Александр Говоров - Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года

Рафалович тотчас залебезил перед князем, заохал. Неужели сын того великого Кантемира, который был господарем молдавским в несчастные дни Прутского похода?

- Господа! - восклицал он, ударяя в ладоши. - Господа! Это поразительно! Два студента - один магистр, другой - принц византийского происхождения. Действительно, такое может случиться только в России! Но читать лекцию - почту за честь!

Но тут выяснилось присутствие в аудиториуме еще третьего слушателя, и граф спрыгнул с дубовой кафедры, куда он успел уже взгромоздиться со своими конспектами.

Третий слушатель был также военный, но в васильковом мундире полицейского ведомства и, судя по галунам, унтер-офицер.

- Максим Тузов! - вскочил он перед подходящим к нему графом. Корпорал градского баталиона. В академическом уставе вечнодостойныя памяти императора Петра Великого указано, что лекции волен слушать всякий желающий. Я свободен от службы и прошу позволения присутствовать.

Рафалович выслушал его чистую немецкую речь и заволновался.

- О, нет, нет, ни в коем случае. Я буду читать по латыни. К тому же студенты приравниваются к офицерам, а вы всего лишь нижний чин. Прошу вас выйти вон.

- Кто это такой, кто это такой? - спрашивал Кантемир у Миллера. - Этот из полиции, он шпион?

- Да нет, - болезненно морщился Миллер. - Он хороший, он наш. Это я сдуру предложил ему па лекции ходить... Он тогда мне ничего не ответил, а теперь пришел...

Тогда Кантемир крикнул графу:

- Оставьте его в покое! Пусть слушает. Действительно, по уставу все лекции общедоступны!

А Миллер обещал сесть с ним рядом и все переводить, что будет непонятно

Но Рафалович молчал, сопя длинным носом и укладывая конспекты за обшлаг своего кафтана.

Максюта спустился меж рядами пустых скамей и вышел не обернувшись.

Рафалович вновь взобрался на кафедру и услышал, что Миллер что-то вполголоса сказал Кантемиру, а тот засмеялся. Рассерженный граф потребовал повторить вслух.

- Скажи ему, скажи, - подбодрил Кантемир коллегу. - Пора перестать быть трусом.

- Вот вам и ответ, - сказал звонко Миллер и уронил очки. - Вот и ответ, почему среди нас нет русских студентов.

- О! - махнул рукою граф. - Вы его не знаете! Он вор, присвоил мой увы! - философский камень.

- Читайте лекцию, - потребовал Кантемир. Рафалович на это ничуть не обиделся, раскрыл потрепанные конспекты и уткнул в них свой аристократический нос.

- Антиквитас рутениорум индестината эст, - начал он высокопарно и гнусаво. - Ин скрипторум сциенцие нон конклюзис... Древность России непостижима, в ученых трудах не описана, источников достоверных не имеет...

Далее граф распространялся о диких скифах, о разбойных роксоланах, о свирепых грабителях гуннах и иных таинственных народах, кои были предками нынешнего российского племени, кои передали ему по наследству все свои черты. Граф усиленно доказывал, что и истории-то, по существу, у этого скопища нет, а есть нагромождение злодейства. Он тыкал пальцем вниз, как бы пригвождая варваров-русских.

- Не кажется ли тебе, - спросил Кантемир, наклонясь к уху коллеги, что он так и чешет по той гнусной статейке из "Гамбургских курантов", помнишь, в позапрошлом году?

- Так и чешет, так и чешет! - сокрушенно ответил Миллер.

- Встань и скажи ему, - посоветовал Кантемир.

- Ой, что ты! Он же граф... А моя бедная матушка...

- Ну, тогда гляди, как я этого ретивого скакуна укорочу.

Юный Кантемир встал без позволения и стал поправлять кружевные брыжи под обшлагами форменного кафтана.

- Что такое? - остановил чтение Рафалович.

- Как подданный и слуга ея величества императрицы российской, я не могу здесь слушать такое... Венерабилис доциссиме, экстракта коммуниците, то есть ученейший преподаватель, сообщите нам источники всего, что вы тут наговорили.

Рафалович на дубовой кафедре пришел в настоящее неистовство, стукнул кулаком, отчего его модный парик сполз на сторону. Как! Он имеет дипломы двадцати семи ученых корпораций Европы, и нигде еще у него не смели требовать источников!

- Вы затронули честь России! - сказал Кантемир.

- И русского народа! - выкрикнул Миллер, захлебнувшись от собственной храбрости. - Который пока не в состоянии ответить вам достойно на языке науки!

- Да вам то что, - вдруг совершенно спокойно сказал Рафалович, собирая свои конспекты. - Что вам эта Россия, что вам ее народ? Вы же оба для нее чужеземцы!

Он сердито хлопал бумажками, а из-за окна доносились звуки слободского лета - бабы галдели у пруда, били вальками, полоскали белье.

- Мы поможем этому великому народу,- сказал князь Кантемир, сверкнув угольными глазами. - Поможем вырваться из мрака невежества. У него великое сердце; освободившись, он поможет нам.

4

Солнце еще светило, а царский токарь Нартов, перебравший камчужной настойки, спал сном праведным. Тихо отомкнулась дверь, и в его мазанку вошла Алена Грачева. Прислушавшись к хозяйскому храпу в опочивальне, перекрестилась на огонек лампадки.

Повернулась и позвала кого-то из сеней:

- Заходите, не сомневайтесь. Его теперь и пушкой не разбудишь.

В горницу вступил Максим Тузов, одетый, однако, не в форму, а в какой-то кургузый кафтанчик с чужого плеча. Не желаете ли откушать? предложила Алена. Лучше приступим безотлагательно, - ответил Максим.

Но Алена никак не могла угомониться-- да отпейте кваску, да присядьте, передохните.

- К делу! - повторил Максюта. - Мне, милая, семь дней жизни только отпущено, из них, считай, два уже позади.

Тогда Алена подвела его к раскрытому окошку, откуда из-за резной листвы клена был хорошо виден полнощный вертоград.

- Значит, хозяйка его и есть та самая Сонька? - недоверчиво спросил Максюта.

- Не сомневайтесь! Весь Сытный рынок так говорит. А какие у нее на службе монстры! Что ваша Кунсткамера! Максюта усмехнулся.

- А почему ты думаешь, что философский камень взяла именно она?

- Я уж вам сказывала, что знакома кое с кем из Сонькиных монстров. Они меня все расспрашивали про Кикины палаты. Какая там стража да что там есть...

Максим приподнял треуголку и почесал в затылке.

- Максим Петрович! - Алена засматривала в лицо Максюты. - Послушайте меня! Может быть, мне переговорить для начала с Сонькииой оравой? Там один есть, по прозвищу Весельчак, в гайдуках стоит. Он, конечно, тать татем...

Максюта сделал движение, будто хотел ее остановить, а она схватила его за руку.

- Только вы не сомневайтесь во мне, Максим Петрович! Только не сомневайтесь!

В это мгновение что-то тяжелое упало и покатилось.

- Хозяин! - встрепенулся Максюта.

Алена тоже вздрогнула, но, заглянув к хозяину, убедилась, что тот по-прежнему во власти сна. Тогда она распахнула дверь в сени. Там повалился и заскулил карлик Нулишка.

- Ах ты, чертенок! - вскричала Алена, хватая его за ухо. - Так это ты роняешь кадушки?

- Отпусти, Аленушка! - выворачивался карлик.

- Поглядите, Максим Петрович! - подтолкнула его Алена. - Ведь он мой жених. Суженый-ряженый! Так и ходит везде за мной, да еще твердит, что он-де не из простого рода, отец его был царем шутов!

- Истинный крест! - божился карлик. - О-ой, больно! Отпусти же!

- Говори, будешь еще за мной таскаться?

- Не буду! - заверил Нулишка.

- Врешь, конечно! Ну, иди!

Почувствовав свободу, карлик исчез. Алена же, поднявшись на цыпочках к самому уху Максима Петровича, принялась ему толковать, как поступить с Сонькиными молодцами.

А Нулишка, таясь за кустами, пересек двор и проник в вертоград, где полным ходом шла подготовка к вечернему действу.

- Ой, Весельчак, беда! - охнул карлик, утыкаясь в живот ливрейному гайдуку огромного роста, который заправлял фонари у подъезда. На спине гайдука был вышит огромный геральдический лев в короне с бубенчиками.

- Что за беда?

- Он здесь, он здесь! - нервничал карлик. - Он идет сюда! Сей минут он будет здесь!

- Да кто он-то? - спросил Весельчак.

Тут начали подъезжать кареты, высаживая господ посетителей. Гости оглядывались на плаксивый писк Нулишки. Весельчак сперва пытался зажать ему рот, потом отпустил подзатыльник и велел спуститься в Ад, там подождать.

На жаргоне вертограда полнощного самое верхнее помещение называлось Рай. Туда допускали самых счастливцев. Среднее жилье занимала столовая палата с камином и буфетом резного дуба. Это называлось Чистилище.

Но уж нижний этаж был Ад - сводчатые закоулки и тупички, где пировали те, кто желал уединения.

Там Нулишка и поведал свои страхи собравшимся вокруг него слугам.

- О! Так это тот самый копорале! - сказал с итальянским акцентом слуга по имени Кика. - Тот полицейский унтер-офицер? Отлично, ты его покажешь. Он не уйдет от нас.

Кика играл здесь на клавесине. Это был старый заморыш с непомерно длинными руками и пальцами, похожий на птенца летучей мыши. Настоящее имя его было Ламармора, что в Санктпетербурге превратилось в Кикимору, откуда уж и Кика.