но на беду его выборы совпали с самой горячей порою полевых работ. Из крестьян могли прийти в Рим только те, кто жил совсем около столицы. Огромное же большинство собрания составили городская беднота, ремесленники, чернорабочие и т. д. Эти люди ничего не получали от проектов Гракха и относились к нему равнодушнее. К тому же собрания вообще были очень малочисленны.
В первый день выборов все сначала шло хорошо для Гракха. Первые трибы подали голоса за него. Тогда его противники, испугавшись, что Тиберий пройдет снова, решили сорвать выборы. Закон давал должностным лицам много способов, при помощи которых выборы под тем или иным предлогом могли быть остановлены. Все эти способы были пущены в ход, и выборы были отложены до следующего дня. Гракх разгадал планы своих врагов. Взволнованным голосом, предчувствуя беду, просил он народ оградить его от мести богачей. И еще раз Тиберий увлек римских граждан. В толпе раздались сочувственные возгласы:
– Долой богачей! Да здравствует трибун!
– Спасем его!
– Не дадим в обиду!
И, так как уже стемнело, толпа зажгла факелы и, окружив Тиберия, двинулась по узким
