Из Швеции начали приходить вести, что английский двор берет там верх, и в Берлине стали очень беспокоиться. Ильген толковал Головкину: «России и Пруссии непременно нужно спешить заключением мира с Швециею, чтоб другие не предупредили: тогда будет поздно, особенно нам». Головкин отвечал: «Мы стараемся о мире, но не для чего заключать его с уроном, ибо нечего бояться, если Россия и Пруссия будут в твердом союзе». В начале апреля король сообщил Головкину по секрету: «Английский король говорил моему резиденту, что если я хочу непременно удержать за собою Штетин, то входил бы с ним в теснейшую связь, и он будет стараться доставить Штетин Пруссии, и при этом советовал, чтоб я порвал союз с царским величеством; но так как я на Бернсторфа сердит, то он, король, хочет переговаривать об этом деле чрез английских министров и прислал в Берлин Витворта». «Английский король, – отвечал Головкин, – теперь ласкает только для того, чтоб разлучить Пруссию от России, но из прежних примеров видно, что от Англии надеяться нечего: когда склонили ваше величество к Штральзундской кампании, то король английский обещал и войско, и флот и ничего не дал». Головкин просил не слушать английских предложений; король повторил уверения, что останется в тесной дружбе и союзе с царским величеством и будет откровенно сообщать все предложения Витворта. Шведские дела, от хода которых зависело сохранение Штетина, не могли поглотить все внимание прусского правительства: оно не спускало глаз с Польши, чтоб не дать Саксонии усилиться здесь, и Фридрих-Вильгельм говорил Головкину: «Цесарь желает помириться с вашим государем, и царскому величеству надобно это сделать, обещать ему не вмешиваться в имперские дела, но с тем, чтоб цесарь не вмешивался в польские; интересам России и Пруссии будет очень вредно, если наследный принц саксонский получит польскую корону; этого никак нельзя допустить, и если будет нужно, то я все свои войска употреблю». Прусские министры объявили Головкину, что они разослали по Польше своих агентов склонять поляков на прусскую сторону и внушать им, что король Август добивается самодержавия в Польше и наследственности для своего дома.
Витворт приехал с предложением оборонительного союза между Пруссиею и Ганновером. Король объявил Головкину, что английский посланник не предлагает ничего против России. «Надеюсь, – отвечал Головкин, – что ваше величество без согласия царского величества ни во что с королем английским вступить не изволите, так как и царское величество без сообщения с вашим величеством ничего не делает; а если вашему величеству угодно примириться с английским королем, то это необходимо сделать с общего согласия с царским величеством, который, как известно, всегда обнаруживал готовность к примирению». «Конечно, не вступлю ни во что, что бы могло быть против интересов царского величества, – сказал король, – пусть царское величество будет благонадежен, что я его ни на короля английского, ни на кого другого не променяю. Я англичанам в обман не дамся, и так довольно меня провели». Но при этих уверениях Фридрих-Вильгельм настаивал, чтоб царь отказался от Лифляндии и этим ускорил мир с Швециею. «Я желаю, – говорил король, – чтоб все за царским величеством осталось, особенно Лифляндия, чтоб иметь сообщение с царским величеством и в случае нужды скорее получить от него помощь; но хотя Швеция сама и не в состоянии теперь продолжать войны, однако другие, помирясь с нею, могут ей помогать, и тогда, какой вред общим интересам может произойти – царское величество изволит легко сам рассудить». Головкин отвечал: «Когда свое получат, то за чужое немного стоять будут, не захотят подвергать себя опасности». «Правда, – сказал король, – в чужих делах не так ревностно будут поступать, как в своих, только шведы едва ли прямое намерение к миру имеют». Головкин отвечал: «Если они добровольно не помирятся, то надобно их принудить: царское величество употребит для этого и оружие и запретит вывоз съестных припасов из своего государства; просит и ваше величество, чтоб хотя на нынешний год запрещен был вывоз хлеба из Пруссии, ибо чрез это получите мир по своему желанию». «Не могу, – сказал король, – разорять свои земли, на таких условиях шведский мир мне очень дорого обойдется».
В Петербурге нашли, что ввиду опасности от предложений Витворта надобно действовать решительнее в Берлине, и потому туда отправился человек, более способный к энергическим действиям, чем Александр Головкин, – Петр Андреевич Толстой. На первой аудиенции Толстой так объявил королю о причинах своего приезда: «Я прислан затем, чтобы, ваше величество по ближайшим обязательствам с царским величеством и по письменным и устным обещаниям своим не изволил бы никакого трактата заключать с королем английским без включения России, и я имею полномочие договариваться о таком совокупном договоре». Король отвечал: «Я не сделаю ничего противного царскому величеству, которому предложенный Англиею трактат не может быть предосудителен». Министрам прусским Толстой объявил: «Если вы заключите договор с Англиею без включения России, то может ли дружба вашего короля с царским величеством оставаться в прежней силе? Хотя бы вы сами и желали поддержания этой дружбы, то интриги ганноверского двора вам помешают. Если вы вопреки моим представлениям договор с Англиею заключите, то я, не вступая больше ни во что, отсюда уеду, и царское величество в поступке вашего двора не только увидит противность, но и будет считать себя освобожденным от всех обязательств с прусским двором». В таком же смысле была написана царская грамота к королю. Прусские министры жаловались Толстому, что грамота написана в «жестоких экспрессиях», будто к подданному: разве король прусский не волен вступать в договор, с кем хочет, без позволения царского? Толстой отвечал: «В царской грамоте нет угроз, а только выставлены на вид вредные последствия договора между Пруссиею и Англиею без включения России, тем более что царское величество меня сюда прислал с полномочием для заключения общего договора; царское величество соглашается на все двору английскому приятные условия, и потому для чего вам исключать Россию из договора?» «Наш двор, – говорили министры, – желает заключить договор с двором английским только для того, чтоб у него войти в кредит и тем скорее соединить с ним и двор русский; кроме того, нам предлагаются очень полезные. условия, а именно: Георг, как король английский, а не как курфюрст ганноверский только, хочет гарантировать нам Штетин с дистриктом, а чтоб мы гарантировали ему Бремен и Верден и корону Английскую для его династии, по пресечении которой английский престол может перейти и к прусскому дому. Хотя бы король наш и охотно желал включить в договор царское величество, но английский король никак этого не хочет, потому что питает против царского величества большое неудовольствие; Витворт говорил, что из России в Испанию отправлено двое англичан-бунтовщиков и царское величество ведет переписку с претендентом».
Положение Пруссии было затруднительно: с одной стороны, английский король предлагает выгодный договор с исключением России, с другой – царь требует включения и рассердить его отказом опасно. Через день после первого разговора Ильген является к Толстому и говорит, что английский король не отвергает решительно включения России в договор, но откладывает; король прусский всячески старался и впредь будет стараться об этом включении, но если не успеет, то не думает, чтоб царское величество пожелал лишить его великих выгод, предлагаемых с английской стороны; Ильген просил не останавливать заключения договора, который может быть только полезен России, потому что прусский двор, сблизившись с английским, может ослабить силу Бернсторфа. Толстой отвечал: «Напрасно трудитесь нам доказывать, что заключаемый вами договор безвреден для России; здешнему двору надобно зрело размыслить и выбрать – русскую или английскую дружбу; решайте только дело скорее, чтоб мне можно было возвратиться в Россию; если вы предпочтете Англию, то мне здесь больше делать нечего». Слова Толстого сильно обеспокоили Ильгена. Созвали совет и придумали средство. Король призвал к себе графа Головкина и объявил, что хочет дать царскому величеству письменное удостоверение в безвредности для России договора, заключаемого им с Англиею, и в том, что без России не помирится с Швециею. Головкин отвечал, что таким поступком все обязательства между Россиею и Пруссиею пресекаются. Тогда явились к Толстому два министра, Ильген и Книпгаузен, и с прискорбным видом предложили другое средство: были они у Витворта и требовали, чтоб английский король чрез формальную декларацию принял прусского короля медиатором в переговорах своих с русским двором; Витворт не нашел в этом трудности, не потребовал, чтоб король прусский принял английского короля медиатором к примирению своему с польским королем; когда это сделается, то обещает король прусский вместе с английским всячески трудиться, чтоб король польский оставлен был в спокойном владении Польшею, а Речь Посполитая осталась при своих вольностях и привилегиях и чтоб Польша, равно как и империя, не были никем беспокоимы.
