- Благослови Бог! - отвечали те.
И молодых повели. Но прежде чем они дошли до дверей, дружка понес впереди завернутую в скатерть курицу, предназначенную для ужина молодым в сеннике, а за ним пошли коровайники и свещники.
Когда молодые приблизились к дверям, то посаженый отец, взяв Ксению за руку, проговорил обрядовые слова Аркадию:
- Сын наш! Божиим повелением и благословлением матери твоей велел тебе Бог сочетатися законным браком и поять в жены отроковицу Ксению. Приемли ее и держи, как человеколюбивый Бог устроил, в законе нашей истинной веры, и святые апостолы и отцы предаша.
У дверей сенника молодых встретила сваха в шубе, вывороченной кверху шерстью, и снова осыпала их льняными и конопляными семенами:
- На ребяток, на девочек... на ребяток, на девочек...
А в сеннике дружка и свещники уже успели поставить венчальные свечи в кад с пшеницею - у самого изголовья брачного ложа.
С лихорадочным трепетом вступили молодые в сенник, где их тотчас же стали раздевать: жениха - дружка, а невесту - сваха.
- Не надо! Не надо! - отбивалась бедная Ксения, закрывая вспыхнувшее личико руками.
- Ах, мать моя! Срам какой! Не дается! Да это по закону, по-божьи... - возилась около нее сваха.
- Не надо! Не надо! Пусти!
- Ах, озорница! А потом сама будешь благодарить...
- Не надо! Пусти! Пусти!
Напрасно! Сваха была не такая женщина, чтоб отступить от закона.
Она сделала свое дело... и - "чулочки сняла".
Дружка и сваха тотчас оставили сенник.
- ...В застенок повели Ксеньюшку, - сострил князь-кесарь, когда молодых повели в сенник.
В доме идет пир горой.
Но на дворе тихо-тихо. Только безмолвные звезды с высокого неба смотрят на сенник, да ясельничий с обнаженным мечом ездит верхом около сенника для предотвращения всякого лиходейства, пока там совершается "доброе".
Когда в доме свадебный пир достиг апогея, к дверям сенника подошел дружка.
- Все ли в добром здоровье? - громко спросил он.
- Все в добром здоровье, - послышался ответ через дверь.
- Слава Богу! - прошептал дружка.
Через минуту он торжественно входил в пиршескую хоромину. Все воззрились на него вопросительно.
- Возвещаю! - торжественно произнес он. - Между молодыми доброе совершилось!
9
В то время, когда на Москве, в доме Трубецких, справлялась веселая свадьба, а в Преображенском приказе, в застенке, кнут и дыба справляли свое страшное дело, в это время "Державный Плотник" делал первые, к несчастью, неудачные попытки царственным топором "прорубить окно в Европу".
Оставив свое тридцатипятитысячное войско у стен Нарвы под начальством герцога фон Круи для возведения укрепленного лагеря и для приготовления осады города, царь Петр Алексеевич, в сопровождении Александра Данилыча Меншикова и неразлучного Павлуши Ягужинского, отправился на не дававшее ему спать Балтийское море "взглянуть хоть одним глазком".
- Ох, глазок у тебя, государь! - сказал Меншиков, следуя верхом около царского стремени.
- А что, Данилыч, - окликнул его царь, - что мой глазок?
- Да такой, что хоть кого сглазит! Вон под Азовом салтана сглазил, а теперь, поди, и Карлу сглазит, - отвечал Меншиков.
- Помоги Бог, - задумчиво сказал Петр, - с ним мне еще не приходилось считаться.
- Тебе ли, батюшка-государь, с мальчишкой счета сводить!.. Розгу покажи, тотчас за штанишки схватится, как бы не попало, - пренебрежительно заметил Меншиков.
- Не говори, Лексаша: вон и Христиан датский, и Август польский почитали его за мальчишку, а как этот мальчишка налетел орлом на Копенгаген, так и пришлось Христиану просить у мальчишки пардону, а мальчишка с него и штаны снял, - говорил Петр, вглядываясь в даль, где уже отливала растопленным свинцом узкая полоса моря.
- Штаны, - улыбнулся Меншиков, - это Голстинию-то?
- Да, Голстинию.
- Да и Александр Македонский был мальчишкой восемнадцати лет, когда при Херонее на голову разбил греков и спас отца, - проговорил как бы про себя молчавший доселе Павлуша Ягужинский.
- Ты прав, Павел! - горячо сказал царь, и глаза его загорелись. - Я плакал от зависти к этому Александру, когда в первый раз чел про дело у Херонеи: отец его Филипп и все македонское воинство уже дали тыл грекам, когда на союзников оных, фифанцев, налетел Александр с конницей, мигом смял их, а там ударил и на победителей отца и все поле уложил их трупами! Таков был оный мальчишка!
- А что потом в Афинах было! - тихо заметил Павлуша. - Я тоже, государь, чел когда-то сие описание и плакал, токмо не от зависти, где мне!.. Афин мне было жаль, государь.
- Точно, Павлуша: афиняне в те поры объяты были ужасом... Афинянки выбегали из домов и рвали на себе волосы, узнав о павших в бою отцах, мужьях, братьях, сыновьях. Старики словно безумные бродили по стенам города... Старец Исократ с отчаяния уморил себя голодом... А вот и море!
Петр с благоговением снял шляпу перед обожаемою им могучею стихией и набожно перекрестился.
Меншиков и Ягужинский, видя, что царь молчит, тоже молчали, не смея нарушить торжественность минуты.
А минута была действительно торжественная. Он продолжал стоять, как зачарованный видением, видением будущего величия России... И видение это как бы реально вставало перед его духовными очами... Ни Ассирии и Вавилонии, ни монархии Кира, ни монархиям Македонской и Римской не сравняться с тою монархиею, которая назревала теперь в великой душе.
А оттуда, справа, чуть-чуть двигались чьи-то корабли под белыми парусами, чьи!.. Конечно, е г о, того, который там, за этим морем, и двигались эти корабли по его же морю и из е г о же реки!
Бледность проступила на щеках великана, и он все молчал.
"Новгородцы сим морем владели... Александр Ярославич ставил свою пяту на берег Невы... А мои деды лентяи все сие проспали".
Теперь краска залила его щеки.
- Так я же добуду, я верну! - вдруг с страстным порывом сказал он.
- Добудешь, государь; тебе ли не добыть чего! - согласился Меншиков, угадав мысль Петра. - Добудешь всего. Вон Азов живой рукой добыл.
При напоминании об Азове взор царя еще больше загорелся.
- Точно, Азов с Божьей помощью добыли... А не мало в оной виктории нам помогли черкасские люди - хохлы... Жаль, что не вызвал их регимента два-три под Нарву, - говорил царь, что-то ища в боковом кармане своего кафтана.
- Ты что, государь, ищешь? - спросил Меншиков.
- Да выметку из походного журнала, что прислал мне гетман Мазепа.
- Она у меня, государь, с письмом Кочубея.
При имени Кочубея у Ягужинского дрогнуло сердце. Он вспомнил его дочь, Мотреньку, которую видел три года тому назад в Диканьке и которой образ, прекрасный, как мечта, запечатлелся в его душе, казалось, навеки.
- Ты велел мне спрятать ее, чтоб прочесть на досуге. Изволь, государь, вот она.
И Меншиков подал Петру выписку из походного журнала малороссийских казаков, участвовавших в осаде Азова.
Царь развернул бумагу и стал читать вслух:
- "Року 1696 его царскаго величества силы великия двинулись под Азов землею и водою, и сам государь выйшол зимою, и прислал указ свой царский до гетмана запорожскаго, Ивана Мазепы, жебы войска козацкого стал туда же тысячей двадцать пять, що..."
- Наш да не наш язык, - остановил себя Петр, - год у них "рок", да эти "жебы", да "що", да "але"...
- С польским малость схоже, государь, - заметил Меншиков.
"Нет, не с польским, - думал Ягужинский, вспоминая певучий говор Мотреньки Кочубеевой. - Музыка, а не язык... А как она пела!
Ой, гаю, мий гаю, зеленый розмаю!
Упустила соколонька - та вже й не пиймаю!.."
Царь продолжал читать:
- "...що, на росказания его царскаго величества, гетман послал полковников, черниговского Якоба Лизогуба, прилуцкого Дмитра Лазаренка Горленка, лубенского Леона Свечку, гадячского Бороховича и компанию, и сердюков, жебы были сполна тысячей двадцать пять. Которые в походе том от орды мели перепону, але добрый отпор дали орде, и притянули под Азов до его царскаго величества. Где войска стояли его царскаго величества под Азовом, достаючи города и маючи потребу з войсками турецкими на море, не допускаючи турков до Азова, которых на воде побили..."
- То была первая морская виктория твоя, государь, - сказал Меншиков, - и виктория весьма знатная.
- Будут, с Божьей помощью, и более знатные, да вот здесь!..
И царь указал на море, как бы грозя рукою.
А в душе Ягужинского звучала мелодия: "Упустила соколонька - та вже и не пиймаю!.."
"...опановали козаки вежу, которая усего города боронила, - читал Петр, - и из тоей вежи козаки разили турков в городе, же не могли себе боронити, которые и мусели просити о милосердии, и сдали город; тилько тое себе упросили турки у его царскаго величества, жебы оным вольно у свою землю пойти, на що его царское величество зезволил, отобравши город зо всем запасом, строением градским, и оных турков обложенцев казал забрати у будари на килькадесять суден и отвезти за море Азовское, у турецкую землю".
