- Ну, и разве Гераклит не утверждает, что причина любых перемен огонь? Что огонь - сила? И даже - что огненная сила - носитель Разума? Этот Нус, этот Разум я, милый Сократ, считаю началом всего. Разум - вот великий бог, которому должны поклоняться люди! Так чего же тебе еще? Утверждая, что солнце - огненный камень, разве не воздаю я ему больше, чем если бы видел в нем только возницу в сверкающем венце?
- Может быть, дорогой Анаксагор, - восстал в Сократе дух противоречия, - но в этом уже нет красоты!
- Не говори так! - резко осадил его Анаксагор. - Это совершенно одно и то же, ибо истина то же самое, что красота!
Однако Сократ не мог совладать со своим волнением и продолжал бурно возражать:
- Но тогда, мой учитель, ты изгоняешь богов и с Олимпа! Если нельзя жить в огне, то нельзя жить и во льдах, в холоде!
- Я изгоняю богов с Олимпа, - серьезно подтвердил Анаксагор. - Да и возможно ли, чтоб они могли там жить, испытывая человеческие, животные желания, занимаясь любовными интригами, убивая и мстя друг другу, вредя или, напротив, помогая другим богам, и полубогам, и людям? Раз уж человек начал представлять себе богов такими же, как он сам, с его хрупкой земной оболочкой и естеством, тогда он должен сообразить, что очутиться на Олимпе, где вечные льды, - значит замерзнуть. Да, мой юный друг, я изгоняю богов и из подземного царства, где нет воздуха и нечем дышать, и из морских глубин. Иной раз я чувствую себя словно среди пьяных, которые тупо верят в богов не без хитрого умысла - сваливать на них все свои падения и неудачи.
Сократ молчал. Жевал травинку. Молчал упорно. Философ посмотрел на него:
- Ну что? Ты чем-то опечален?
- Я скульптор, - ответил Сократ. - Мое ремесло - высекать в камне или отливать в бронзе богов, которых ты устраняешь из мира. Может быть, по праву, но я...
- Но я сказал же тебе, что красота есть истина. Ты художник, твоя поэзия - в мраморе и в металле, ты - поэт формы и материи, и кто же станет требовать, чтоб ты изображал солнце в виде ячменной лепешки? Почему бы тебе не изображать его, как Гомер, - лучезарным возницей? Или бегуном с олимпийским факелом...
- Ах, дорогой мой, мудрый, великий! - в восторге вскричал Сократ.
- Ты всегда торопишься, мальчик. Красота пускай остается - но да исчезнут суеверия о богах. Как раз на днях я начал писать об этом.
Сократ в изумлении отступил:
- Писать против богов? И ты не боишься?
- Кого? Богов? Их же нет!
- Людей!
Анаксагор наморщил лоб.
- Да, людей... Тут есть чего бояться. Но именно теперь, благодаря влиянию Перикла с его широтой взглядов, пожалуй, опасность сильно уменьшилась. Тем более для меня - ведь я его близкий друг и советчик. Но даже если б она и была, опасность... Правда не должна знать страха.
- Ты герой, Анаксагор! - с восхищением сказал Сократ.
- Разве писать - героизм?
- Думаю, иногда и писание - подвиг, если судить о написанном предстоит глупцам.
Перешли через мост. Встречные почтительно приветствовали философа, Периклова друга; иные улыбались юноше.
- Когда я вышел из оливковой рощи там, над рекой, - сказал Анаксагор, я видел двух человек...
Сократ покраснел, но, памятуя материнский наказ - никогда не лгать, тотчас сознался:
- Да, я был не один.
- С тобой была та Коринна, о которой ты однажды рассказывал мне? Очень красивая девушка...
- Что ты говоришь? - вспыхнул Сократ. - Красивая? А Пистий, который восхищается рыжеволосыми женщинами, говорит - она недостаточно хороша... Итак, прав я! Я видел верно!
- В таком споре, - сказал Анаксагор, - верно видит не тот, на чьей стороне, быть может, правда, а тот, кто любит. Так, ну а где же тот третий, что был у реки? Где осел?
Сократ хлопнул себя по лбу:
- Осел - вот он! Прости, что не провожу тебя. Лечу искать Перкона!
И помчался обратно к реке.
3
Бежал по каменистому руслу бледно-асфоделевый Илисс, уносил время Сократовой юности.
Реже стали свидания с Коринной, и реже встречи с Анаксагором. Сократ лихорадочно трудился над Силеном. Не считал дней, не считал недель... В мыслях засело: надо торопиться! Но еще засели слова Анаксагора: "Ты художник, твоя поэзия - в мраморе... ты поэт формы и материи..." Торопливость не на пользу искусству.
Сначала Сократ рисовал - не счесть, сколько набросков отверг, сколько изменил, сколько моделей вылепил из глины, чтоб затем лепить снова и сызнова.
Наконец однажды ему показалось, что он добился желаемого.
Его Силен - подвыпивший старик. Тяжеловесно притопывает в шатающемся танце, и все же заботливость сковывает его движения - он ведь держит на руках маленького Диониса. Бай-бай, малыш, славное было винцо, я укачиваю тебя, бай-бай... Глаза Силена усмешливы и чуточку насмешливы - а может, сверкает в них пророческая искра.
Лоб мудр, как и подобает воспитателю бога. Но что у него за уши? Остроконечные, будто козлиные! Они как бы намек на первобытную, животную необузданность, они напоминают о мгновениях экстаза, мгновениях языческого воспарения к той красоте, какую дает ощущение полнокровной жизни.
Покончив с моделями из глины, Сократ набрасывается на мрамор, яростно высвобождает из мертвого камня облик развеселого старика, предводителя сатиров, придает ему живую телесность.
По мере того как движется солнце с востока к западу, Сократ оказывается попеременно то в тени, то на солнце. В каждой жилке его пенится кровь, но сам-то он чувствует скорее, как пенится кровь в прожилках мрамора...
Сегодня дворик Софрониска притих в напряженности. Сократ - на лесах, заканчивает Силена. Шлифует его бороду, полирует лоб и нос, обходит вокруг, рассматривает, опускается на колени, чтобы взглянуть снизу, - он неотрывно прикован к Силену руками и взглядом.
Напряженная тишина висит неподвижно, словно орел в поднебесье. Напряжение тем сильнее, что за Сократом наблюдают его друзья, его сверстники. Молодой Критон, Симон, Пистий, Киреб, Ксандр с Лавром. Они даже дыхание удерживают, чтоб не нарушить глубокой сосредоточенности Сократа; сам же он дышит громко, порой даже с хрипом, и гудят, скрипят у него под ногами доски лесов, возведенных вокруг изваяния.
Внимательнее прочих следит за работой Критон. Он и стоит ближе всех к хлопочущему Сократу. Критон изящен, он кажется хрупким - из здоровяка Сократа вышло бы двое таких. Пастельно-голубая хламида Критона из дорогой ткани, а единственный перстень с геммой ненавязчиво указывает на происхождение его владельца из богатой аристократической семьи. Узкое лицо с высоким лбом и тонкими чертами выражает напряженное ожидание. Критону вдвойне важна удача Сократа - хочется ему, чтоб отец вовремя сделал подарок матери и чтоб не обманул ожиданий Сократ, которого он глубоко полюбил.
Пистий, закончивший учение у отца, чеканщика, худощавый верзила, высится над остальными, любуясь - он и сам понимает толк в ремесле мастерством Сократа.
Будущий пекарь Киреб, любитель посмеяться, смотрит на Сократова Силена и не знает, уместно ли будет пошутить насчет того, что Сократ не приделал Силену козлиный хвостик - ведь теперь уже не исправишь...
Братья Ксандр и Лавр вместе с отцом разводят под стенами Афин овощи и цветы для рынка на агоре. Там-то они и познакомились в свое время с Сократом. Он очаровал их остроумными, порой рискованно-озорными шутками, которыми обменивался с продавцами и покупателями. Сегодня братья очарованы Силеном. Ксандр разглядывает виноградные листья в венке Силена, их форму и прихотливое расположение.
Симон не выдержал молчания. Показав на складки Силенова хитона, робко выговорил:
- А тут ты забыл...
Сократ вздрогнул, как от удара.
- Что? Я забыл? Где?! - чуть не вскрикнул он. - Ах, там? Нет, тут не хочу, чтоб блестело. Изваяние не башмак, который ты начищаешь, чтоб он весь блестел; у изваяния должны быть тени... - И добавил уже мягче, почти задумчиво: - Как у тебя, у меня, у всех...
Симон был соседом Сократа. Лишь невысокая ограда отделяла дворик отца Симона, башмачника Лептина, от дворика Софрониска. Симон с малых лет привык подчиняться Сократу, который привил ему свои вкусы, а в особенности любознательность. Сократ говаривал: ты станешь самым образованным башмачником в Греции - Симон принимал это и в шутку, и всерьез. Поэтому он и теперь не обиделся на резкость Сократа.
А тот ходил вокруг Силена все быстрей и быстрей, разглядывал скульптуру со всех сторон, выдувал ртом тонкую мраморную пыль из недоступных щелочек, куском кожи натирал мрамор то тут, то там - и под конец обнял изваяние, шепнул ему в остроконечное ухо:
- Ну вот, мой веселый спутник Диониса, будем же с тобой здоровы!
Обернулся к юношам от мраморного старика.
- Дорогой Критон, - спросил, притворяясь озабоченным, - когда я должен передать Силена твоему отцу?
- Послезавтра, - ответил Критон. - Не успеешь?
- Эвое! - вскричал Сократ. - Я выиграл спор! Силен может отправиться к вам уже сегодня!
