исключительно враждебные или что российская сторона стремилась к тому, чтобы во всех отношениях от них отгородиться [1004]. Действительно, линии возникли из настоятельной потребности обезопасить себя от набегов кочевников и защитить российские поселения. Однако вместе с тем они служили для возможных контактов, торговли и в качестве базы для дальнейшей экспансии [1005].
В результате новой самоидентификации в начале XVIII века, в соответствии с которой Российская империя теперь, в противовес все еще пребывающим «во тьме», относилась к «цивилизованным народам» («политичным народам»), среди российской элиты изменилось и отношение к кочевникам [1006]. В указе от 1722 года Петр I задал совершенно новый для внутрироссийских отношений тон, когда настоятельно потребовал ввести казахов в российское подданство: он охарактеризовал их как «степной и легкомысленный народ» [1007].
К этому моменту калмыки и башкиры номинально уже давно стали подданными державы и своим иноверчеством, равно как и сибирские «идолопоклонники», вызывали стремление царя изменить их с помощью русской православной религии. Российская сторона проявляла большой интерес к калмыкам. Их навыки верховой езды породили желание включить их в казачьи войска для пограничной службы или использовать в российских походах против персов и татар [1008]. В связи с этим как петровское, так и последующие правительства были особенно озабочены тем, чтобы посредством установления территориального дисциплинирования с помощью Царицынской линии и обращения калмыков в русскую православную веру сделать их более лояльными и «обходительными» подданными [1009].
Когда Баксадай-Дорджи, внук могущественного калмыцкого Аюки-хана, в 1724 году согласился отречься от ламаистской веры и принять крещение, Петр I лично прибыл на церемонию, проходившую в Санкт-Петербурге, и согласился стать крестным отцом калмыка, которого в честь него нарекли именем «Петра Тайшина». После смерти своего деда Петр Тайшин решил, что после крещения он может с российской помощью стать новым калмыцким ханом [1010]. Он потерпел неудачу, однако калмыку удалось добиться, наряду с внушительным годовым жалованьем, лейб-гвардией и специально нанятым для него доверенным лицом для связи с российскими ведомствами, туманного обещания царя однажды получить город, построенный недалеко от Астрахани для него и крещеных калмыков из его рода. Это пожелание исходило от самого внука калмыцкого хана, который хотел по крайней мере зимой и, таким образом, сезонно вести оседлый образ жизни, а летом он и его род намеревались продолжать кочевую жизнь со своими стадами [1011].
Однако пока он располагал лишь обещанием Петра I, что получит для своих новообращенных калмыков город в Астраханской губернии. При жизни царя эта идея так и не была реализована. Для Петра I прежде всего было важно, чтобы религиозное обращение сопровождалось полной сменой идентичности (включая принятие русского имени). Борьба с собственно кочевым образом жизни, введение оседлости как самостоятельной политической цели в отношении кочевников и освоение земледелия как новой формы хозяйствования еще не играли для него никакой роли [1012].
Только в конце правления Анны Иоанновны наметилось изменение в отношении к степи и к степным народам, которое было направлено именно против их «непостоянного» образа жизни. Однако отправной точкой здесь, как и в случае с поселением крещеных калмыков в пригороде Чугуева при Петре I, стала эффективность миссионерской деятельности. Считалось, что ее можно было обеспечить при соблюдении двух условий: во-первых, если повседневная жизнь проходила (по крайней мере преимущественно) в христианском окружении и, во-вторых, если новокрещеные жили достаточно далеко от не обращенных в христианство представителей своей этнической группы и тем самым были защищены от их набегов или от действий, направленных на их возвращение [1013].
Обещание, данное Петром I своему калмыцкому крестному сыну Петру Тайшину, не было забыто. В 1737 году вдова Тайшина — калмычка, которую в присутствии ее крестной матери, Анны Иоанновны, крестили тем же именем — «княгиней Анной Тайшиной», — из‐за боязни набегов калмыков, не принявших христианство, умоляла императрицу претворить, наконец, план создания города в жизнь. Ей было предоставлено право стать главой всех новообращенных членов своего рода. Теперь она хотела обосноваться вместе со «своими» калмыками и с несколькими крещеными зайсанами [1014] на достаточном расстоянии от своих родовых пастбищ в Саратовской губернии [1015].
Царское правительство использовало эту петицию как повод для развития своей политики [1016]. С учетом опыта расселения калмыков в Чугуеве, было уже недостаточно следить за тем, чтобы калмыки сохраняли недавно принятую ими христианскую веру и были «защищены» от других представителей своей этнической группы [1017]. В отличие от Чугуева, теперь речь шла не об усилении российских оборонных постов посредством интеграции калмыков в казачью службу. Скорее побочный эффект, возникший среди жителей Чугуева, когда насильно переселенные при Петре I калмыки, чтобы просто выжить, вынуждены были осваивать земледелие и переходить к оседлому образу жизни, отныне стал основной задачей [1018].
Это амбициозное предложение внес не кто иной, как И. К. Кирилов, советник Анны Иоанновны и руководитель Оренбургской экспедиции. Кирилов доказал свою дальновидность еще несколькими годами ранее, когда дал императрице один из самых ценных советов по построению российской имперской стратегии на юге державы [1019]. Анна Иоанновна уже тогда была увлечена планами Кирилова и дала этому ярому приверженцу Петра I и автору первого географического описания Российской империи 1734 года поручение претворить имперские замыслы в жизнь. И теперь она последовала его совету и лично поручила ему построить для крещеной калмыцкой княгини Анны Тайшиной со свитой дворы, небольшую крепость, церкви и школы, чтобы они могли «обыкнуть к пашне и к домовному житию». В течение этого времени, когда княгиня и ее окружение привыкали к новому образу жизни и, как сказано в предписании, для соблюдения интересов правительства, с ними нужно было хорошо обращаться, остальным калмыкам пока разрешалось кочевать [1020].
Это стало новым шагом в двух отношениях. С одной стороны, наряду с защитой веры российское правительство впервые провозгласило целью перевести кочевых подданных к оседлому образу жизни. С другой стороны, был дан ответ на вопрос, как должна происходить трансформация образа жизни простых калмыков: российское правительство надеялось, что удачный пример с переселением княгини и ее свиты и освоение ими земледелия окажется привлекательным и для широких слоев калмыцкого населения. Таким образом, российская сторона разработала своего рода модель трансформации образа жизни своих кочевых подданных, модель, которой в несколько измененном виде применялась на протяжении всего столетия для реализации кампании по насаждению оседлости.
Первая попытка расселения, предпринятая Кириловым, провалилась во всех отношениях. Когда планы по переселению были обнародованы, большинство калмыков, которых крестили против воли вместе
