народа не разделялась ни Вейцманом, ни большинством его коллег. Тем не менее эта точка зрения продолжала существовать, и в 1930-х гг. она все в большей степени становилась противовесом доминирующей концепции о плановом “постепенном строительстве”.
В это время главным “максималистом”, сторонником самых решительных действий, стал Владимир Жаботинский. Он вырос в России, в нерелигиозной еврейской семье, и с юности органически вошел в русскую жизнь, впитал русские идеалы, посвятил себя служению русской литературе. Преследования царских властей нанесли удар по его русофильству. Подобно Герцлю и Нордау, Жаботинский воспринял идею еврейского государства как прямую возможность добиться свободы и самоутверждения для своего народа. В возрасте двадцати трех лет он принял участие в Шестом Сионистском конгрессе, попал под влияние Герцля и стал яростным сторонником политического сионизма. Кроме того, для Жаботинского, как и для Герцля, сионизм означал революцию не только в положении евреев, но и в их национальном характере. Презрительно относясь к ограниченности еврейского прозябания в диаспоре, Жаботинский рассматривал сионизм как средство, с помощью которого евреи преодолеют покорность и трусость и станут гордым, воинственным и отважным народом. Он хотел, чтобы евреи были не хуже других и на поле боя, и в спорте. Во время путешествий он изучил ряд языков. В Италии он с восторгом читал Данте и д’Аннунцио [233]; там же его внимание привлекли Мадзини и Гарибальди [234]. В Италии Жаботинский развил и свой недюженный дар оратора со склонностью к театральным эффектам. Ни его очки, ни выпяченный подбородок, ни подчеркнутая резкость не могли ослабить его необыкновенного личного обаяния. Он стал, наряду с Герцлем, одним из самых ярких лидеров сионизма.
Мы уже говорили о том, что формирование Еврейского легиона во время войны практически было заслугой Жаботинского. Впоследствии он работал в тесном сотрудничестве с недолго просуществовавшей сионистской комиссией в Палестине. Еще в пору своего политического становления он упрекал Вейцмана, президента Сионистской организации, в доверчивости и даже наивности по отношению к англичанам. Жаботинский доказывал, что следует немедленно добиваться их согласия на широкомасштабную еврейскую иммиграцию и создание еврейских вооруженных сил в Палестине. Войдя в руководство организации самообороны, Жаботинский лично руководил ее действиями во время апрельских событий в Иерусалиме. После этого он был арестован англичанами и за “подстрекательство к насилию” осужден на длительный срок. Хотя вскоре приговор был отменен, в ишуве и в диаспоре с той поры с именем Жаботинского был неразрывно связан образ невинно осужденного героя. В кругах еврейской молодежи он стал символом воинствующего сионизма.
Впоследствии Жаботинский как член исполнительного комитета Сионистской организации все больше возражал против вейцмановской практики постепенности действий в Эрец-Исраэль. В 1922 г. он выступил с предложением потребовать от мандатных властей усиления деятельности по созданию еврейского национального очага, смещения антисионистски настроенных чиновников и “обеспечения безопасности еврейского населения и беспрепятственного развития созидательной деятельности сионистов…”. Он утверждал, что из создавшегося тупика существует лишь один выход: “выяснить отношения” с англичанами. Нетрудно представить реакцию Вейцмана на столь далекий от дипломатии подход к делу. Ввиду невозможности дальнейшего сотрудничества с президентом Жаботинский вышел из состава руководства Сионистской организации. Затем он переехал в Берлин, где вошел в редакционную коллегию “Рассвета”, органа русских сионистов, эмигрировавших в Европу [235]. В этом журнале он повел активную борьбу с лидерами сионизма. Великие планы Герцля остались нереализованными, Сионистская организация отреклась от своих политических целей, она занята поисками денежных фондов и филантропией, утверждал Жаботинский.
К 1923 г. умерли два последних крупных деятеля из поколения Герцля — Нордау и Оскар Марморек. В это время Жаботинский принял решение создать собственное альтернативное политическое движение. Побывав в Латвии и Литве, он познакомился с группой деятельных молодых людей, разделявших его взгляды и уже организовавших общество Бетар [236] с максималистской программой. Это общество стало опорой Жаботинского. В 1924 г. он перенес редакцию “Рассвета” в Париж, а в апреле следующего года основал ревизионистское движение. Программное обращение Жаботинского было распространено в странах Восточной Европы и сразу вызвало отклик в среде молодых евреев диаспоры, разочаровавшихся в сионизме из-за его явной неспособности решить мучительные проблемы антисемитизма и еврейской государственности. Жаботинский яростно нападал на “вялую и бледную” сионистскую программу, которая ограничилась созданием Еврейского университета и абсорбцией нескольких тысяч иммигрантов. Ревизионизм, говорил Жаботинский, требует “постоянного и активного участия” мандатория в создании еврейского государства. Массовая колонизация — не дело частных лиц или энтузиастов, это государственная задача, для которой необходима деятельная поддержка государственного аппарата. Иными словами, по мнению Жаботинского, следовало привлечь Великобританию к созданию национального очага в качестве полноправного партнера — в противовес политике Вейцмана, считавшего, что колонизация Палестины — это задача еврейского народа.
Через несколько лет на смену этой бескомпромиссной программе пришла другая, еще более решительная, требовавшая “постепенного превращения Палестины [включая Трансиорданию] в самоуправляемое образование под эгидой сложившегося еврейского большинства”. “Постепенность” в понимании Жаботинского заключалась в создании еврейского большинства в Палестине. Это и есть главная задача сионизма, утверждал он, и для нее необходимо поддерживать иммиграцию на уровне 40 тыс. человек в год в течение ближайших двадцати пяти лет. План был революционным, хотя Сионистская организация и ее печатные органы и заклеймили его как “предательство”: он подрывал неустанные дипломатические усилия Вейцмана по умиротворению арабов и англичан. Жаботинский, подобно социалистам, также сбрасывал со счетов арабскую проблему — просто, в отличие от них, он принимал оппозицию арабов как нечто неизбежное и считал их враждебность неминуемой. В конце концов, у арабов есть на Ближнем Востоке и другие земли, а евреи в Европе, по сути дела, обречены, поэтому их моральное право на Палестину неоспоримо. И никакие компромиссы тут невозможны.
Эта программа, ясная, жесткая и прямолинейная, возникшая в момент глубокого разочарования еврейства, по силе воздействия была сродни “Еврейскому государству” Герцля. На конференции Союза сионистов-ревизионистов собиралось все больше делегатов из Европы и Соединенных Штатов. В 1925 г. ревизионисты были представлены на Сионистском конгрессе четырьмя делегатами. Не обескураженный таким скромным результатом, Жаботинский много ездил, активно занимался пропагандой и заручился поддержкой нескольких десятков тысяч новых сторонников. В 1929 г. на Сионистском конгрессе присутствовал уже 21 делегат-ревизионист, а в 1931 г. их стало 52.
Именно в это время Жаботинский окончательно разочаровался в сионистском руководстве. Это объяснялось несколькими причинами. Несмотря на возражения ревизионистов (и не только их), за счет представителей несионистских течений был расширен состав Еврейского агентства. Вскоре после этого начались погромы 1929 г., и англичане под давлением арабов продемонстрировали готовность отказаться от идеи еврейского национального очага. Наконец, Сионистская организация, осудив Вейц-мана за “минимализм”, в то же время приняла весьма расплывчатую резолюцию о будущих еврейских действиях
