Жестокая память. Нацистский рейх в восприятии немцев второй половины XX и начала XXI века - Борозняк Александр Иванович

Для Хартмана нет сомнения в том, что германские вооруженные силы «стали сообщниками нацистского режима», что «без них были бы невозможны войны Гитлера — самые кровавые в мировой истории» [994]. Ученый подчеркивает: целью нацистов являлись «эксплуатация, порабощение и уничтожение советского общества, создание стратегически-экономического мирового господства “великогерманского рейха”, уничтожение “идеологических врагов” — еврейства и большевизма» [995]. Но как быть со столь важной для историка проблемой дифференцированного подхода к участию солдат и офицеров вермахта в военных преступлениях? Предельно добросовестное, скрупулезное изучение Хартманом тысяч документов — приказов, боевых донесений, писем военнослужащих — показало, что личный состав всех пяти соединений действовал в непрерывном и самом тесном взаимодействии с СС, СД, полицейскими батальонами, полевой жандармерией, гестапо и айнзацгруппами. Неопровержимо доказано участие солдат и офицеров в карательных «антипартизанских акциях», в организации голода сельских и городских жителей, в истреблении еврейского населения, в охоте за людьми с целью их угона в Германию… Чего стоят, например, выдержки из приказов по 4-й танковой дивизии: «Страх перед немцами должен пробирать население до костей»; «Германский солдат должен сражаться. Для работы есть достаточное количество русских»; «Никакой жалости по отношению к гражданскому населению, к каждому подозреваемому! Будь жестоким, стреляй в него, прежде чем он убьет твоих товарищей!» [996]. Главный вывод автора книги: «Пять соединений, действия которых находятся в центре исследования, ответственны за совершенные преступления», между ними нет «никаких заметных различий». И здесь не могут помочь никакие ссылки на «необходимость исполнения приказов». «Никто не нуждается уже в том, — резюмирует Хартман, — чтобы разоблачать миф о “чистом” вермахте, вина которого столь очевидна и впечатляюща, что любые дискуссии на эту тему бессмысленны» [997].

«Приказ о комиссарах» (официальное название: «Директивы об особом обращении с политкомиссарами») был издан верховным командованием вермахта за две недели до начала войны, 6 июня 1941 г. В приказе было недвусмысленно сказано, что советские политработники «не должны рассматриваться в качестве военнопленных», что их следует «незамедлительно, с максимальной строгостью» подвергнуть «особому обращению по приказу офицера». Особо подчеркивалось, что по отношению к комиссарам «невозможно применять соображения международно-правового характера». Нацистский документ был лицензией на безнаказанные убийства и одновременно инструкцией по их осуществлению. Разработка приказа была послушно-криминальным ответом высших военачальников вермахта на установки Гитлера, изложенные в выступлениях перед генералами 30 марта и 6 мая 1941 г. Гитлер требовал от своих подчиненных: уже в начале войны против СССР «преодолеть любые предрассудки», «уничтожить комиссаров и коммунистическую интеллигенцию».

Директива о расстрелах политкомиссаров без суда и следствия был представлена стороной обвинения Международному военному трибуналу в Нюрнберге в качестве неотъемлемой части комплекса «преступных приказов», изданных в связи с подготовкой и реализацией плана «Барбаросса». Однако и на «главном процессе» и на проведенном американцами «процессе верховного командования вермахта» (октябрь 1948 — апрель 1949 г.) обвиняемые и их адвокаты упорно и небезуспешно отрицали то, что на фронте происходили расправы над советскими политработниками.

Это было едва ли не важнейшим элементом стратегии защиты немецких генералов, представших перед судом союзников. Утверждалось, что приказ не передавался по команде и не исполнялся, а расстрелы комиссаров производились СС и СД. Эта версия была закреплена в неоднократно издававшихся в ФРГ мемуарах Гудериана и Манштейна, в многочисленных исторических очерках о дивизиях вермахта. Было бы преждевременным считать, что в современной ФРГ факты расстрелов политкомиссаров являются общепризнанными. Один из историков вермахта утверждал, что немецкие офицеры и генералы «остались верны рыцарским солдатским традициям» и «не только скрывали приказ, но и открыто саботировали его», что же касается войск, то они «в большинстве случаев игнорировали его» [998]. Ложная версия о невиновности солдат, офицеров и генералов за расстрелы советских политработников не исчезла из структуры современного германского общественного сознания. Это и побудило Феликса Рёмера (год рождения 1978), преподавателя университета в Майнце, осуществить в течение нескольких лет фундаментальные изыскания в фондах Государственного военного архива ФРГ — вопреки «стремлению к возникновению светлых пятен в темной истории Третьего рейха и его вермахта» [999]. Масштабы исследовательской работы Рёмера впечатляют. Были внимательно изучены фонды трех групп войск вермахта на Восточном фронте («Север», «Центр» и «Юг»), 9 общевойсковых армий, 4 танковых групп, 44 армейских корпусов, 139 дивизий. Список изученных архивных дел составляет в рецензируемой книге 15 страниц убористого шрифта. В монографии около 2700 сносок, в каждой из которых несколько отсылок на архивные дела.

Каковы же результаты столь широкого обращения к архивным источникам? Даже с учетом того, что множество документов вермахта было утрачено в ходе военных действий или сознательно уничтожено, рапорты о расстрелах советских политработников сохранились в архивных фондах 116 дивизий сухопутных сил вермахта [1000]. Подробный перечень подтвержденных по данным архива указаний о получении и исполнении воинскими частями Восточного фронта «приказа о комиссарах» занимает в книге Рёмера 58 страниц мелкого шрифта. Из документов «подавляющего большинства немецких фронтовых дивизий» [1001] явствует, что «директивы об особом обращении с политкомиссарами» были не только доведены командованием до личного состава вермахта вплоть до уровня батальонов и рот, но и дополнены «уточняющими» приказами. Среди десятков формулировок командиров высшего и среднего звена, приведенных автором книги, есть и такие: обрушить на русских furor teutonicus, «самостоятельно расправляться с гражданскими лицами и комиссарами, не прибегая к их пленению»; «политкомиссаров в плен не брать»; «не допускать проявлений человечности»; «ежедневно докладывать о расстрелах политкомиссаров»; незамедлительно сообщать «число расстрелянных — отдельно по гражданским лицам и по армейским политкомиссарам» [1002]. Настойчиво формировался образ политруков как «красных угнетателей», «только под дулами пистолетов» которых сражались бойцы Красной армии. В инструкции, изданной ОКБ, говорилось: «Каждый, кто взглянул в лицо любого красного комиссара, узнает, что такое большевизм. Мы бы оскорбили животных, если бы отыскали их черты в этих еврейских рожах». В сферу сознания и подсознания личного состава вермахта были прочно внедрены «антиславянские и антикоммунистические убеждения». И если у генералов, поголовно участвовавших в Первой мировой войне, они были связаны с памятью о Ноябрьской революции и Версальском мире, то у последующего поколения солдат и офицеров эти убеждения были внедрены нацистской пропагандой [1003].

Уже в первый день войны, 22 июня, командование 3-го танкового корпуса сообщало: «Обращение с пленным комиссаром произошло в соответствии с приказом». На следующий день в рапорте командования 3-й армии было сказано: «Взят в плен политкомиссар, с которым обошлись так, как это необходимо». Командующий 4-й танковой группой докладывал высшему начальству: «До 8 июля было покончено с 97 политкомиссарами» Каждодневные донесения офицеров высшего и среднего рангов становились рутинными: «Казнены 60 русских и 1 комиссар»; «взято 747 пленных, из них в соответствии с приказом 318 расстреляно»; «захвачено 610 пленных, уничтожено 5 танков, 6 политруков» [1004].