Напряжение росло, а полковник все не возвращался. Когда же он наконец появился, то, как казалось, вовсе не затем, чтобы сообщить парламентерам об ожидавшей их машине, присланной из штаба 6-й армии. По выражению Дятленко, полковник выглядел как «побитая собака». Младшие офицеры вскочили на ноги, недоумевая, что же произошло. На их лицах читалось ожидание смертного приговора.
Полковник оглядел встревоженную группу людей и сказал: «Мне приказано вновь завязать вам глаза и отвести на передовую. Там вы получите свои пистолеты. Гарантирую вам личную безопасность. А пакет оставьте при себе, я не могу ничего от вас принять». Дятленко отчаянно запротестовал и даже выразил согласие передать пакет кому-нибудь из вышестоящих офицеров в обмен на расписку, хотя по инструкции ему это было строжайше запрещено. Ультиматум был адресован лично Паулюсу, и только ему парламентеры имели право вручить злосчастный пакет. «Я ничего не могу от вас принять», – непреклонно повторил полковник. Но Дятленко не собирался сдаваться так быстро. «Тогда я попрошу вас прямо на пакете написать, что в соответствии с приказом высшего командования вы отказываетесь принять данный документ, который предназначен для командующего группировкой». Но полковник отказался даже притронуться к пакету. Парламентерам ничего другого не оставалось, как позволить снова завязать себе глаза. Обратно их сопровождал тот же офицер. «Сколько вам лет?» – спросил Дятленко. «Двадцать четыре», – чуть смутившись ответил немец. Они были почти ровесниками. «Война между нашими народами – это трагическая ошибка», – продолжал гнуть свою линию Дятленко. «Рано или поздно она закончится», – меланхолично заметил офицер. Дятленко не унимался. «Было бы славно побеседовать с вами после окончания войны». – «Боюсь, я до этого дня не доживу. У меня не осталось иллюзии: через месяц или два я, скорее всего, умру». «Неужели вы думали, что мы позволим вам зимовать в теплых блиндажах?» – взорвался Дятленко. «Нет, конечно. Исходя из опыта прошлой зимы мы знали, что вы начнете наступление, но не думали, что оно будет таким широкомасштабным и закончится нашим поражением». «Вы говорили, что ваши солдаты смеются над воззваниями Вилли Бределя. Но разве писатель не был прав, когда говорил о безвыходности вашего положения, разве его слова не тронули ваших сердец?» – спросил Дятленко уже из профессионального интереса. «Все, о чем он говорил, – правда, но не забывайте о том, что, когда идет война мировоззрений, одних слов часто бывает недостаточно, чтобы переманить противника на свою сторону».
На передовой парламентерам развязали глаза и вернули пистолеты. Обе группы отдали друг другу честь, а затем русские под белым флагом вернулись на свои позиции. По возвращении начальник дивизионной разведки тут же приказал Сидорову набросать схему немецкой обороны участка. Все спустились в блиндаж, и там трубач быстро нарисовал на листке схему немецких огневых точек. Впоследствии Дятленко писал: «Не знаю, получил ли он сразу такое задание или просто обладал цепкой памятью, но запомнил он почти все».
Наскоро перекусив, Дятленко, Смыслов и Виноградов отбыли в штаб фронта. Ехали молча. Все были подавлены неудачей, которая наверняка обернется многими бесполезными смертями.
Часть пятая.
Агония 6-й армии
«Опустилось туманное облако. Оно почти касается головы. В этом облаке жалобно воет мотор заблудившегося транспортного самолета», – записал в своем дневнике врач немецкой 44-й пехотной дивизии.
Фронтовики термин «воздушный мост» употребляли, крайне редко. Идея постоянного сообщения с окруженной армией через головы русских выглядела весьма привлекательно только для оторванных от реальности берлинских стратегов, привыкших колдовать над картами. Гитлер непременно желал знать все о том, как осуществляется доставка грузов по воздуху, а потому штабные офицеры, дабы иметь под рукой нужные сведения, постоянно требовали от летных командиров исчерпывающей информации. Подобное вмешательство сверху лишь усугубляло сложное положение авиаторов. Начать с того, что генералы Люфтваффе бросились бездумно выполнять приказ Гитлера о наведении «воздушного моста» и поспешно включили в транспортную группу совершенно не пригодные для этой цели самолеты, такие, как например, учебные «Юнкерсы-86». Делалось эти сугубо для отчетности, только бы цифры выглядели повнушительнее. Предполагалось даже использовать планеры, пока кто-то не заметил, что они станут легкой добычей для русских истребителей.
Немалый вклад в общую неразбериху внесли командиры тыловых авиационных баз, отправившие на восток огромное количество самолетов, не приспособленных для полетов в зимних условиях. Это в то время, когда оперативная воздушная группа еще не имела руководства и не знала, кому подчиняться. Лишь в конце ноября, когда генерал Фибиг взял командование на себя, положение заметно улучшилось. Впрочем, не настолько, чтобы действительно обеспечить 6-ю армию всем необходимым. Этот утопический проект с самого начала был обречен на провал. Генерал Рихтгофен неоднократно предупреждал, что внутри «котла» Люфтваффе понадобится как минимум шесть аэродромов и должным образом подготовленный наземный персонал. Его опасения по поводу нехватки взлетно-посадочных полос очень скоро подтвердились. Самым удачным был день 19 декабря, когда в «котле» приземлились сто пятьдесят четыре самолета, доставившие триста тонн грузов. Однако подобные дни были крайне редки. Суровые погодные условия оказались не единственной проблемой. Аэродром в Питомнике вскоре стал объектом пристального внимания русской авиации. Часто обломки сбитых самолетов, рухнувшие на взлетно-посадочную полосу, становились причиной аварий, что приостанавливало работу аэродрома на длительный срок. Обгоревшие останки боевых машин растаскивали по обе стороны от взлетных полос, и вскоре аэродром превратился в настоящее «кладбище авиационной техники». Двойную угрозу таило в себе ночное приземление. Хотя по сравнению с налетами советской авиации эту опасность даже опасностью-то назвать было нельзя. Немецкие зенитные батареи в Питомнике, конечно, не могли обеспечить аэродрому должную защиту. Ведь только для обнаружения ночных бомбардировщиков противовоздушной обороне требовались мощные прожектора, которые тут же засекались русской артиллерией.
Летный состав Люфтваффе подвергался тяжелейшим испытаниям. Обстановка в Питомнике повергала молодые и неопытные экипажи в шок и уныние. Особенно угнетающе на летчиков действовал плачевный вид раненых, дожидающихся отправки в тыл, а также штабеля трупов у полевого госпиталя, которые невозможно было захоронить, так как земля сильно промерзла.
Солдаты 6-й армии относились к пилотам транспортных самолетов с благоговением, но не обходилось и без досадных недоразумений. Однажды, получив новую партию грузов, полковник Вернер фон Куновски, квартирмейстер 6-й армии, обнаружил в ящиках только майоран и перец. Увидев пряности, Куновски взорвался от ярости. «Какой осел догадался прислать нам подобный груз?!» – кричал он на весь аэродром. Летчик, на свою беду оказавшийся поблизости, пошутил, что перец еще можно использовать в рукопашном бою как слезоточивое средство, а вот что делать с майораном, действительно непонятно. После этой реплики престиж Люфтваффе сильно упал в глазах осажденных солдат.
Нападение русских на аэродром в Тацинской причинило немецкому воздушному флоту значительный урон. Новый аэродром у Сальска находился в двухстах километрах от Питомника, то есть на пределе дальности полета «юнкерсов». Преодолевший это расстояние самолет сжигал все топливо и не мог подняться в воздух без дозаправки горючим, так необходимым в «котле». В приступе отчаяния руководство Люфтваффе решило использовать для снабжения 6-й армии самые большие свои самолеты, четырехмоторные «фокке-вульфы», способные взять на борт до шести тонн, и «Юнкерсы-290», бравшие до десяти тонн грузов, однако эти самолеты были крайне уязвимы и не отличались прочностью конструкций. Когда в середине января возникла угроза захвата русскими Сальска, аэродром пришлось перебазировать в Звереве, севернее Шахт. Новый аэродром располагался на обычном пахотном поле и представлял собой лишь одну, утрамбованную снегом взлетно-посадочную полосу. Вокруг не было никаких строений, а потому летчики и наземный персонал жили в палатках или снежных домиках.
Самой большой проблемой в воздухе стало обледенение механизмов. Да и на земле дела обстояли не лучше. С наступлением морозов завести мотор становилось все труднее и труднее, сильные снегопады мешали нормальной работе, поскольку самолеты приходилось буквально выкапывать из сугробов. Противовоздушная оборона в Звереве вообще отсутствовала, и за один только день 14 января советские истребители и бомбардировщики уничтожили пятьдесят немецких самолетов. Это была одна из самых удачных операций советской авиации, которой пока еще по-прежнему не хватало уверенности в собственных силах.
