Ознакомительная версия.
Переход греко-католического священника в православие автоматически влек за собой возбуждение уголовного дела по обвинению в государственной измене, лишение гражданства и смещение с прихода. Для сравнения отметим, что в «Уложении о наказаниях уголовных и исправительных» Российской империи 1845 года статьи за совращение из православия распространялись практически лишь на инославных подданных, занимавшихся прозелитизмом[38]. После же конституционных реформ 1905 года эти статьи и вовсе были отменены.
Наместник австрийского императора в Галиции[39] Михал Бобржинский[40] прямо заявлял, что считает русскую и православную агитацию «более опасной», чем агитацию социалистическую. Потому, дескать, что «если эта последняя может со временем смягчиться и прекратиться, то первая прямо угрожает нашему краю и государству, нашей народности и религии»[41]. События Первой мировой войны, когда большинство социалистических организаций Второго интернационала (кроме большевиков) выступили в поддержку своих правительств, в то время как национальные движения чаще поддерживали военного противника[42], показали, что он был прав.
Справедливости ради следует признать, что поступающие сообщения с мест действительно давали австрийским властям основание для тревоги. Например, из Рогатина местный староста доносил, что среди крестьян распространено мнение, что «как только придут русские, аж тогда русинам будет хорошо»[43]. «Господствует убеждение, что москали освободят население», – писал староста Турковского уезда[44]. Во многих галицких селах крестьяне отзывались о российском императоре как об отце и мечтали, чтобы «наш отец пришел в край»[45]. Разумеется, такие настроения не могли не беспокоить чиновников в Вене.
В то же время нельзя не отметить, что подозрительность, даже враждебность властей по отношению к русинскому населению, в значительной мере усиливалась благодаря подстрекательству со стороны галицких украинофилов. «Каждый украинец должен быть добровольным жандармом и следить и доносить на москвофилов», – заявлял, например, крупный деятель украинского движения в Галиции Александр Барвинский[46].
«От первых минут присоединения остальных украинских земель к Австро-Венгрии аж до нынешнего времени не забывает московская политика о галицкой и буковинской Украине и готовит тут себе почву для будущего случая присоединения и этих земель к своему великому государству», – предупреждал другой украинофильский деятель Степан Рудницкий[47]. Здесь следует отметить, что на самом деле с 1809 года и вплоть до начала Первой мировой войны, Россия никогда не выдвигала претензий на Галицию. Даже планы ее аннексии появились практически в ходе боевых действий, в ожидании победы, по принципу «с паршивой овцы хоть шерсти клок» – надо же что-то получить от Австрии после ее разгрома. Интересно однако, что уже тогда украинофильская пропаганда довольно успешно использовала иррациональный страх Европы перед Россией, которую в реальности турецкие проливы и Балканы интересовали куда больше Галиции, для решения своих местных внутриполитических партийных проблем.
Доносами была переполнена и украинофильская галицкая пресса. При этом в нарушение всяких этических норм, украинофилы облыжно обвиняли своих политических противников в государственных преступлениях (шпионаже и др.). К примеру, газета «Діло» сигнализировала, что Россия удерживает в Галиции «целую свою «партию» с обществами, учреждениями, бурсами, шпионскими бюро и т. п.»[48]. «Польско-украинская печать не перестает кричать (без всяких оснований), что «миллионы русских рублей», через посредство русского консульства идут на пропаганду русской идеи в Галиции», – констатировалось в секретной записке, составленной секретарем консульства России во Львове[49].
Опять-таки, нельзя не провести прямую параллель с сегодняшними обвиненими в принадлежности к «5-й колонне», «агентам Кремля», «агентам ФСБ» и т. д., которые нынешние украинские националисты предъявляют не только сторонникам более тесного сближения с Россией[50], но даже западноевропейским политикам, в случае, если считают их действия, заявления или взгляды не в достаточной степени русофобскими или «проукраинскими», что в их понимании практически одно и то же.
«Призрак войны Австрии с Россией чрезвычайно разухарил русофилов на Лемковщине, – информировала та же газета в другой корреспонденции. – Они стали приготовлять народ по селам к приветствованию царя, распространяя песни «Едет, едет белый царь, православный государь» или «Боже, царя храни»[51]. А один из лидеров галицкого украинства Лонгин Цегельский вынужден был признать «некоторое стремление среди украинского лагеря к борьбе против москвофильства при помощи государственно-правительственных средств». Как следствие, отмечал Цегельский, утрачивается «граница между политической борьбой и доносом»[52].
Уже в мае 1910 года[53] австрийские власти, бездоказательно, голословно обвинив русинов в шпионаже и государственной измене, закрыли все русинские организации Буковины, а также русские бурсы в Черновцах и Серете, конфисковав заодно все их имущество.
Все это сочеталось с энергичной поддержкой украинофильства. И, как с удовлетворением констатировал видный галицкий украинофил Михаил Павлик, Австрия «под угрозой неминуемого конфликта с Россией начинает признавать украинское дело своим делом»[54]. То есть пытавшиеся опереться на мощь административно-полицейского аппарата империи в местной партийной склоке украинофилы своего добились, но при этом логика борьбы привела в дальнейшем к страшным последствиям, которые вряд ли ими планировались изначально.
По существу Талергоф стал логическим завершением процесса, предпосылки которого были заложены с началом русинского возрождения конца 1840-х годов[55], носившего отчетливый пророссийский характер и, несмотря на свою аполитичность (погруженность в культурно-историческую и общеобразовательную сферу), доставившего немалое беспокойство австрийским властям. Официальная Вена, веками руководя «лоскутной империей», уже имела опыт итальянского, венгерского, польского возрождения, которые тоже начинались с литературных кружков, а заканчивались национально-освободительными революциями. Австрийское правительство имело все основания подозревать, что аналогичным образом будут развиваться события и в Галиции.
Русинское возрождение должно было тем более беспокоить имперское правительство, что речь (в отличие от упомянутых венгров, итальянцев и даже поляков) шла о славянских (пусть преимущественно и греко-католических, но, как показала практика, зачастую склонных к переходу в православие) подданных империи. Между тем в это время главное направление австрийской экспансии, как сказали бы сейчас «геополитический вектор», было направлено на Балканы, по стечению обстоятельств также населенные православными славянами и также русофилами. Идея славянского православного единства под скипетром российского императора, вошедшая в моду в самой России лишь в 60-е годы XIX века и, на короткий период, ставшая фактором европейской и мировой политики в 70-е – 90-е годы того же века, будоражила Балканы уже с 1820-х годов, когда Россия смогла оказать эффективную поддержку греческому антиосманскому восстанию, а затем добилась и официального признания себя не только традиционно – защитницей православных святынь в Блистательной Порте, но и протектором интересов балканских славян.
Временно снизившийся, после поражения в Крымской войне, престиж России на Балканах, взлетел на невиданную высоту после победоносной, хотя и тяжелой, русско-турецкой войны 1877–1878 годов. И это, вкупе с русофильскими настроениями как в пограничных с Австрией балканских странах, так и среди самих православных славянских подданных империи, не могло не беспокоить Вену. Очевидно неслучайно уголовные и административные репрессии против русинов-русофилов активизировались именно в 60-е – 70-е годы XIX века. Официальная Вена чутко реагировала на изменения международной конъюнктуры.
И конечно, как дар судьбы должны были расценить в Хофбурге раскол русинского движения на русофилов и украинофилов. Фактически уже при самом своем зарождении украинофильская фракция русинского национального движения, пусть и не в полной мере, соответствовала интересам политики имперского правительства в Галиции.
Напомним, что причиной раскола был вопрос лингвистический. При этом ориентация украинофильского движения на народные поднаречия, в ущерб русскому литературному языку, полностью совпадала с неоднократными за предыдущие 80 лет неудачными попытками австрийских властей максимально отдалить разговорный и литературный язык русинов от русского, принятого в Российской империи. И если полонизация потерпела фиаско по причине своей чужеродности, то теперь проводниками австрийской политики становились сами русины – их украинофильская фракция. И даже тот факт, что они были слабее своих русофильских коллег, и поддержка их в массах русинского населения первоначально была исчезающее мала, был на руку венским политикам. Тем охотнее они должны были идти на сотрудничество с официальной властью, каковое обеспечивало им не то что равенство, но даже перевес над их более популярными коллегами.
Ознакомительная версия.
