- Ваш план прекрасен, ваше величество, - твердо промолвил Тейтлебен, поднимаясь со стула. - Я знаю, что царь Петр страшится генерального сражения. Ваша военная мощь и талант полководца удерживают русского царя от главной схватки с вами. Изменник стыдится скрестить шпагу с тем, кому некогда приносил присягу на верность, свою шпагу. Ваше присутствие на берегу Немана, у Гродно, совершенно парализует русских. Мне рассказывал, что в жарких странах водятся змеи, способные завораживать своим взглядом жертву. У Гродно вы станете тем самым змием и... проглотите ненавистную вам жабу.
Карлу очень понравилась речь Тейтлебена, и генералы, видя это, аплодировали Тейтлебену из лести. Многие из них втайне желали неудаче своему государю, ведь тогда и неизвестно откуда взявшийся выскочка Тейтлебен был бы посрамлен. Но покамест Карл одарил любимца благодарной улыбкой и убрал в ножны шпагу. Военный совет был закончен.
* * *
Наступил январь 1706 года. Главный русский пехотный корпус, которым командовал фельдмаршал Огильви, желчный шестидесятилетний шотландец, считающий себя гением стратегии, - таковым его, впрочем, считал и Лже-Петр, приглашая на русскую службу, - стоял на зимних квартирах в Гродно. Солдаты и офицеры, с удобством расположившиеся по обывательским домам, исполняя строгие приказы командования, совсем не притесняли своих хозяев, за дрова и свечи платили сами, лишь пользовались их сеном, заменявшим им постели, да кое-какой мебелью. Насилия со стороны солдат по отношению к хозяевам не замечалось, - один лишь капрал какой-то дозволил удовольствие себе побаловаться с девчонкой-полячкой, но по жалобе последней был выискан в полку и прогнан три раза через строй, хоть и убеждал кригсрехт* в том, что девка сама его и зазвала на сеновал.
В общем, жизнь в Гродно на винтер-квартирах, когда не было суеты походов, сражений, тянулась тихо, вяло, как тянется густое тесто из квашни, если зацепишь его рукой и попробуешь оторвать кусочек. На улицах тихого, с низкими домами, захолустного Гродно солдат увидеть можно было за колкой дров, с коромыслом и ведерками, иной раз на плацах, где они, дабы не забывали службы, шагали по утоптанному снегу часа по два в день, не больше, отрабатывали ружейные приемы, учились здороваться с начальством и прощаться. Утром же и вечером выводили полки на плац, устраивали проверки за убылью по причине дезертирства начальство воинское следило крепко. Так и жили, ожидая весны, не забыв установить на валах города пятнадцать пушек, на всякий случай, да еженощно выставляли за город крепкие караулы на предмет неожиданности какой. И вот неожиданность явилась в лице Карла с войском - уж такого-то подарка никто из русских генералов ожидать не мог.
От Вислы до Немана Карл с полками прошел по уже примерзшей земле, по негустому снегу, на редкость быстро. Русские, узнав о приближении врага, желая шведу помешать, выслали к переправе драгунские полки, но их быстро смяли, разогнали, развеяли, как дым. Перейдя на другой берег, где раскинулся Гродно, Карл думал, что вызовет врага на генеральное сражение, но Огильви, осторожный, как всегда, решил, что безопасней будет отсидеться под защитою валов и пушек Гродно. Карл, не надеясь на успех штурма, отошел от города, обложив все подступы к нему. Он знал, что в магазинах Гродно и так уж провианта в недостатке, а если отсечь от города пути подвоза муки, крупы и мяса, то русские до прихода весны дотянуть не смогут: им или придется пробиваться, уходить из города, и тут-то их настигнет Карл, или они попросту сдадутся на милость короны шведской.
Если прежде в Гродно царила тишина порядка, то теперь она сменилась тишиной уныния. Солдаты все реже выходили на улицы, стараясь, если не было учений или нарядов,
* Военный суд. - Прим. автора.
собраться где-нибудь кружком, поговорить о делах военных, делах грядущих. Все знали, что в нескольких десятках верст от Гродно, постоянно высылая к городу большие воинские партии, расположился сам Карл Шведский. Еще и прежде по армии, от полка к полку, от батальона к батальону, от роты к роте, от плутонга к плутонгу, от солдата к солдату полз слушок о том, что шведа хоть и бьют маленько, но от сражения с самим Карлушей (так по-свойски называли короля солдаты) Петр будто бы уходит, избегает главного сражения, страшится того, что не выдюжит. А коль боялся сам царь, что же оставалось делать рядовым бойцам? Вот и теснились они друг к другу, сбивались в кружки, как жмутся овцы, почуяв волка. Люди внезапно утончившимся обонянием почуяли близость страшного, опасного врага, и голоса их теперь звучали приглушенней, не было слышно ни песен, ни солдатских прибауток, баек, смеха. Карл, стоявший где-то близко, напомнил всем о смерти, о том, что шведы, если уж захватывают русских, то в живых никогда не оставляют добивают штыками, положив рядами на бревна, чтобы удобней и вернее было. Так вели себя солдаты, да и офицеры, в доме же, где разместился фельдмаршал Огильви, напротив, в тот час было шумно. Больше полудюжины высших воинских чинов собралось в огромном зале. Было здесь и сам король Август; с его красивого, полного лица не сходило выражение тревоги.
Огильви наконец удалось успокоить всех, кто находился в зале, и теперь старик, поджав тонкие губы, наставительно говорил по-немецки, хотя в зале были двое русских - Меншиков, его помощник и правая рука, и Аникита Иванович Репнин:
- Не нужно волноваться, господа. Карл не посмеет напасть на Гродно, мы уже поняли это. Штурм будет стоит ему огромных потерь, а свое войско шведский король бережет - откуда придут к нему новые солдаты? Мой план таков: спокойно отсидимся под прикрытием валов и пушек до весны, а там и царь Петр пришлет нам сикурс.
Меншиков, бегавший по залу взад-вперед, очень недовольный тем, что его сделали вторым лицом при войске, не любивший Огильви и считавший, что старый шотландец слушает скорее короля Августа, чем заботится о русском войске, почти закричал в ответ:
- До весны досидим, говорите? Ну, а на каких харчах-то? Магазейны и без того полупусты были, а теперь и вовсе жрать служивому нечего будет, коль Карл все дороги перекрыл. Говорил же я прежде, и царь Петр мне о том писал: уходите из Гродно, понеже Карл может с места так быстро сняться, как петух со своего насеста слететь. Вот уж, передают, он с Реншильдом соединился, на помощь им Левенгаупт из Лифляндии спешит. Куда ж нам теперь выходить?
Огильви, не боявшийся влияния Меншикова при дворе и тоже не любивший заносчивого военачальника, который пытался лезть через его голову и постоянно давал советы, а то и просто приказы, сурово сдвинув брови, говорил:
- А и не надо никуда выходить, о том я и толкую, господин "Меншикофф". Чего бояться опустошенных магазинов? Скоро наступит Великий пост, и выносливые, терпеливые русские солдаты обойдутся одним хлебом и крупой. Я же знаю, что даже несмотря на приказ царя Петра есть мясо в пост, чтобы не оголодать, солдаты отказывались употреблять мясное*, ибо чрезвычайно набожны и не хотят согрешить. А до весны недолго осталось! Перезимуем!
В разговор с решительным видом вступил король Август:
- Ах, господин Огильви совершенно прав! Не нужно никуда уходить. На открытом пространстве Карл непременно разобьет слабую русскую армию, а отсидеться за валами Гродно ещё как можно. Я тотчас отправлюсь в Варшаву и вернусь сюда в самом скором времени, приведя надежный сикурс - своих саксонцев. Правда, в дорогу для своего прикрытия я должен буду взять четыре русских полка драгун.
Веское мнение короля прекратило все споры, и Меншиков больше ничего не говорил - сел и прикрыл лицо руками.
Лже-Петр получил известие о движении к Гродно Карла, находясь уже в Москве. Понимая, какая западня готовится русскому корпусу, тотчас отправился в Польшу. "Если Карл окружит войско, - думал он дорогой, принудит его к сражению, то все кончено. Заменить корпус в скором времени мне нечем, и мой недавний государь, не встречая со стороны русских никакого сопротивления, двинется к Москве, возможно, ещё до весенней распутицы. О, марши он совершает чрезвычайно быстро. Боже, святой Мартин, помоги мне! Я уже вижу, как меня в цепях везут по Стокгольму, и чернь презрительно смеется надо мной: "Смотрите, вон он, русский царь! Подлый изменник! Он презрел присягу. Сколько сынов Швеции погибло из-за его неумной гордости, стремления к власти!"
Шенберг, трясясь в карете, поставленной на полозья, закрывал глаза, и в сознании всплывали глумливые рожи кузнецов, кухарок, кожевников. Люди кидали в него камнями, женщины подбегали и дергали за волосы, плевали в лицо, и к эшафоту он был подведен уже в изорванной одежде, окровавленный, облитый нечистотами. А на эшафоте - не плаха и палач с топором. Нет скамья и свисающая над ней веревка, удел уличных воров. И конец, и темнота, вечная темнота... "Неужели, - думал он, - власть, добытая нечестивым путем, всегда ведет к дурному концу? Нет, не хочу! Я должен что-то предпринять, но вот только что? Кто сможет дать мне совет? Да, Меншиков! Он лучше всех осведомлен о том, что
