Александр Говоров - Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года

Тогда сорвалась с места и вся масса поставщиков и подрядчиков. Кинулись к трапам, зло кричали на вахтенных, пытавшихся задержать. На крик, кудахтая по-иноземному, выбежала и свита, а палуба была уже пуста. Конопатчики в люльках, на верху мачт, смеялись не скрывая.

- Вот так-то, Константиныч, - сказал бурмистр Данилов, отыскав в адмиралтейской роще своего знакомца. - И не знаем, что теперь с нами будет за ту ретираду. В железа посадят.

- У! - ответил Нартов, раскуривая трубочку-носогрейку. - Бог не выдаст, свинья не съест.

Они уселись на бревно в тенек, возле главной башни Адмиралтейства. Мимо катились тележки с гравием, шагал взвод матросов, торговки волокли жбаны со щами.

- Ему и не до вас, Головину-то, - продолжал Нартов, посасывая трубочку. - У него все мозги в царицыной прихожей, где куется Россия иная, чем при Петре Алексеевиче.

При упоминании покойного императора Нартов достал большой клетчатый платок и вытер им краешки глаз.

- Ты-то зачем сюда приходил? - спросил после некоторого молчания бурмистр Данилов.

- Место новое ищу. Токарню мою надо переносить. Да разве здесь работа? Точат по шаблону балясины для корабельных перил ни уму ни сердцу. Я тебе как-нибудь покажу паникадило для Петропавловского собора, которое я сделал в память о государстве. Вот там выточка - у каждого усика по двенадцать перемен резца.

- А зачем тебе токарню переносить? Тебе еще покойный император сарай пристроил у самого Летнего дворца.

- В том-то и дело, брат, в том-то и дело! Шумно теперь от моих станков при дворце, хлопотно. Сама-то государыня ничего не говорит. Она со мной приветлива:

"Как живешь, Нартов?" да "Не болеешь ли, Нартов?" А вот лифляндец треклятый, Левенвольд, красавчик, то и дело гонцов ко мне присылает: "Нельзя ли без скрипа, цесаревна книжку изволят читать..." Без скрипа, с ума сошли! А то раз его высочество, герцог голштинский...

Он не договорил, шумно засосал свою трубку, похлопал по карману, ища кошель с табаком.

- И вообще, скажу я тебе, - нагнулся он к уху бурмистра.^ Все кругом пошло в расстройство. Со стороны, все как и было при покойнике царе. АН нет, словно опустевший улей, пчелы-то гудят, да все без толку. Матка улетела, и каюк!

- Ну, это ты перехватил, Константиныч! - сказал бурмистр, не любивший опасных разговоров.

- А погляди сам! - Нартов указал на Адмиралтейство.

Там, внутри огромного четырехугольника зданий, располагалась верфь. На каменных эллингах и в деревянных доках высились строящиеся корабли. Пузатые их бока и свисающие снасти, квадратные люки для пушек виднелись везде, куда хватал глаз. Множество людей сновали везде действительно как пчелы или, вернее, как муравьи. Казалось, корабли эти вот-вот покинут верфь и выйдут в море.

- Ан нет! - заговорщически продолжал Нартов. - При Петре Алексеевиче стопушечный корабль строился полтора года, истинный крест! Сорокапушечный фрегат строился год. А все то, что ты сейчас видишь, было заложено еще при нем. И стоят те корабли уже по три, по четыре года, и конца этому никакого не видать!

- Ого-го-o! - вдруг закричал над ними артельщик, вышедший с ватагой крючников. - Отцы, позвольте вас побеспокоить, бревно забрать. Поскольку это и не бревно, а салинг с корабля "Стремительный".

Приятели поднялись, разминая ноги.

- Дел, брат, у нас, я вижу, срочных нет, - сказал Нартов. - Пойдем-ка лучше ко мне домой, я рядом живу, а ты у меня еще не бывал.

2

Молоденькие клены просунули лапчатые листья в раскрытое окно. Зеленый полумрак царил в низенькой горнице.

- Что ж ты, Константиныч, в мазанке такой тесной живешь? - сказал бурмистр, хрустя чесночком. - Тебе же покойный государь вон какую домину отгрохал, в три жилья!

Действительно, перед окошком возвышался дом в три этажа, фасадом на малую улицу Морской слободки.

- Один я, как перст, брат Данилов, - отвечал Нартов. - Судьбы своей не устроил. При Полтаве я при особе государя... Да и потом, все походы и походы... За грани

И посуду вымоют, и снеду приготовят, и половики выбьют. Законная супруга так бы не управилась ретиво.

- А как тебе ее дочка? - спросил бурмистр.

- Аленка-то? - насторожился Мартов.

- Да, Алена. Как она, на твое разуменье?

- Девка кровь с молоком, на все спора, в любом деле за пояс заткнет. Да что она тебе?

Замолкли, занявшись закусками и питьем. На улице солнце перевалило зенит, и в доме напротив загремели посудой.

- Скажу тебе как на исповеди, Андрей Константинович, - признался бурмистр Данилов. - Хочу засватать ее, эту Аленку. Она, правда, кабальная, так я ее выкуплю, у меня кое-что есть.

- Что? - поперхнулся Нартов и стал пить квас. - Что ты сказал?

- Да вот, хотел просить тебя быть мне сватом. К тому же и протекцию ты бы мне оказал при выкупе. У тебя небось знакомство в любой коллегии есть.

Нартов вскочил, бросил рушник на стол.

- Ты что, обалдел, что ли? Повредился на старости лет?

- Ну уж я не такой старый, - миролюбиво возразил бурмистр, чувствуя, что допустил какую-то оплошность. - Другие женятся старее меня. Вон канцлер, граф Головкин, тот совсем уж развалина...

- Ты мне зубы канцлером не заговаривай! - вскричал Нартов.

Тогда бурмистр Данилов понял, что его гостеприимный хозяин сам имеет виды на прачкину дочку. Бурмистр горестно нахлобучил свой капелюш и вышел, не попрощавшись.

3

Адмиралтейская пушка не слышна в Канатной слободке, там время меряют по пенью кочетов да по мычанью стада. Звонят еще часы на лютеранской кирке, но там время немецкое, не православное, черт его разберет.

Поэтому граф Рафалович, щелкнув крышкой часов в виде луковицы и взглянув на пустые скамьи аудиториума, подумал, что эти студенты опять время перепутали и не явились.

Но тут перед ним предстал похожий на взъерошенного воробья студент Миллер и объявил, что он явился слушать лекцию.

- А где остальные?

- Другой студент тотчас прибудет. А более никого нету.

- Поразительно! - сказал граф. - Неужели я, признанный авторитет европейской науки, вынужден буду читать лекцию двоим?

Миллер заученно разъяснил - видимо, приходилось разъяснять уже не в первый раз. Еще покойным государем было предложено иметь при вновь основанной Академии студентов, сиречь элевов. И каждый академикус обязывался читать сим элевам лекции в меру своего разумения. И некоторое число элевов уже были приписаны к Академии и получали денежное вознаграждение и приличный кошт. Однако за пьянство и предерзостное их поведение...

- Позвольте, сударь, - остановил его Рафалович. - Мне недосуг выслушивать пространные выдержки из казенных реляций. Но вы-то, вы-то! Вы же европеец и должны понимать, что этому названья нет!

- Как угодно, - поклонился Миллер и направился к скамьям.

- А вы, сударь, каким образом студент? Ведь у вас же, я слыхал, есть уже диплом Тюбингенского университета?

Миллер вновь казенным голосом разъяснил, что за неимением подготовленных элевов русского происхождения решено было нанять студентов за границей, как и профессоров для преподавания им. Однако было поручено это библиотекариусу Шумахеру...

- Не говорите дурного о моем высокоученом друге! - воскликнул граф, хотя Миллер не успел сказать о нем вообще ничего.

- Как угодно, - вновь повернулся, чтоб уйти, Миллер.

- Стойте, стойте! - удержал его граф. - Каждый день здесь, в России, я узнаю о ней столько поразительного, о чем наша бедная Европа и не подозревает. Говорите!

- Контракты с нами в Европе были заключены как со студентами, но дело тянулось многие годы, и мы успели закончить свои университеты. Прибыв в Санктпетербург, господа Эйлер, Гмелин, Гросс и некоторые другие, предъявив свои дипломы, были переведены в профессора...

- А вы, вы, бедный мой Миллер?

- А я маленький ростом, мне ведено подрасти.

- Шутите! Скажите лучше, как ваше студенческое звание согласуется с понятием академической чести? Не могу вас, приехавших в Россию, понять, не могу!

- Оклады даются приличные, - замялся Миллер. - К тому же здесь и выдвинуться можно быстрее, чем в Германии, где последний герцогский капрал значит больше, чем самый именитый академик. В России же, несмотря ни на что, уважают людей науки.

- Значит, вы студент, господин Миллер?

- Да, я студент.

- Тогда чему вы учитесь, студент с дипломом магистра, в этой неграмотной, страшной России?

- Я учусь России, - ответил Миллер.

- М-да... - не нашелся что сказать граф Рафалович. Из прихожей послышался шум шагов. Вошел молодой человек, смуглый, с черными внимательными глазами, пластичностью манер напоминавший переодетую девушку в своем унтер-офицерском Преображенском мундире. Слуги несли за ним портфель, глобус и подушечку, чтобы класть на жесткую скамью.

- Князь Антиох Кантемир, - представил его Миллер. - Это студент добровольный, по милостивому соизволению государыни.

Рафалович тотчас залебезил перед князем, заохал. Неужели сын того великого Кантемира, который был господарем молдавским в несчастные дни Прутского похода?