распоряжении все мое имущество; пусть же ей достанется все то, что она сделала для своей души». Не показательно ли то, что и этот анекдот приведен Жаком де Витри среди «примеров», изобличающих женщин, хотя в данном случае и супруг выглядит не наилучшим образом? Автор осуждает ее скаредность, но не отказ мужа позаботиться о ее душе (Crane, N 182).
Многие сюжеты, использованные Жаком Витрийским, встретятся как в других сборниках «примеров», так и в фаблио, а затем и в итальянской ренессансной новелле — в последней, естественно, с другой моралью. Некоторые из этих сюжетов перейдут в литературу Нового времени.
Нужно избегать сожительства с женщиной, провозглашает автор «Зерцала мирян». «Женщина, — учит философ Секунд, — есть смущение мужчины, ненасытное животное, постоянное беспокойство, непрерывная борьба, повседневный ущерб, буря в доме, препятствие к исполнению обязанностей. Нужно избегать общения с женщиной, во-первых, потому что она запутывает мужчину, во-вторых, потому что она оскверняет его, и, в-третьих, потому что она лишает его имущества и добродетелей» (SL, LIII). Таков манифест мужского шовинизма, сформулированный монахом.
184, 185
Супружеские пары — моды 14 в. Миниатюры из Венцеславовой Библии. Прага.
186
Катанье на лодке. Миниатюра из фламандского календаря начала 16 в.
187
Домашняя жизнь — колка дров. Миниатюра из фламандского календаря начала 16 в.
Не следует, однако, думать, что женщины в ту эпоху всегда безропотно сносили антифеминистские инвективы проповедников. Раздавались и голоса протеста, и по крайней мере один из них мы еще можем расслышать. Монах изобличил жену Пилата, которая, пытаясь вступиться за Христа, тем самым намеревалась помешать спасению рода человеческого, и какая-то дама из числа слушательниц потребовала, чтобы проповедник перестал порочить ее пол [159]. Но как же быть с Богоматерью, которой усердно поклонялись? Культ Марии едва ли способствовал реабилитации женщины. «Mulier, — говорит Цезарий Гейстербахский, — есть имя порчи и природы, Virgo или Maria или Dei genitrix (Богородица) — имя славы». «Женщиной» («той женщиной») именуют Богоматерь одни только черти, не смеющие назвать ее по имени (DM, V: 44). Однако когда некая женщина пришла с мольбой к святому Гиларию воскресить ее сына, а святой обратился в бегство, она крикнула вослед ему: «Вспомни, что наш пол родил Христа». Услыхав эти слова, святой тотчас вернулся и возвратил к жизни ее сына (Hervieux, 288,391).
Гнев проповедника вызывает и склонность женщин к танцам, хороводам и мирским песням. Естественно, в подобных развлечениях участвуют как женщины, так и мужчины, в особенности молодежь [160]. К чему это ведет? Жак де Витри утверждает, что «хоровод есть круг, центром коего является дьявол. Все движутся в нем влево, направляясь к вечной погибели. Когда нога прижимается к ноге или рука женщины касается руки мужчины, вспыхивает дьявольский огонь» (ЕВ, 162). Некий святой увидел над головой женщины в хороводе отплясывающего беса, который и побуждал ее танцевать (ЕВ, 270). В Германии был случай, когда женщина, участвовавшая в плясках, после этого не могла двигать ногами на протяжении трех дней, — это дьявол держал ее за острые концы модной обуви, и верно, лишь только их отрезали, дьявол с шумом вышел из ее ног, и к ней возвратилась способность ходить (ЕВ, 281). Плясуньи и плясуны — прямые враги духовенства и проповедников. Человек, не желающий потерять корову, привязывает ей на шею колокольчик и, слыша его звон, спокоен. Женщина, которая пляшет в хороводе, увлекая за собой других, носит колокольчик дьявола. Услыхав звуки пляски, нечистый спокоен: «Не потерял я свою корову» (Crane, N 314).
В одном селении во время воскресной проповеди жена главы местной общины (maiorissa villae) затеяла хоровод пред вратами церкви. Проповедник вышел из церкви вместе с народом и пытался унять пляшущих и поющих, но слова не подействовали, и священник сорвал с головы этой женщины покрывало вместе с украшениями и накладными волосами. Пытаясь прикрыть голую макушку, греховодница задрала платье на голову, обнажив свои постыдные части (ЕВ, N 275). Близ Анжера некая девица в праздничные дни, в то время как другие направлялись слушать проповедь, созывала друзей на луг, где говорил проповедник, и там они мешали слушать его своим громким пением и плясками. Девицей завладел бес, и ее тело покрылось нарывами. Ничто ей не помогало, даже паломничество к святым, и лишь после того как ее отвели к монахам, коим она причинила беспокойство, и они ее простили и помолились за нее, освободилась она от беса (ЕВ, 185). Девушка, страстно любившая танцы, под влиянием проповедника раскаялась и навсегда отказалась от участия в плясках. Тем не менее перед смертью она призналась, что испытывает невыносимую муку в гениталиях и утешается только тем, что в короткое время эти страдания прекратятся и она, минуя чистилище, отправится на небо (Klapper 1914, N 50). Нужно страшиться не только хитростей и обмана женщин, пишет Этьен де Бурбон, но и улиц, театров и зрелищ, на которые они собираются, а в особенности тех мест, где они водят хороводы. «Дьявол — изобретатель хороводов и танцев, их верховод и покровитель» (ЕВ, 462; ТЕ, 35, 139). Выше мы видели, как Бог сурово и беспощадно карает пляшущих в церквах, поражая их молниями (см. гл. I).
Здесь нужно отметить, что, хотя проповедники обращались как к сельскому, так и к городскому населению, и к последнему, как кажется, в первую очередь, затрагивая самые разные аспекты его жизни, ни в едином «примере» нет ни прямых, ни косвенных указаний или намеков, которые дали бы основание предполагать существование карнавала в XIII веке. Молчание источников в принципе, разумеется, малоубедительный аргумент в пользу мысли об отсутствии самого явления, но в данном случае, учитывая специфику «примеров», приходится предположить, что если в них (как и в других памятниках) нет подобных свидетельств, то наличие этого праздника в жизненном цикле западноевропейцев изучаемого периода внушает серьезные сомнения. О карнавале как организованном массовом действе с разработанным «сценарием» мы узнаем из памятников более позднего времени. Традиции, которые питали карнавал, могли восходить к античности; о песнях и плясках, вызывавших негодование духовенства и церковные запреты на протяжении всего средневековья, известно не только из «примеров», но и из других памятников. Однако как часть календарного цикла и грандиозное народное празднество карнавал сложился только к концу средневековья в развитой городской среде с ее пестрым и многочисленным составом и специфическим социально-психологическим климатом [161]. В «примерах» перед нами, скорее, «карнавал до карнавала», элементы праздника,
