Обстоятельства показывают, что разрешение очередных вопросов произошло не благодаря компромиссу между самостоятельными и равноправно конкурирующими властителями, а только благодаря воле Цезаря. Помпей в Луке находился в положении беглеца, лишенного власти и просящего помощи у своего противника. Цезарь мог отвернуться от него и объявить коалицию расторгнутой или же пойти ему навстречу и дать союзу возможность существовать и дальше, — так или иначе Помпей был политически уничтожен. Если бы он в данном случае не порвал с Цезарем, то стал бы бессильным клевретом своего союзника. Если бы, наоборот, этот разрыв состоялся и (что мало вероятно) Помпей был бы еще в состоянии осуществить коалицию с аристократией, этот вынужденный и лишь в последнюю минуту заключенный союз противников был бы так мало опасен, что Цезарь вряд ли пошел бы на известные уже нам уступки, чтобы предотвратить заключение этого союза. Наконец, серьезное соперничество Красса с Цезарем было совершенно немыслимо. Трудно сказать, какие мотивы заставили Цезаря отказаться от первой роли и добровольно отдать своему сопернику то, в чем он ему отказал даже при заключении союза в 694 г. [60 г.], и чего тот с тех пор тщетно добивался помимо Цезаря, даже против его воли, с явным намерением вредить ему, — вторичное консульство и военную власть. Во всяком случае не один только Помпей был поставлен во главе войска, но и старинный его враг и давнишний союзник Цезаря Красс; и несомненно, Красс получил свои большие военные полномочия только в противовес новой власти Помпея. Тем не менее Цезарь потерял бесконечно много, в то время как его соперник сменил безвластие на важный военный пост. Возможно, что Цезарь еще не вполне считал себя господином своих воинов, еще не мог повести их на борьбу с официальными властителями страны; поэтому-то ему было важно не допускать своего отозвания из Галлии, что заставило бы его сейчас же начать междоусобную войну; но решение вопроса, быть ли теперь гражданской войне или нет, зависело тогда гораздо больше от столичной оппозиции, чем от Помпея. Настоящей причиной того, что Цезарь не захотел открыто порвать с Помпеем, чтобы этим не ободрить оппозицию, могло быть именно это соображение, а не простое желание сделать ему ряд уступок. Могли тут повлиять и чисто личные мотивы; возможно, что Цезарь вспомнил, как сам когда-то стоял против Помпея, такой же беспомощный и лишенный власти, и был спасен от гибели только отступлением Помпея, вызванным, конечно, скорее слабостью его духа, чем великодушием; вероятно, Цезарь также боялся причинить боль любимой дочери, искренно любившей своего мужа, — его душе были доступны и такие чувства наряду со стремлениями государственного человека. Однако решающей причиной были все же соображения, касающиеся Галлии. Цезарь (в противоположность его биографам) смотрел на покорение Галлии не как на второстепенное предприятие, полезное ему для приобретения короны; в его глазах от этого зависели внешняя безопасность и внутренняя реорганизация отечества, одним словом, все будущее этого отечества. Для того чтобы беспрепятственно завершить покорение этой страны и не брать в свои руки немедленно же трудное дело распутывания сложных обстоятельств в Италии, он, не раздумывая, отказался от своего превосходства над соперником и предоставил Помпею достаточную власть, чтобы справиться с сенатом и его сторонниками. Было бы большой политической ошибкой, если бы Цезарь не желал ничего, кроме возможности скорее стать римским монархом; но честолюбие этой редкой натуры не ограничивалось достижением такой ничтожной цели, как обладание короной. Он отдавал себе отчет в том, что он в силах выполнить одновременно две одинаково грандиозные работы: установить порядок во внутренних делах Италии, приобрести и закрепить новую и девственную почву для италийской цивилизации. Обе эти задачи, естественно, мешали одна другой: галльские завоевания Цезаря скорее препятствовали, чем помогали ему на пути к престолу. Горькие плоды принес ему замысел отсрочить до 706 г. [48 г.] италийскую революцию, которую он мог произвести в 698 г. [56 г.]. Но как государственный человек и полководец Цезарь был смелый игрок; полагаясь на себя и презирая противников, он давал им в игре шаг вперед, иногда даже несколько.
Аристократии теперь нужно было показать на деле свою силу и так же отважно вести борьбу, как отважно она ее объявила. Но нет более плачевного зрелища, чем трусливые люди, вынужденные на свою беду принять твердое решение. Оказалось, что заранее ни о чем не позаботились; никому как будто и в голову не приходило, что Цезарь может оказать противодействие, что, наконец, Помпей и Красс могут опять с ним объединиться и даже теснее прежнего. Это кажется невероятным и может быть понято, только если приглядеться к личностям, руководившим в то время конституционной оппозицией в сенате. Катон был еще в отсутствии 61 ; наиболее влиятельным человеком в сенате был в ту пору Марк Бибул, герой пассивной оппозиции, самый упрямый и тупой из всех консуляров. За оружие взялись как будто лишь для того, чтобы отложить его в сторону чуть только противник взялся бы за меч; одной вести о совещаниях в Луке было достаточно, чтобы уничтожить даже мысль о серьезной оппозиции и вернуть массу трусливых людей, т. е. громадное большинство сената, к верноподданническим чувствам, утерянным ими в неудачный момент. О предполагавшемся рассмотрении вопроса о легальности Юлиевых законов больше не было и речи; содержание легионов, самовольно организованных Цезарем, было по постановлению сената возложено на государственную казну; попытки отнять у Цезаря обе Галлии или хотя бы одну, сделанные при распределении проконсульских провинций на ближайший год, были отклонены большинством (конец мая 698 г. [56 г.]). Таким-то образом всенародно каялась сенатская коллегия. Смертельно напуганные своей смелостью, потихоньку являлись один за другим эти господа, чтобы мириться и обещать свое безусловное повиновение. Никто так быстро не сделал этого, как Марк Цицерон, который слишком поздно раскаялся в том, что нарушил слово, и о своем прошлом говорил в выражениях скорее метких, чем лестных 62 . Конечно, соправители дали себя уговорить; никому не было отказано в прощении, так как ни для кого не стоило делать исключений. Чтобы убедиться в том, как внезапно изменилось настроение аристократических сфер после известия о решениях съезда в Луке, достаточно сравнить выпущенные незадолго до этого брошюры Цицерона с новым сочинением, где он отрекался от прежних взглядов, подчеркивая свое раскаяние и благие намерения 63 .
Теперь правители могли наладить в италийских делах тот порядок, который им был желателен, и могли это сделать основательнее, чем когда-либо. Италия и столица, действительно, получили армию, хотя и не призванную еще к оружию; во главе ее стал один из правителей. Из тех войск, которые были набраны Крассом и Помпеем для Сирии и Испании, первые, действительно, отправились на Восток; обеими же испанскими провинциями, по приказу Помпея, управляли подчиненные ему военачальники с помощью стоявших там войск, а офицеров и солдат новых легионов, будто бы набранных для отсылки в Испанию, Помпей уволил в отпуск и остался с ними в Италии. Правда, противодействие общественного мнения возрастало по мере того, как массы все яснее стали понимать, что правители хотят покончить со старой конституцией и по возможности мягкими методами приспособить существующие формы правительства и администрации к условиям монархии; но вместе с тем все повиновались, потому что другого исхода не было. Важнейшие вопросы, главным образом те, которые относились к военному делу и внешним сношениям, разрешались без обсуждения в сенате то посредством народного постановления, то просто по усмотрению правителей. Решения, принятые в Луке, касавшиеся назначения высшего военного командования, были непосредственно внесены в народное собрание: относительно Галлии — Крассом и Помпеем, относительно Испании и Сирии — народным трибуном Гаем Требонием, и в прежнее время часто более значительные наместничества замещались по постановлению народного собрания. Что властители вовсе не нуждались в согласии правительства в вопросе об увеличении войск, ясно показал Цезарь; равным образом они мало задумывались, заимствуя друг у друга войска; так, например, Цезарь прибегнул к товарищеской помощи Помпея для галльской войны, Красс — к помощи Цезаря для парфянской войны. С транспаданцами, имевшими по существующему законодательству лишь латинские права, Цезарь во время своего управления фактически обращался, как с полноправными римскими гражданами 64 . Хотя в других случаях для внутреннего устройства вновь приобретаемых территорий учреждалась сенатская комиссия, Цезарь организовал свои обширные завоевания в Галлии исключительно по своему усмотрению и основал, например, без каких-либо особых полномочий, колонии граждан, как Novum Comum (Комо) с 5 тыс. колонистов. Пизон вел фракийскую войну, Габиний — египетскую, Красс — парфянскую, не спрашивая разрешения у сената, даже не отдавая ему, как это было принято, отчета; точно так же триумфы и другие почести разрешались и воздавались без всяких знаков внимания к сенату. Тут, по-видимому, сказывается не одно только пренебрежение к формальностям, которое тем труднее объяснить, что в большинстве случаев нельзя было и ждать противодействия со стороны сената. Вернее всего, тут был тонкий расчет — вытеснить сенат из военной сферы и высшей политики и ограничить его участие в правлении финансовыми вопросами и внутренними делами. Противники понимали это и, как могли, протестовали против этих действий властителей путем сенатских постановлений и уголовных обвинений. В то время как властители отстранили сенат в главных вопросах, они и теперь прибегали к менее опасным для них народным собраниям, — были только приняты меры, чтобы хозяева улицы не чинили препятствий хозяевам государства; однако во многих случаях обходились и без этой пустой формальности и прибегали к явно автократическим формам.
