повторять Шлёцер, — это остановленная на миг история, история — движущаяся статистика». При помощи статистических данных он учил слушателей узнавать силу, слабость и разные отличительные черты государств.
Интерес Шлёцера к документу, к источнику подсказал ему идею об издании журнала преимущественно статистического содержания. Для Европы второй половины XVIII века подобное издание было революционным новшеством.
В конце 1773 года Шлёцер едет в Париж с целью раздобыть там статистические материалы. Его путь лежит через Страсбург и Нанси. Повсюду он может наблюдать печальные последствия неимоверно долгого правления Людовика XV, продолжавшегося пятьдесят один год, когда произвол властей достиг своего апогея. Даже в Париже, в официальных кругах, он слышит «громкие вздохи и проклятия угнетённой нации — предвестники того, что совершилось пятнадцать лет спустя» [167].
В Париже Шлёцер прожил полтора месяца.
Российский опыт сбора статистических данных приучил его к осторожности, которая, однако, поначалу больше вредила, чем помогала привлечь к делу нужных людей. «Никто не понимал, — вспоминал он, — чего я, собственно, хочу; объяснить максимально толково я не решался, иначе полиция наверняка сочла бы меня шпионом».
Впрочем, скоро он становится вхож в модные салоны, где знакомится с Даламбером, Мабли и другими просвещёнными умами Франции (за исключением Дидро, который на исходе зимы 1774 года выедет из Петербурга, увозя с собой только перстень с пальца Екатерины II, меховую муфту и философские сожаления о том, что «идеи, будучи перенесены из Парижа в Петербург, принимают иной цвет»). Многие из новых знакомых Шлёцера станут корреспондентами его журнала.
В 1775 году Шлёцер рассылает подписчикам первый номер «Историко-политической переписки» (в 1777 году он изменит название журнала на «Новая историко-политическая переписка», а в 1783 году переименует его в «Государственные ведомости»; всего выйдет 72 выпуска).
Журнал сразу привлекает внимание своим необычным содержанием. Десятки страниц в каждой книжке отведены под публикацию важных государственных актов (зачастую на языке оригинала) и заполнены таблицами с бесконечными столбцами цифр: это и цены на различные товары, и валютные курсы, и статистическое описание разных европейских государств: численность населения, состав вооружённых сил, государственные доходы и расходы, объёмы внутренней и внешней торговли, данные о развитии земледелия, различных отраслей промышленности и т. д. Немало места уделено мемуарам прошлых эпох и живым рассказам современников — учёных, государственных чиновников, офицеров, священнослужителей, коммерсантов. Многие материалы печатались анонимно, из-за остроты затронутых тем. Бывало, что корреспонденты Шлёцера рисковали головой в буквальном смысле. Так, в 1781 году в Цюрихе по обвинению в государственной измене был казнён священник; его вина состояла в том, что он сообщил Шлёцеру факты о финансовых злоупотреблениях глав муниципалитета.
«Историко-политическая переписка» быстро приобрела европейскую известность. Количество подписчиков переваливает за четыре тысячи — невероятный успех по тем временам. Журнал с любопытством листают даже венценосные особы — австрийская императрица Мария-Терезия и император Иосиф II.
Всё это придавало материалам, публикуемым в «Переписке», огромный общественно-политический резонанс. По словам немецкого историка Фридриха Шлоссера (1776–1861), Шлёцер создал трибунал, «пред которым бледнели все ненавистники просвещения, все бесчисленные маленькие злодеи Германии».
В 1782 году Шлёцер совершает полугодовое путешествие в Рим. Эта поездка подводит черту под его заграничными странствиями. «Этим оканчиваются мои личные исторические наблюдения, — напишет он в 1800 году в своих автобиографических записках. — С этих пор уже восемнадцать лет я томлюсь над газетами, умозрениями и воспоминаниями прошлого». И всё-таки он может приложить к себе гомеровский стих из «Одиссеи»:
Странствуя долго <…>
Многих людей города посетил и обычаи видел.
(Пер. В. А. Жуковского)
В 1788 году журнал Шлёцера первым в Европе начинает славить «революцию» во Франции. Правда, под «революцией» Шлёцер подразумевал разумное преобразование общества, которое во Франции олицетворяли либеральные реформы генерального контролёра Жака Неккера и созыв Генеральных Штатов. В начале 1789 года Шлёцер публикует письма двух своих парижских корреспондентов. «Человечество, — говорится в одном из них, — готово собрать во Франции сладчайшие плоды философии, нация готова снова вступить в свои естественные права; общественное мнение уже отвоевало их обратно».
«Всё происходит без насилия, — торжествует автор другого письма, — разум свободно спорит с заблуждением, и каждый день отмечен его мирным триумфом… Неккер ещё более велик, чем сама революция, ибо он над нею доминирует» [168].
Доминирование Неккера над революцией, однако, продолжалось недолго. Шлёцер ещё сдержанно приветствует взятие Бастилии (видя в этом акте «урок для всех угнетателей, во всех странах мира») и бурно — закон о изъятии церковных имуществ в пользу нации. Революционные «эксцессы» не вызывают у него осуждения. Кровь невинных жертв, уверен он, «падёт на вас, деспоты, и ваши гнусные дела, которые сделали необходимой эту революцию». Однако в начале 1790 года он вынужден признать: «Революция уже непонятна самим её зачинателям, ввергнута в безграничную охлократию». Свобода, напоминает он своим читателям, заключается в возможности беспрепятственной реализации своих человеческих и гражданских прав. Но «становится ли нация свободной, если вместо одного деспота, которого она сумела сбросить со своей шеи, взваливает на себя 700 ещё худших?» (имеется в виду Национальное собрание).
Его симпатии вновь возвращаются к монархии (но монархии, которая усвоила уроки революции), и казнь Людовика XVI он называет убийством.
В декабрьском номере 1793 года Шлёцер призвал германских монархов немедленно приступить к заблаговременным преобразованиям, чтобы предупредить распространение революции на немецкие земли: «Мы, немцы, нуждаемся в реформах; невозможно оставаться всегда в исконном состоянии, которое есть, собственно, беспорядочная средневековая груда; но от революций храни нас Бог! В них мы не нуждаемся, но можем их и не страшиться: всё то, что должно произойти, осуществится рано или поздно в результате осторожных и мягких перемен!»
Но те, к кому был обращён этот призыв, сочли подобный образ мыслей «санкюлотизмом». Журнал Шлёцера был запрещён к изданию.
На исходе XVIII века мыслями гёттингенского профессора истории, статистики и политики вновь завладевает Россия. В 1796 году, едва закончив университетский курс с дипломом доктора права, в Москву уезжает старший сын Шлёцера, Христиан. По его собственным словам, это было бегство от отцовского деспотизма: «Очень рано, уже в середине двадцать второго года моей жизни, невыносимый произвол и взбалмошность, которыми характеризовалось обращение со мною со стороны отца, не оставили мне иного выхода, кроме
