Цагеридзе сидел, стиснув ладонями голову. Все внутри него опять бушевало.
Да, да, все, что говорит Баженов, возможно, и правдиво и искренне. А жестоко и цинично потому, что предстает во всей своей оголенности, противоречит, мелко и гадко противоречит всем его, Цагеридзе, представлениям и о гуманизме, и о честности.
Но отвергнуть просьбу этого человека - значит действительно поступить и вопреки желаниям Марии. Это неоспоримо.
Цагеридзе вскочил и забегал по комнате.
- Хорошо, - сказал он, останавливаясь. - До возвращения Марии на рейд я согласен. Но не потому, что вижу в этом какой-то "гуманизм". Согласен потому, что без Марии в этом я ничего не понимаю. Пусть остается до ее приезда все, как было!
- Вы очень правильно решили, Николай Григорьевич. А что касается моей фамилии, есть, кажется, такая категория в родственнической структуре двоюродные племянники. Повторяю: с мамой я уже условился. Она знает, что я нашел ее и что увезти отсюда немедленно не имею возможности. Зачем ей осложнять свои и без того нелегкие отношения с Марией Сергеевной? Жизнь дьявольски трудная штука, Николай Григорьевич! В особенности когда складывается и распадается семья, а в результате этого остаются мучительные и неразрешимые проблемы. Вы не были еще женаты? Ну что ж, тогда желаю вам лучшего, чем было у меня, счастья. - Он соединил вместе ладони, а потом, разведя их, звонко ударил себя по коленям. - Итак, мне кажется, в том, что касалось лично нас, точки над "и" теперь всюду поставлены. Пора перейти к действительно серьезным делам, к тому, что и вас и меня больше всего волнует, - к вопросу о замороженном в запани лесе...
Цагеридзе, не слушая, снова закружился по кабинету. Он чувствовал: а все же этот человек причинил какое-то зло Марии, большое зло, и не так просто все, что этот человек сейчас рассказывает...
- Нет! Нет! Мне все-таки осталось непонятным: зачем нужно было Марии молчать? Не сошлись супруги характерами - не стыдно! Муж оказался мерзавцем - не стыдно! Сама оказалась мерзавкой - стыдно! Но это скрывать бесполезно. Все равно поймут, разгадают другие. В наше время, как говорите вы сами, разводы мало предосудительны. Семейные разлады легко примиряют в народных судах, на профсоюзных собраниях. Семья в наше время не тайна, семья у всех на виду. Вы не сказали мне всего. Что могло быть у вас хуже простого несовпадения характеров? Говорите!..
Теперь вскочил и Баженов.
- О-о! Вон вы какой поворот все время придаете нашему разговору! Из него, слава богу, следует все же, что вы меня не считаете хоть мерзавцем. Спасибо и на этом! А что касается Марии Сергеевны... что касается мной недосказанного... Простите, Николай Григорьевич, я не базарная торговка, чтобы раззванивать интимные вещи о женщинах. Даже о своей бывшей жене и даже ее будущему мужу! Поговорите с ней сами.
- Мерзавец! - теряя всякое чувство меры, закричал Цагеридзе и схватил Баженова за лацканы пиджака.
Ударом в грудь тот оттолкнул Цагеридзе.
- Будьте мужчиной, - сказал он, сверля Цагеридзе сквозь толстые стекла очков своими крупными, в горошину, зрачками. - Семейные дела - теперь уже я повторяю ваши слова - превосходно решаются на профсоюзных собраниях. А вы лезете в мещанскую драку.
6
Было неприятно после этого стучаться и просить Лиду отомкнуть дверь. Она же слышала, если не дословно весь разговор, то во всяком случае их возбужденные голоса, крики. Было неприятно ожидать в трудной и долгой паузе, пока подъедет к конторе Павлик. Было неприятно сидеть потом в кошеве и ехать на место работ рядом с человеком, к которому нет, не осталось ни малейшего уважения.
Цагеридзе молчал. Говорил Баженов как ни в чем не бывало.
- Я очень внимательно ознакомился с вашей докладной и со всеми инженерными расчетами. Обязан вам сказать, Николай Григорьевич, что вообще-то сама ваша идея, как таковая, далеко не оригинальна. Подобные способы зимнего отстоя леса в принципе применяются давно. И если бы, скажем, шла речь об авторском праве на рационализаторское предложение, даже не заглядывая к вам на рейд, я дал бы отрицательное заключение: товарищ Цагеридзе выдумал... порох. Но Анкудинов звонил в ЦНИИ, рассказывал моему начальству: "Расположение запани относительно главного русла Читаута практически таково, что вся масса льда в момент вскрытия реки станет давить именно на левый берег. Должна быть устроена колоссальной прочности преграда, чтобы этому помешать". Когда мне передали это, меня это дьявольски заинтересовало. Это как раз тема моей новой научной работы. И я буду рад передать вам свой некоторый опыт.
Дорога пошла круто под гору. Читаут открылся враз, широкий и серебристый, мерцающий разноцветными мелкими искорками. Впереди морозно дымилась Громотуха. Конь приседал на задние ноги. Баженов крепко вцепился в гнутую обводку кошевы.
- Вы знаете, я больше десятка лет провел в лесах около рек. Урал, Карелия, Печора, Кама... Но то, что я вижу сейчас, не столько красотой, сколько величавостью своей превосходит все, абсолютно все, - говорил он, показывая на синеющие за рекой Ингутские перевалы. - Это действительно Сибирь! Какая-то особенная, щедрая и богатая! Еще когда я летел сюда из Красноярска, над тайгой, я думал: не удивительно, что лес в Сибири плохо берегут. И в самом деле. Кто бережет в пустыне песок? А здесь лесу - все равно что песка в пустыне. Да, да, потому и очень правильны и понятны сомнения Анкудинова. Двадцать восемь тысяч кубометров, замороженных здесь, у вас, в балансе природы - абсолютный нуль.
И тогда Цагеридзе все-таки не сдержался:
- Неважно знаю бухгалтерию, неважно знаю арифметику, но не могу себе представить такого равенства: двадцать восемь тысяч равны нулю. Двадцать восемь тысяч - всегда двадцать восемь тысяч. Даже в балансе природы. В балансе же заполярного комбината, которому мы вовремя не доставили лес, они значат и еще больше.
- Вы говорите так, Николай Григорьевич, словно бы Читаутский рейд единственный в стране, кто провалил свои поставки, - спокойно возразил Баженов. - Не следует впадать в излишний драматизм. Нарушение поставок частью предприятий столь же естественное и неизбежное явление, как бесполезная растрата пара во время работы локомотива. Кпд паровых машин, да и любых машин, никогда не достигнет единицы! Кругооборот взаимных поставок в народном хозяйстве, этот кпд, также никогда не будет равен единице. И это нужно принимать, как некий неписаный, но твердо действующий экономический закон. Вот вы боретесь за миллион, в своей докладной вы даже пишете слово "миллион" с большой буквы... А вы не читали - в газете "Правда" была напечатана заметка, - не читали о том, что замена точеных деревянных катушек для ниток катушками, литыми из пластмассы, принесет стране ежегодно пять миллионов экономии. Но между тем катушки по-прежнему выпускаются деревянные. Какие-то кондукторши на междугородных автобусах, кажется где-то в Прибалтике, за один год навозили "зайцев" на полтора миллиона рублей! И это будет делаться всегда. Такова жизнь. Прикиньте, сколько таких "заячьих" и сколько "катушечьих" денег недополучает страна ежегодно? Что там ваш несчастненький миллион! Миллион, Николай Григорьевич, даже в начале строки, после точки, в наше время, к сожалению, следовало бы пока еще писать с маленькой буквы.
Цагеридзе прорвало снова. Хотя он себе и приказывал молчать, молчать и только слушать.
- Отлично! Вы приехали запретить мне спасать миллион? Так я вас понимаю? - гортанно выкрикнул он. - Николай Цагеридзе соглашался на приезд консультанта, а не запретителя. Эти обязанности с очень большим мастерством уже пробовал осуществлять наш бухгалтер Бобыкин. Эти обязанности принимал на себя и товарищ Анкудинов. Не довольно ли запретителей! Цагеридзе нуждается в советах, серьезных советах. Если у консультанта ЦНИИ нет таких советов - я прикажу Павлику повернуть обратно. Свое запрещение вы можете написать в конторе в Красноярске, в Москве, в Индии, где угодно - все равно считаться с ним я не стану! Работы у нас идут и будут продолжаться. И миллион, пусть с самой маленькой буквы, Николай Цагеридзе все-таки положит в народную кассу! И напишет тому министру, который не хочет заменять дорогие катушки дешевыми, что он, как и вы, запретитель.
- Не обижаюсь, Николай Григорьевич, - сочувственно кивая головой, сказал Анатолий. - Более того: полностью поддерживаю вас. Поворачивать обратно Павлику не нужно. Хороши ли окажутся мои советы, решать будете вы, но я приехал именно давать советы, а не запрещать. И даже если бы вдруг мне показалось, что сделана весьма серьезная ошибка, я только честно выскажу вам свое мнение. А решать все равно будете вы. Если ваша затея увенчается успехом, я с большим удовольствием и где следует расскажу о вашей смелой инициативе. Только так! Почему, Николай Григорьевич, вы упорно не хотите видеть во мне вашего доброжелателя?
