Мои аргументы не привели к цели, Генерал продолжал настаивать и заявил, что внесет свою точку зрения в Особое Совещание, что он на самом деле и сделал, и Совещание решило вопрос согласно его желанию. Так и получал он все время эти спорные "фуражные", не имея на самом деле ни одной подъемной лошади и всего одну верховую, поднесенную ему кажется Москвою при его назначении. Жил же он все время в поездах Китайской восточной железной дороги и не отходя вовсе от линии этой дороги.
Но всего характернее при этом была последняя часть нашей первой беседы.
Когда мы исчерпали предмет нашего спора, и каждый остался при своем мнении, Генерал Куропаткин стал меня просить вообще поддержать его в трудном положении, говоря, что с своим отъездом вдаль, он остается без всякой поддержки, а между тем чувствует, что может в ней очень нуждаться,. в особенности в первое время своего вынужденного отступления и тяжелого приготовительного периода.
При этом он взял с моего стола лист чистой бумаги, провел на нем горизонтальную черту и в левом углу поставил довольно высоко над чертою звездочку, прося, чтобы я следил за его изображением.
"Вот - говорил он - это звездочка над горизонтом, это я в данную минуту. Меня носят на руках, подводят мне {33} боевых коней, подносят всякие дары, говорят приветственным речи, считают чуть ли не спасителем отечества, и так будет продолжаться и дальше до самого моего прибытия к войскам, моя звезда будет все возвышаться и возвышаться.
А когда я приеду на место и отдам приказ отходить к северу и стану стягивать силы, поджидая подхода войск из России, те же газеты, которые меня славословят, станут недоумевать, почему же я не бью "макак", и я начну все понижаться и понижаться в оценке, а потом, когда меня станут постигать небольшие, неизбежные неудачи, моя звезда станет все ниже и ниже спускаться к горизонту и затем зайдет совсем за горизонтальную черту. Вот тут-то Вы меня и поддержите, потому, что тут я начну переходить в наступление, стану нещадно бить японцев, моя звезда снова перейдет за горизонт, пойдет все выше и выше, и где и чем я кончу, - этого я и сам не знаю. Вашей поддержки я никогда не забуду".
Этот рисунок долго сохранялся у меня и пропал вместе со всеми моими бумагами, когда нам пришлось покинуть наш дом и родину. Не дожил бедный Куропаткин до восхождения его звезды, а за горизонт он успел сойти, пережил всеобщее забвение, когда последствия японской войны быстро загладились, дожил и до великой войны, сначала долго был не у дел, затем, в самый последний, бесславный период, получил назначение, не успел, да вероятно и не мог ничего сделать, участвовал в каких-то военных операциях в Туркестане уже во время большевизма и умер в нищете в деревне, близ своей усадьбы в Псковской губернии, занимая должность волостного писаря.
В первые же дни после моего назначения Министром Финансов, ко мне приехал адмирал Абаза, с которым мне пришлось вскоре ближе познакомиться до другому поводу, о чем речь впереди, и заявил, что имеет повеление Государя переговорить со мною о ликвидации лесопромышленного предприятия на Ялу. Я слышал о нем только мельком, решительно ничего не знал ни о его организации, ни о том, кто участвует в нем, чьи деньги вложены в него и ограничился в эту первую беседу тем, что просто слушал Адмирала и не дал ему никакого положительного ответа, пока сам не буду в курсе этого предприятия.
Доклад мне адмирала Абазы носил какой-то детский сумбурный характер, в котором было просто трудно разобраться. Видно было только, что при несомненности нашей победы над Японией нельзя расстраивать этого "великого" предприятия и нужно {34} только "свернуть" его временно, до возможности дать ему окончательное развитие, когда мы "твердо станем на Ялу, по окончании войны", вывезти вглубь Сибири то, что свезено туда, найти подходящую работу всем, кого мы поставили на это дело, и принять пока на средства казны то, что частные лица затратили на это дело, "следуя желаниям Государя".
Я не получил даже ответа на вопрос о том, сколько же на это потребуется, и кто эти частные лица, которые вложили свои средства в дело. Мне было сказано в ответ: "мы подсчитаем, но вероятно несколько тысяч рублей будет достаточно на первое время, а потом все вернется из огромных прибылей операции".
Я обещал испросить указаний Государя после того, что сам соберу сведения и подготовлюсь к неожиданному для меня вопросу. Я стал изучать дело. В Департаменте Казначейства я не нашел никаких следов, и начальник Бухгалтерского Отделения Дементьев сказал мне только, что было предположение выдать какую-то сумму из 10-ти миллионного фонда, но потом от этой мысли отказались, и выдач никаких из казны произведено не было.
По Государственному Банку мне было показано только распоряжение Управляющего Министерством Романова, с ссылкою на Высочайшее повеление о выдачи ссуды в 200.000 рублей Статс-Секретарю Безобразову, "на известное Его Величеству назначение", но потом это распоряжение было также отменено, ссуда выдана не была и было сведение даже о том, что выдача была произведена из особого фонда Кредитной Канцелярии, то есть из прибылей Иностранного ее Отделения.
Но и этому я также не нашел никакого следа. Я обратился к Статс-Секретарю Витте и просил его сказать мне, что ему известно, и получил от него целый рассказ о том как он боролся против концессии, как убеждал он Государя не допускать этой, по его словам, "авантюры", как убежден он, что наша политика в Корее, занятие Порт-Артура с постройкою южной ветки Китайской Восточной железной дороги и, наконец, концессия на Ялу и были истинною причиною войны с Японией. Он советовал мне не входить вовсе в это дело и придумать какой-либо способ передать его кому-либо вне Министерства Финансов, чтобы меня не запутали в него, так как - прибавил он - деньги Вы все равно запретите, но лучше пусть делает это кто-либо другой, а не Вы".
Витте припомнил мне при этом, как в бытность мою у него Товарищем Министра, он говорил мне о разногласиях его с бывшим Министром Иностранных Дел Гр. Муравьевым {35} по вопросу о занятии нами Порт-Артура, как его "топил" при этом Куропаткин и поддержал только Тыртов и как Государь решил вопрос против него и Морского Министра.
Я в свою очередь припомнил ему, как в ту пору я говорил ему, что ему следовало тогда довести дело до конца и просить Государя уволить его с должности Министра, и как он тогда ответил мне, что Министры не имеют права ставить Государя в трудное положение, разве, что они могут своею отставкою предотвратить большую беду. После этого моего посещения Витте, меня навестил еще мой лицейский товарищ В. М. Вонлярлярский, прося о том же, о чем говорил мне и Адмирал Абаза, и тут я впервые узнал, что и он участник дела на Ялу и вложил в него свои, по его словам, значительные средства и принимает даже в нем самое активное участие по его близким отношениям к своему бывшему однополчанину по кавалергардскому полку, Статс-Секретарю А. М. Безобразову, "этому гениальному человеку", как прибавил он. Он советовал мне непременно познакомиться с ним поближе при первой возможности.
Этому совету мне не привелось последовать, и я увидел впервые и всего один раз, гораздо позже А. М. Безобразова уже во вторую половину войны, когда он изобрел особый метательный диск, который должен был произвести полный переворот в артиллерийском деле. Он приглашал меня даже присутствовать на опытах его изобретения, но время мне не позволило, и с тех пор я его нигде не встречал, как не имел с ним никаких переговоров по делу о Ялу.
Ни разу не встретился с ним и в эмиграции, хотя он проживал последние годы своей жизни в Париже и умер в полной нищете в 1931 г.
Я не могу по совести сказать, был ли он душою этого несчастного дела или пристегнулся к нему случайно, в силу своих личных отношений к другим участникам этого предприятия.
От Вонлярлярского я узнал также, но тоже как-то вскользь и скороговоркою, что Государь дал некоторую сумму денег из своих личных средств на концессию на Ялу, что дал их и В. К. Александр Михайлович, также как Гр. Алексей Павлович Ипатьев, но сколько именно было дано каждым из упомянутых лиц, - мне осталось совершенно неизвестно, как не было мне, суждено вообще ближе подойти и этому делу, и оно как-то сошло на нет совершенно помимо меня.
Уже много лет спустя, в Париже, в беженстве, в {36} 1926-м году, Вонлярлярский предложил было мне познакомиться с его подробною запискою по этому делу, в связи со всею нашею дальневосточною политикою, но потом на другой день взял у меня эту записку назад, обещал мне прислать снова ее, но так и не прислал.
На ближайшем моем всеподданнейшем докладе, после визита ко мне Адмирала Абазы, Государь сам не заговорил со мною по этому вопросу, и мне пришлось начать самому доклад мой о посещении Абазы. Я воспользовался крайнею неясностью для меня всего дела и высказал совершенно открыто, что мне, поглощенному заботами о войне и о сохранении нашего финансового положения, крайне трудно отдать достаточно времени на изучение дела и на его ликвидацию. Я высказал Государю, что был бы крайне благодарен, если бы Он нашел возможным поручить разработку всего вопроса о ликвидации кому-либо менее занятому нежели я, а мне предоставил бы потом, уже после составления плана ликвидации, высказать мое мнение и принять меры к тому, чтобы расходы на этот предмет были сколь возможны скромны.
