Потемкина пугала не просто потеря места в постели императрицы — он вскоре расстался с ним без особого сожаления, но — прежде всего — утрата власти. И Потемкин пресек политическую карьеру Голицына с помощью нечистой дуэли.
Других — более ранних — данных у нас нет, и мы можем отсчитывать начало политической традиции в истории русской дуэли с 1775 года — года казни Пугачева. И наверняка не случайно.
Дуэль как явление массовое подготовлено было атмосферой елизаветинского царствования с разнонаправленностью его тенденций. С одной стороны — явное ослабление самодержавных тисков, реформаторский напор Шуваловых, небывалое расширение прав Сената, образование специальной «конференции» из сановников и генералитета для обсуждения важнейших проблем, то есть некоторое движение к идеям 1730 года, к рассредоточению власти. С другой — фактическое отстранение рядового дворянства от участия в решении судеб Отечества. Это усиливало в умах и душах думающих дворян то горькое раздвоение, что пошло с Петра. Старания правительства откупиться от дворянства крестьянскими головами, последовательно увеличивая власть помещика над крестьянами, замирили далеко не всех. Слишком многие понимали катастрофичность этого пути.
Первая незрелая попытка предшественников дворянского авангарда в 1730 году выйти на политическую арену и противостоять как самодержавию, так и верховникам, подавлена была основной массой гвардейского офицерства, вдохновляемой и организованной идеологами бюрократического самодержавия Остерманом и Феофаном Прокоповичем. Придавленный физическим, а в большей мере психологическим террором Анны Иоанновны и ее подручных, процесс формирования дворянского авангарда замедлился, чтобы затем развернуться стремительно. Ощутившее в полной мере свою ответственность за судьбы России родовое дворянство дало исполнителей переворота 1762 года, идеологами которого стали антиподы Остермана и Прокоповича — Панины, Кирилл Разумовский, Бецкой, Дашкова, пытавшиеся развить лучшие тенденции елизаветинского царствования.
В шестидесятые годы активное дворянство направило свою молодую энергию в политическую сферу — заговоры Мировича, Хрущева и других, упорное противостояние диктатуре Орловых, обсуждение грядущих реформ, Комиссия уложения, интриги в пользу наследника Павла Петровича.
Затем, когда на обманутые надежды страна — крестьянство, казачество, низшее духовенство — ответило гражданской войной, пугачевщиной, родовому дворянству пришлось решительно консолидироваться с властью, чтобы не погибнуть.
А как только необходимость в консолидации отпала, среди прочих общественных явлений началось наступление дуэльной стихии.
Накапливающееся десятилетиями новое самовосприятие русского дворянина перешло, наконец, в принципиально иное качество.
Но для того, чтобы дуэль стала явлением психологически закономерным, понадобился еще один фактор — в плане личном, быть может, решающий: вырванный у самодержавия серией дворцовых переворотов манифест о вольности дворянства. Причем главную роль тут, естественно, сыграла декларированная в манифесте отмена телесных наказаний для благородного сословия. И в самом деле — о какой защите чести стоило говорить, если тебя могли высечь по воле государя или даже фаворита, если ты мог получить от вышестоящего затрещину или даже палочные удары? Петр, как известно, щедро пользовался дубинкой, осердясь на лиц весьма знатных. Известны случаи, когда гвардейские офицеры по его приказу были биты плетьми за проступки, а не преступления.
Пока дворянин не был огражден хотя бы де-юре, если не де-факто, от физического унижения, он не мог осознать себя в достаточной мере человеком чести, а, стало быть, и ощутить потребность в праве на поединок для защиты этой чести.
И. О. Сухозанет
Портрет работы Д. Доу. 1820-е гг.
И после манифеста 1762 года Потемкин бил и унижал дворян. Но воспринималось это как уродливое исключение из правила и вызывало ненависть к диктатору милостью ее величества. Равно как систематические унижения и побои гвардейских офицеров при Павле I не в последнюю очередь стали причиною цареубийства 11 марта 1801 года. И конспирировавшие против Потемкина офицеры, и вломившиеся в Михайловский замок соратники Палена, помимо прочего, защищали свою дворянскую честь от незаконных уже посягательств власти.
Как мы увидим, гвардейский офицер декабристской эпохи в случае прямого оскорбления отвечал вызовом даже великим князьям.
Недаром знаком непростительного посягательства на честь стала пощечина — символ телесного наказания, в то время как удар кулаком воспринимался менее остро, будучи просто элементом драки, боя.
Декабрист Волконский в мемуарах рассказывает чрезвычайно значимый эпизод: генерал Сухозанет, один из будущих усмирителей мятежа 14 декабря, предпочел во время ссоры, отворачиваясь, подвергнуться пинкам в зад от полковника Фигнера, лишь бы не получить пощечину, которая неизбежно влекла бы за собою дуэль…
Знаменитый мемуарист Болотов рассказывал, как в пятидесятые годы XVIII века, во время Семилетней войны, он, русский офицер, был грубо оскорблен другим офицером, но проявил высокое самообладание и не только не вызвал грубияна, но и не ответил грубостью на грубость. Товарищи Болотова вполне его одобрили, а сам он пишет об этой истории с гордостью… Через двадцать лет такое поведение было бы сочтено трусливым и позорным для дворянина и офицера.
И значительно позже люди, сформировавшиеся в елизаветинские времена, смотрели на дуэльные обычаи весьма свободно, в результате чего ситуации, которые должны были кончиться кровью, кончались анекдотом.
Одну такую историю — чрезвычайно характерную — рассказал в своих «Записках» Державин.
«В сем году (1777 год. — Я. Г.), около мая месяца, случилось с ним (Державиным, который пишет о себе в третьем лице. — Я. Г.) несколько сначала забавное приключение… Меньший из братьев Окуневых поссорился, быв на конском бегу, с вышеупомянутым Александром Васильевичем Храповицким, бывшим тогда при генерале прокуроре сенатском обер-прокурором в великой силе. Они ударили друг друга хлыстиками, и наговорив множество грубых слов, решили ссору свою удовлетворить поединком.
Г. Р. Державин
Гравюра с портрета С. Тончи. 1801 г.
Окунев, прискакав к Державину, просил его быть с его стороны секундантом, говоря, что от Храповицкого будет служивший тогда в Сенате секретарем, что ныне директор Дворянского Банка, действительный статский советник Александр Семенович Хвостов. Что делать? С одной стороны короткая приязнь препятствовала от сего посредничества отказаться, с другой соперничество против любимца главного своего начальника, к которому едва только стал входить в милость, ввергло его в сильное недоумение. Дал слово Окуневу с тем, что ежели обер-прокурор первого департамента Рязанов, у которого он в непосредственной состоял команде, который тоже был любимец генерал-прокурора и сей как Державин по некоторым связям в короткой приязни, не попротивуречит сему посредничеству; а ежели сей того не одобрит, то он уговорит друга своего… Гасвицкого, который был тогда уже майором. С таковым предприятием поехал он тотчас к господину Рязанову».
Здесь с замечательной яркостью вырисовывается сознание, для которого дуэльные обычаи и вопросы чести в новом ее понимании — глубокая жизненная периферия. Честь честью, дуэль дуэлью, но рисковать из-за таких эфемерных материй своей карьерой, расположением начальника прямой и справедливый Державин вовсе не склонен. У него иные, можно сказать, петровские еще представления.
«…Дуель, по несысканию Гасвицкого, остался на его ответе. Должно было выехать в Екатерингоф, на другой день в назначенном часу. Когда шли в лес с секундантами соперники, то последние, не будучи отважными забияками, скоро примирены были первыми без кровопролития; и когда враги между собою целовались, то Хвостов сказал, что должно было хотя немножко поцарапаться, дабы не было стыдно. Державин отвечал, что никакого в том стыда, когда без бою помирились». Тут любопытна разница позиций, связанная, очевидно, с возрастом. Державину в тот момент — 34 года, он — елизаветинец по воспитанию и мировосприятию. Для него, боевого офицера, железом и кровью подавлявшего пугачевщину, поединок — формальность.
Хвостову — 24 года. Это — промежуточная формация. Еще нет фанатичного следования «велению чести», но уже имеются некие представления, требующие соблюдения ритуала. Хвостов — храбр. Через три года он отличится при кровавом штурме Измаила. Но военные доблести и отношение к дуэли — вещи разные. Только следующее за Хвостовым поколение русских дворян, вне зависимости от воинской судьбы, с головой окунется в пьянящую дуэльную стихию. А пока все происходит на полуанекдотическом уровне.
