Отношения с судебной властью у большевиков сложились еще проще. Царские законы, регламентирующие политические преступления, были отменены еще Временным правительством, им же распущены полиция и охранка. Потому советские следственные и судебные учреждения власти создавали по своему усмотрению. Декрет Совнаркома о суде 22 ноября 1917 г. устанавливал его принципы — руководствоваться указаниями власти, революционной совестью и революционным правосознанием судей. Декрет устанавливал, что бороться с контрреволюцией будут не выборные суды, а революционные трибуналы с особыми следственными комиссиями[91]. Суды рассматривали в основном уголовные дела. Их деятельность все годы гражданской войны была малоэффективна. Создание судов не прекратило осенью 1917 г. в Петрограде «самосудов» толпы, когда преступника или подозреваемого избивали, убивали или топили в Фонтанке[92]. Когда же дело касалось ограбления или разбоя по отношению не к гражданам, а государственным складам, его передавали для рассмотрения более действенному учреждению — ЧК[93]. Народные суды достаточно либерально относились к уголовным преступлениям, они не приговаривали к расстрелам или длительным срокам заключения. В январе 1918 г. московские суды приговорили к условному наказанию 13 % осужденных, во второй половине года — 40 %. В 1920 г. народные суды осудили 582 571 человека, к лишению свободы приговорили 199 182 (из них условно — 79 979), остальных — к мерам наказания, не связанным с лишением свободы[94]. Эти данные свидетельствуют о том, что ужесточение наказания за политические преступления — разгул красного террора осенью 1918 г. — сопровождалось мягкостью наказания за уголовные — увеличение условных приговоров.
Контрреволюция, политические преступления были в ведении территориальных и военных революционных трибуналов, ВЧК. Местные (территориальные) революционные трибуналы по декрету о суде избирались губернскими или городскими Советами в составе председателя и шести очередных заседателей. В «Руководстве для устройства революционных трибуналов», подписанном П. И. Стучкой, указывалось, что «защитниками и обвинителями в революционных трибуналах могут быть все неопороченные граждане»[95]. Компетенции судов, трибуналов и ВЧК, несмотря на различные распоряжения о том, что входит в обязанности каждого из этих учреждений, все годы гражданской войны не соблюдались. Можно говорить о разном уровне террора в центральных городах и на периферии, но жестокость по отношению к арестованным была свойственна многим представителями властей.
Анкетирование 6 ноября 1918 г. 32 революционных трибуналов выявило, что за время функционирования они рассмотрели 12 223 дела. Среди них дела о контрреволюционных выступлениях составили 35 %; о спекуляции — 32 %; о взяточничестве, подлоге, неправомерном использовании советских документов — 19 %; о погромах — 7 %; о саботаже — 6 %; о шпионаже — 1 %.
Самым распространенным видом наказания, применявшимся в течение года революционными трибуналами, было тюремное заключение с принудительными общественными работами. К этому виду наказаний были приговорены 65 % за взяточничество, 60 % подсудимых за саботаж, 57 % за контрреволюционные выступления, 58 % за погромы, к расстрелу — 14 человек (12 — за контрреволюционные выступления и 2 — за преступления по должности). Большинство революционных трибуналов возглавляли рабочие-коммунисты[96]. Постановлением ВЦИК от 18 июня 1918 г. были утверждены: председатель ревтрибунала при ВЦИК Медведев; следственный отдел трибунала — Розмирович, Кингисепп, Диасперов; обвинительная комиссия — Крыленко, Чикколини, Могилевский, одновременно ревтрибуналам предоставлялось право применения любой меры наказания. После этого расстрел стал постоянной практикой ревтрибуналов[97]. Ленин убеждал: «Не было ни одной революции и эпохи гражданской войны, в которых не было бы расстрелов»[98].
На протяжении гражданской войны состав и функции ревтрибуналов изменялись. С весны 1919 г. их возглавляли политические работники, а еще через год в подсудность ревтрибуналов вошли: контрреволюционные деяния, дела о крупной спекуляции, должностные преступления, дезертирство. В 1919 г. 13 ревтрибуналов осудили 2321 человека, из них 17 % к расстрелу; в 1920 г. ревтрибуналы рассмотрели 23 447 дел, из них в первом полугодии были присуждены к расстрелу 11 % осужденных, во втором — 7 %. Цифры эти условны, так как точной статистики не обнаружено. Можно лишь констатировать, что ревтрибуналы были чрезвычайными судебными органами, решения которых можно было обжаловать подачей кассаций в специальные отделы при ВЦИК. В кассационный трибунал входили: П. А. Красиков, член коллегии НКЮ — председатель; К. X. Данишевский — председатель ревтрибунала республики; И. К. Ксенофонтов — заместитель председателя ВЧК. Результативность подаваемых кассационных жалоб была невелика. В 1919 г. кассационный трибунал рассмотрел 39 жалоб священнослужителей, приговоренных к расстрелу. Из них 36 приговоров были подтверждены. В 1920 г. было рассмотрено 704 смертных приговора, из них 556 утверждены[99].
В конце 1917 года петроградский революционный трибунал был весьма либерально настроен к своим первым подсудимым графине С. В. Паниной и монархисту В. М. Пуришкевичу. Панина была освобождена после денежного залога, а Пуришкевич приговорен к условному наказанию и вскоре амнистирован[100]. Затем ситуация изменилась. Пример беззаконной расправы продемонстрировал революционный трибунал при ВЦИК, когда 21 июня 1918 г. вынес смертный приговор командующему Балтийским флотом капитану А. М. Щастному (1881–1918). Он был арестован по приказу Троцкого, наркомвоен был единственным свидетелем при рассмотрении дела. Высший в республике трибунал был создан для рассмотрения дел особой важности. Зачем же понадобилось Троцкому суровое осуждение популярного на флоте капитана и необычайно быстрое завершение процесса с нарушением прав арестованного на защиту?
Дело Пуришкевича и 13 его сообщников, обвиненных петроградским ревтрибуналом в «монархическом заговоре» (22 декабря 1917 г. — 3 января 1918 г.), стало, наверное, первым политическим процессом, который завершился для явных противников большевиков благополучно — через два с половиной месяца все оказались на свободе. Почему же Щастный, заявивший и своими действиями подтвердивший лояльность советским властям, был расстрелян и стал первым из осужденных к высшей мере наказания на политическом процессе?
Следственное дело по обвинению Щастного не опубликовано, но известно исследователям. Обвинительное заключение, наполненное грозными инсинуациями в адрес «готовившего контрреволюционный государственный переворот» капитана, не подтверждено документально, как, впрочем, и обвинительная речь Троцкого[101]. Поэтому ответить на поставленные вопросы можно лишь предположительно. В конце февраля 1918 г. в связи с захватом германскими войсками Ревеля (Таллина) базировавшиеся там военные суда с большим трудом перешли в Гельсингфорс (Хельсинки), оттуда в Кронштадт, в труднейших ледовых условиях 236 кораблей Балтийского флота привел капитан Щастный. Его называли человеком, спасшим Балтфлот. Его стали называть адмиралом[102]. Возможно, Балтийский флот ожидала участь затопленного по приказу Ленина Черноморского флота под Новороссийском (июнь 1918 г.). Ведь в обвинительном заключении говорилось, что Щастный, «воспользовавшись тяжким и тревожным состоянием флота, в связи с возможной необходимостью, в интересах революции, уничтожения его и кронштадтских крепостей», тем, что он имел «явно подложные» документы об имеющемся у советской власти секретном соглашении с немецким командованием об уничтожении флота или о сдаче его немцам, вел «контрреволюционную агитацию». Эти документы у него при обыске изъяли. В этом и была его вина: флот нужно было потопить, а он его спас, тайное соглашение нарушил, а потому и был быстро расстрелян, ибо секреты знать можно, раскрывать нельзя…
Дело Щастного создало опасный прецедент: в последующие политические процессы столь же решительно пресекались всякие потенциальные посягательства на действия вождей или их существование. Конечно, тогда грозили расстрелом за любой проступок, ибо полагали это ключевым решением многих проблем. Ленин предлагал расстреливать за ложный донос. Троцкий был убежден, что армию нельзя строить без репрессий. «Нельзя вести массы людей на смерть, не имея в арсенале командования смертной казни. До тех пор, пока гордые своей техникой, злые бесхвостые обезьяны, именуемые людьми, будут строить армии и воевать, командование будет ставить солдат между возможной смертью впереди и неизбежной смертью позади». Троцкий понимал, что расстрелы без суда и следствия в армии вызывали естественное недовольство, а потому писал в реввоенсовет 2-й армии, что все-таки расстрелы без разбирательства в трибунале и судебного приговора следует прекращать[103]. Но сколько было расстрелов до этого письма и насколько письмо было принято к сведению — сказать трудно.
