Почвы нечерноземной России требовали регулярного внесения удобрений, но органических удобрений не хватало при недостаточной развитии скотоводства. До 7 месяцев длился период стойлового содержания скота, что требовало больших запасов кормов. А ведь период заготовки кормов втискивался в напряженный и сжатый по времени цикл полевых работ и поэтому был крайне ограничен (20–30 суток).
Корма для скота было мало, поэтому и скота было мало. Дефицит мяса (белков) в зоне континентального климата — это чрезвычайно негативный фактор, влияющий на физические возможности, на здоровье крестьянина. Кстати, это та причина по которой крестьянские дети постоянно ходили в лес «по грибы», а грибы — небезопасный продукт, особенно в засушливые годы. Вообще, присвающее хозяйство (охота, рыболовство, бортничество, собирательство) продолжало играть большую роль в жизни русских крестьян, оставшись атавизмом с первобытных времен.
«Излишки» зерна, которые шли на нужды государства, в первую очередь на содержание войска, или же поступали на городской рынок, создавались лишь за счет жесткого ограничения потребностей крестьян.
Если крестьянин «комфортно» обрабатывал около 2,5 десятин земли, то с учетом всех вычетов (подкормки скота, выделения зерна на посевные работы, и уплаты податей) он мог обеспечить всей своей семье не более 72 пудов зерна. Что, при семье из 6 человек, означало 12 пудов (197 кг) в год на человека. Энергетически это означало 1700 ккал на человека в сутки — практически железный минимум, на грани голодания. Конечно, в рацион крестьян, помимо хлеба, включались и «дары леса», изредка мясо домашней птицы и скотины — но, в целом, это не могло повысить среднюю калорийность питания более чем на 10–15 %.
Увеличение податей — в случае острой военной необходимости — вело к серьезному дефициту зерна на личное потребление и вело если не к голоду, то к алиментарной недостаточности.
Согласно исследованиям, проведенным для современного Третьего мира, при уровне потребления ниже 1850 ккал общественная стабильность сохранялась только в 17,5 % случаев. Но русские были терпеливым выносливым народом, прекрасно понимающим, что нестабильность кончится плохо для всех.
В таких условиях русское сельское хозяйство доиндустриальной эпохи постоянно решало два вопроса. И вовсе не «Что делать?» и «Кто виноват?», как принято на интеллигентских кухнях.
Первый. «Где взять рабочие руки?», чтобы обеспечить более качественную обработку земли в вышеуказанне сжатые сроки. Вопрос решался так, что практически весь прирост русского сельского населения оставался в сфере земледельческого производства.
Второй. «Где брать новые земли под пашню?» Большее плодородие в Нечерноземье могли дать лесные «росчисти», где, после рубки и выжигания леса, зола определяла более высокую урожайность на протяжении нескольких лет. Это задавало необходимость постоянной сельскохозяйственной экспансии, превращение леса, с помощью подсеки, в пашню. Отсюда московский «экспансионизм», о котором так любят писать западные авторы, особенно польские, скурпулезно подсчитывающие на сколько квадратных километров увеличивалось Московское государство каждый год.
Виды подсеки зависели от возраста леса. Молодой 10-15-летний лес с кустарником давал, после подсеки, пашню со сравнительно коротким сроком пользования — два-три года — с не очень высоким урожаем. Рубка и выжигание более старого 40-50-летнего леса давал пашню, на которой можно было добиться урожая ржи сам-20. Такая урожайность через 4–6 лет резко снижалась («выпашка»), а крестьян начинал искать новый участок в лесу для «росчисти».
В той климатической зоне, где действовали русские, ни у одного другого этноса не было более высокой культуры земледелия. А, как правило, вообще не имелось существенного земледелия. Земледелие приходило вместе с русской народностью туда, где ранее его не было. Русские принесли земледелие на Северную Двину и даже терский берег Кольского полуострова.
Физические условия определяли и социальные условия жизни в селе. В Московской Руси преобладала община-волость, близкая к традиционному северному типу общины подворно-наследственного типа. Внутри такой волости-общины отдельные деревни могли по традиции иметь разное количество земли, так же и дворы владели пашней разного размера.
Тягло накладывалось на волость в целом, а внутрикрестьянские «разрубы» совершались общинными выборными властями.
Размеры семейных наделов время от времени изменялись общинными властями, в зависимости от количества рабочих рук и едоков в семье. Наделы перераспределялись между крестьянами так, чтобы создать примерно равные стартовые условия всем семьям. Учитывалось качество земли, количество обрабатывающих её рук.
Есть у нас немало любителей вещать о недоразвитии частно-собственнических инстинктов в российском обществе. Режиссеры, числящиеся патриотами, даже снимают фильмы на эту тему. Мол, мы такие-сякие, генетически несовершенные.
А вот если подумать о том, что волновало больше всего русского крестьянина? Увеличение дохода с земли или выживание? Вместо того, чтобы порицать русского крестьянина за то, что он не «частник», стоить обратить внимание на особенности жизни и хозяйствования в русском историческом центре.
Перераспределение пахотных земель в общине производилось в целях гармонизации возможностей и обязанностей, для обеспечения выживания всех членов общины.
Крестьяне имели право распоряжаться своими участками, но в случае их запустения и невозможности обрабатывать, дальнейшая судьбы земли полностью или частично определялось уже волостью. Рубка и корчевка леса, постройка дома, вывоз навоза на поля, покос, помощь семье, в которой заболел или умер кормилец, осуществлялась всем сельским обществом. Скажем, семья, лишившаяся дома из-за пожара или вражеского набега, погибла бы зимой, если бы община не пришла ей на помощь. У нас ведь не Прованс, где можно провести зиму под навесом. В те времена и в конце сентября мог выпасть снег.
Община была не казармой (как снится современным Верам Павловнам), а органом общественной поддержки индивидуального хозяйства, самой что ни на есть ячейкой гражданского общества.
Каких-либо существенных различий в порядках землепользования между общинами владельческих деревень и черными общинами еще не было.
Феодальная раздробленность Руси экономически ослабила Новгород уже к концу XII века. В это время иноземные завоеватели, на юге кипчаки, на севере шведы и немцы, фактически прекращают доступ русских к самостоятельной морской торговле на Черном море и Балтике. От потери балтийско-черноморского пути, на котором недавно еще богатела киевская Русь, страдает и Новгородская республика.
Ганзейская лига, обладающая сильным военным флотом, берет в свои руки торговые коммуникации на Балтике, становится монополией. Ганзейский устав категорически запрещает брать товары, принадлежащие новгородцам, на немецкие суда, запрещает давать новгородцам кредит, ограничивает ввоз в Новгород западных товаров — для поддержания высоких цен. Единственным вариантом торговли для Новгорода будет торговый обмен непосредственно на территории ганзейских факторий — на тех, условиях, которые выгодны немцам. Плодами такой торговли сможет пользоваться лишь верхушка новгородского общества — бояре и крупные купцы, «житьи люди».
Новгородское население будет теперь фатальным образом зависеть от слабого плодородия северо-западных русских земель.
Более двадцати раз в истории независимого Новгорода случался массовый голод.
Уже на рубеже XII–XII вв. в Новгороде появляются первые признаки аграрного перенаселения, произошло исчерпание ресурса свободных пахотных земель. В условиях ограниченных ресурсов начался рост крупного землевладения, разорение мелких крестьянских хозяйств, распространение долгового рабства и ростовщичества, городской нищеты.
Первый раз большой голод в Новгороде случился в 1170 году, когда был неурожай и прекратился подвоза хлеба с Суздальщины, с которой шла война. И вот новгородцы, которые только что продавали пленных суздальцев намного дешевле овцы, спешно зовут себе суздальского князя. В 1215 удальцы-новгородцы опять разбили владимирско-суздальскую рать и снова прекращение подвоза суздальского хлеба привело к трагедии. Кадь ржи (14 пудов) продавалась по 10 гривен — по той цене, по которой недавно можно было купить целое стадо овец. Люди ели «сосновую кору и лист липов и мох»,[3] трупы лежали на улицах, население бежало из города.
С этого времени голодные годы повторяются регулярно.
9 тысяч человек умерло от голода в 1228 году. В катастрофическом 1230 г. кадь ржи продавалась по 20 гривен. «И кто не просльзиться о семь, видяще мьртвьця по уличамъ лежаща, и младънця от пьсъ изедаемы».[4] Родители продавали своих чад в рабство ради хлеба; распространилось людоедство. Князь и прочие представители власти бежали из города. В первой братской могиле (скудельнице) было захоронено 3300 трупов, во второй 3500, затем пришел черед и для третьй скудельницы. По летописи церкви Двенадцати апостолов «всего в Новгороде померло народу 48 тысяч». Парадоксально, но голод 1230 г. привел почти к такому же опустению земли на северо-западе Руси, как и татарские нашествия Батыя и Неврюя на северо-востоке.
