178
Этот эпизод свидетельствует о том, что командарм М.Г. Ефремов до последнего владел ситуацией, имел связь с подразделениями, в том числе и с немногочисленными отрядами, которым были поручены важные участки. Командиры и солдаты это чувствовали, потому так стойко сражались и с такой волей шли на прорыв. В 33-й, как я уже сказал, не было случаев коллективной сдачи в плен.
Доклад старшего лейтенанта П.В. Архипова очень лаконичен, по-военному скуп — самая суть: прорвались, не прорвались, кто убит, кто ранен. О том, как во время форсирования реки Угры их обстреливали из орудий и минометов и в это самое время пошел лед, он не написал. Не написал и о том, как переворачивались под ранеными набрякшие кровью льдины… Все это они пережили.
Группу полковника B.C. Бодрова тоже наполовину выбили на колючей проволоке свои. Какие-либо выводы из этого делать бессмысленно. Так встречали выходящих. Да, так встречали. Бойцы, возможно, были предупреждены, проинструктированы. Но — так встречали. Единственное, о чем хочется сказать: каково было умереть от своей пули, когда позади все мучения, холод и голод окружения, страх попасть в плен и умереть от ран и обморожений…
Очевидно, имеется в виду деревня Красный Октябрь или Красная Горка.
Очевидно, имеется в виду деревня Рыляки близ Юхнова. В таком случае А.И. Кононов переправлялся не через реку Угру, а через реку Рессу.
Скловер Абрам Яковлевич — интендант 2-го ранга 338-й стрелковой дивизии.
Возникает естественный вопрос: каким образом А.А. Зельфа запомнил деревни, мимо которых проплывал? Спрашивал, что ли, жителей: какая это деревня?.. Или потом, когда писал рапорт, создавал легенду, глядя на карту?
Странным выглядит то, что А.А. Зельфа о смерти полковника Ушакова говорит «со слов других товарищей». Да, смерть полковника была необычной, и ставить ее в ряд с другими было просто нельзя. Тем более ему, прокурорскому работнику. И если он действительно встречался с Жоровым на Угре, то неужели же профессор не рассказал ему того, кто застрелил полковника Ушакова и за что. Из всего этого можно сделать вывод: Зельфа всячески пытается дистанцироваться от этой истории, которая — он это хорошо понимал — весьма и весьма темна.
Можно себе представить «радость» командарма, когда очередной самолет с Большой земли доставил в окруженную группировку, остронуждавшуюся в подкреплении, в медикаментах для раненых и больных, в снарядах для орудий, не эти необходимые грузы, а прокурора военюриста 1-го ранга А.А. Зельфу. Задачей группы было, в том числе, и расследование причин окружения Западной группировки 33-й армии и того положения, в которое она попала в результате окружения.
В 1964 г., когда писалось это письмо, тов. Зельфа А.А. расставляет очень правильные, объективно верные акценты. Но откуда же на столе у командующего Западным фронтом Г.К. Жукова появился документ, в котором — черным по белому: «Как показало следствие, никто, кроме командующего 33-й армией, не виновен в том, что его коммуникации противник перехватил. Жуков». С чьей компетентной подачи Жуков подписал этот текст, которого, видимо, и сам устыдился, потому и не отослал ни Ефремову, ни Сталину. Потому как не его это было убеждение. А теперь эту неотосланную телеграмму все кому не лень ставят в укор Маршалу Победы. Тут снова уместно вспомнить тон и смысл разговоров с командармом-33 тогдашнего начальника штаба Западного фронта генерала Соколовского. Нет, тут интрига более глубокая. Я думаю, что историки со временем растолкуют ее суть. Все тайное в конце концов становится явным.
Странное письмо написал А.А. Зельфа. И ухватиться-то не за что. Что и говорить, написано профессионально, отпечаток долголетней работы над судебно-следственными документами действительно чувствуется. В самом начале собирался «дать канву», потом пространно заговорил о «декорациях», о том, как «люди проявляют героизм в беде», и о том, как «пригревало апрельское скупое солнышко…», а когда, наконец, память натыкается на живой эпизод, нить рассказа рвется о «забыл название» или просто «забыл». Десять раз автор письма называет имя профессора И.С. Жорова. Слишком обильно для такого небольшого текста. Даже сообщил такую подробность, что уважаемый профессор перед самым выходом, то есть перед маршем на прорыв, заболел гриппом. Или это такой литературный прием — ввести в текст героя, который потом будет играть, возможно, главную роль? Есть такой литературный прием.
Только вот какая странность: в 1942 г., когда А.А. Зельфа писал рапорт об обстоятельствах выхода, имя профессора Жорова он упомянул лишь дважды. И о гриппе ни слова. А ведь можно было бы и о гриппе профессора. Момент-то героический. Ради войск отказался вылететь… Но промолчал. Не потому ли промолчал, что любой особист тогда, в апреле 1942 г., мог ухватиться за этот любопытный факт? Что и сам А.А. Зельфа еще не знал толком, где гуляет его товарищ «в хромовом пальто»? Как много все же любопытного в истории Зельфы — Жорова!..
С точки зрения А.А. Зельфы, профессор И.С. Жоров конечно же представляет собой в окруженной группировке наибольшую ценность. Гораздо большую, чем ценность, к примеру, любого из генералов (их в Западной группировке было несколько) и даже самого командующего. Если же отстраниться от обстоятельств войны, то как можно решить, что жизнь рядового пехотного Петра Иванова или лейтенанта Ивана Якимова стоит дешевле? На каких аптекарских весах все это взвешивал уважаемый прокурор? Или здесь действовали какой-то иной стандарт и иная шкала ценностей, о которой не знали ни Петр Иванов, ни Иван Якимов, ни сам командарм?
Если же взглянуть на отказ профессора И.С. Жорова вылететь из окруженной группировки с несколько иной стороны, то логика его поведения — остаться во что бы то ни стало — становится вполне понятной и последовательной. Его главная миссия только-только начиналась, и он должен был находиться теперь неотлучно при командарме. И сразу меркнут «золотые узоры» этой «канвы», сотканной двадцать два года спустя…
Все, дело сделано. С этого момента командарм начинает доверять профессору больше.
Ложь. Командарм шел в общей колонне. Штабную группу отбили в сторону впоследствии. Первый вопрос: почему Зельфа явно намеренно свидетельствует против фактов? При этом смещает число начала прорыва. Можно сразу заметить, насколько его свидетельства разительно отличаются от свидетельств остальных вышедших из окружения, в том числе офицеров штаба, которые имели доступ к полной информации.
Снова ложь! Зельфа упорно развивает идею особого пути штабной группы. Давайте поразмышляем на эту тему. Вначале я решил, что личное желание «малочисленной группой» выскочить в «щель», бросив на произвол судьбы дивизии и раненых, огромный обоз, бывший военюрист 1-го ранга выдает за решение штаба, а значит, за решение командующего. Тем самым он, вольно или невольно, бросает на генерала скверную тень. Сам при этом, понятное дело, остается в стороне. Для него, в конце концов, плот нашелся. Что касается этого посыла Зельфы, то документы свидетельствуют об ином. Согласно приказу командующего № 027 Западная группировка марш на прорыв должна была совершать следующим порядком: несколькими колоннами, в одном направлении, в авангарде 338-я и подразделения 9-й гвардейской стрелковой дивизии, 873-й артполк; в центре штаб армии, 160-я стрелковая дивизия и до 500 человек тяжелораненых на подводах, здесь же шли с оружием в руках легкораненые; в арьергарде 113-я стрелковая дивизия.
Манера говорить о самом главном вскользь. Ну что ж, тогда будем читать это письмо между строк более внимательно.
Исключаю стилистическую небрежность человека, сорок лет листавшего и создававшего судебно-следственные документы и прекрасно усвоившего истину: за каждой бумажкой, за каждой фразой, за каждым умозаключением — судьба человека, очень часто жизнь или смерть, позор или слава. В каждой фразе Зельфы, за исключением «литературных» пассажей, — четко сформулированная мысль очевидца, делающего совершенно определенные акценты и отступающего на обочину, в заросли общих фраз именно там и тогда, когда говорить о виденном и пережитом ему по неким соображениям не хочется.
Но вернемся все же к идее Зельфы об особом пути штабной группы. А может, он существовал, этот особый путь? Но — чья воля стояла за тем, что в конце концов штабная группа действительно оказалась изолированной и особо преследуемой автоматчиками из «Бранденбург-800»? Из штабной группы постепенно выбывали люди, которые были особо преданы командарму. Кого-то ранило, как лейтенанта Якимова. Кто-то, выполняя особое задание командующего, не смог вернуться назад, как майор Толстиков. Генерал Офросимов погиб. Полковник Ушаков убит Камбургом. Остались немногие. И — люди «в хромовых пальто», один из которых потом благополучно переплыл на плоту Угру, а другой остался на оккупированной территории и под чужим именем (!), тоже успешно, выжил в одной из деревень при госпитале. Правда, впоследствии поисковики, побывавшие в той деревне, ничего подобного, о чем тот расскажет в своей одиссее, не обнаружат.
