Анджело Ломеллино был подестой — магистратом генуэзского поселения в Галате, также известном под названием Пера. Этот квартал, расположенный напротив Константинополя на другом берегу залива Золотой Рог, сделался важным оплотом генуэзской торговли. Со своей «Генуэзской башней» в центре и крепостной стеной, тянувшейся до Золотого Рога и пролива Босфор, он находился исключительно во владении генуэзцев уже двести лет. Остров Хиос в Эгейском море, Галата и черноморский порт Каффа представляли собой три главных центра генуэзской торговли. Именно благодаря этим твердыням генуэзские купцы смогли окончательно превзойти своих давних соперников — венецианцев.
Все в Пере, от пристаней до складских рядов, предназначалось лишь для пользования генуэзцев. Этим они разительно отличались от венецианцев. Те, хотя и составляли большинство населения Латинского квартала в самом Константинополе, были вынуждены делить пространство с купцами из Флоренции и Анконы, а также из Прованса и Каталонии. Галатская башня, с которой открывался прекрасный вид на места обитания их соперников, как бы символизировала положение генуэзцев в Византийской империи.
Постройка этой башни и двух крепостей в холмах, тянущихся вдоль Босфора, была в высшей степени разумной мерой. Генуя вложила все свои ресурсы в торговлю на Черном море. Венецианцы издавна контролировали торговлю с востоком и югом, с Александрией Египетской и со всей Сирией. Константинополь (и торговые порты на Черном море, путь к которым лежал через византийскую столицу) был лишь одной из многих баз для их широких деловых связей.
Уже по одной этой причине пост магистрата Галаты был весьма важен для генуэзской экономики. Для Ломеллино, честного, но немного тугодумного, это оказалось слишком тяжелым бременем. Он сам понимал это лучше, чем кто-либо другой. Назначение не было бы принято, если бы ему не пообещали, что служба станет недолгой. И в самом деле, новый подеста был назначен всего три месяца спустя после того, как Ломеллино занял этот пост. Он ждал приезда своего преемника с горячим нетерпением и молился лишь о том, чтобы во время его правления случилось как можно меньше происшествий.
Это не означало, что Ломеллино пренебрегал выполнением своих обязанностей. Весной, когда турки начали строить свою крепость, он немедленно сообщил эту новость в Геную. Именно подеста предупредил о том, что это событие, по всей вероятности, будет иметь серьезные последствия для генуэзской экономики.
Позже, встревоженный скоростью, с которой продвигалось строительство, Ломеллино продолжал запрашивать, каким образом Пера справится с нападением, которое предвещали происходящие события. Только сейчас, спустя месяцы, из Генуи пришло сообщение об отправке двух кораблей и пятисот солдат.
Безопасность жителей сильно беспокоила Ломеллино. В отличие от купцов Латинского квартала, которые находились здесь проездом, чьи семьи оставались дома, генуэзцы поселялись в Галате надолго. Большинство из них жили вместе с женами и детьми. Было даже немало граждан Генуи, которые родились и выросли в Галате. Вся жизнь этих людей оказалась связанной с этими местами. Сложившуюся ситуацию невозможно было разрешить, просто издав приказ об эвакуации.
Ломеллино был ответственен за решение самой деликатной проблемы, какую только можно себе представить в этой и без того сложной ситуации. Следовало сделать все возможное, учитывая, что вся восточная торговля Генуи зависела от удержания Галаты, чтобы сохранить дружеские отношения с турками, не вызывая раздражения Византийской империи и западноевропейских соседей генуэзцев. Нет ничего сложнее, чем соблюдать нейтралитет тому, чье существование не является абсолютно необходимым ни для одной из сторон. Но таковой оказалась задача, порученная правительством Генуи.
За свои шестьдесят с лишним лет Ломеллино проплыл Средиземное море вдоль и поперек. Но теперь он был в том возрасте, когда большинство мужчин возвращаются к себе на родину и наслаждаются заслуженным отдыхом. Жена его умерла, детей не было. Он был готов передать дело, которое создал в Пере, своему племяннику, после чего вернулся бы в Геную, чтобы тихо провести остаток дней в семье своего брата. Но только Ломеллино собрался уезжать, как на его плечи свалилась эта огромная ответственность. У него и впрямь имелись причины для вздохов.
«Пожалуй, мне не помешало бы отправить еще пару послов доброй воли к императору и султану — просто на всякий случай», — пробормотал Ломеллино себе под нос, осторожно спускаясь по спиральной лестнице Галатской башни.
Константинополь. Лето 1452 года
Франдзис не мог сдержать теплое чувство, наполнявшее его сердце всякий раз, когда он представал перед императором.
Франдзис стал секретарем Константина в двадцать семь лет. Это случилось в те дни, когда будущий император был правителем Морей.
Константин был тремя годами моложе его. Он, унаследовав четыре года назад трон у своего бездетного старшего брата Иоанна, назначил Франдзиса министром финансов. Но глубокое преклонение, которое новый министр питал к своему государю, оставалось неизменным с прежних дней. Император, в свою очередь, чувствовал эту искреннюю преданность, которая длилась двадцать четыре года. Как и прежде, он привычно полагался на Франдзиса в любом деле, которое требовало секретности.
«Нет никого, кто был бы благороднее моего императора, и телом и духом». Франдзис произносил это с такой гордостью, словно говорил о самом себе.
И в самом деле, Константин XI, несмотря на худобу, был высок и хорошо сложен. У него было узкое лицо с точеными чертами, короткой бородой и мягким взглядом. В наружности правителя царственная осанка сочеталась с человеческой теплотой. Когда он ехал на своем белом коне, а его темно-красный плащ развевался на ветру, не только Франдзис, но и всякий, кто видел его, восхищался этой фигурой, столь же внушительной, как древние цезари.
Его характер тоже представлял собой совершенный образец цельности, честности и правдивости. Правитель терпеливо выслушивал даже мнения тех, с кем не был согласен. Даже Георгий, возглавивший движение против унии с католической церковью, мог лишь почитать императора как человека. Нечего и говорить, что простой народ обожал императора Константина.
И все же Франдзис не мог не признаться в том, что он чувствовал глубокое сожаление из-за того, как несчастливо складывалась семейная жизнь правителя. Первая жена Константина, на которой он женился в двадцать лет, умерла всего через два года после свадьбы. Детей у них не осталось.
Спустя тринадцать лет Константин женился снова, на этот раз на дочери правителя острова Лесбос, но она тоже умерла молодой, не родив ему детей.
После этого Константин не женился, пока не взошел на престол, после чего он не мог более оставаться одиноким, если собирался продолжить императорский род. Двумя годами ранее начались поиски новой императрицы, которыми руководил Франдзис.
Среди возможных претенденток были дочери венецианского дожа и императора Трапезундского, но самой подходящей кандидатурой сочли Мару, царевну Сербии. Во-первых, она была еще достаточно молода и могла иметь детей. Во-вторых, она не перешла в ислам во время своего пребывания в гареме прежнего султана, принадлежа к той же Греческой православной церкви. Но самой важной причиной оказалось то, что она пользовалась уважением нового султана, Мехмеда II. Отношения с турками были делом первостепенной важности для Византийской империи, так что одно это обстоятельство посчитали более чем достаточным «приданым». Другой член византийского императорского дома уже создал прецедент, женившись на вдове султана, так что это тоже не казалось препятствием.
Но каким бы идеальным ни казался этот союз, он сделался невозможным из-за отказа Мары. Христианская царевна, вошедшая в гарем ради спасения своей страны, принесла обет никогда не выходить замуж снова, если ей удастся вырваться из гарема живой.
Узнав об этом, император ничего не мог поделать. В конце концов ему сосватали невесту — царевну Хрузии, небольшой страны в горах Кавказа. Прошлой осенью Франдзис съездил в Грузию, чтобы заключить окончательное соглашение. Но царевна должна была плыть в Константинополь морем. Хотя она собиралась прибыть как можно скорее, назначить точную дату церемонии было невозможно.
Император со своей стороны не мог позволить себе душевный покой, необходимый, чтобы радостно считать дни до свадьбы. С февраля прошлого года у него едва ли выдалась хоть одна спокойная минута.
Император ни на секунду не мог забыть цепь событий, произошедших за тот месяц: неожиданную смерть Мурада, который позволял Византийской империи сохранять ее теперешнее состояние, последовавшее за тем воцарение молодого султана Мехмеда II, о чьих действительных намерениях трудно сказать что-либо определенное.
