Ознакомительная версия.
Зимой 1739/40 года императрица Анна Иоанновна, взошедшая на престол в 1730-м после недолго правивших Екатерины I и Петра II, решила, что петровские верфи, музей и университет – это, конечно, хорошо, но чего по-настоящему не хватает Петербургу, так это самого большого в мире ледяного дворца. Для осуществления проекта был нанят немецкий физик. Стены складывались из ледяных кирпичей стандартного размера, а строительным раствором служила вода, слой которой моментально схватывался на приарктическом морозе. Затем фасад украсили ледяными копиями классических статуй. Тот же немецкий ученый разработал несколько ледяных пушек, которые при помощи настоящего пороха стреляли ледяными ядрами, и ледяного слона, из хобота которого бил семиметровый фонтан, причем по ночам воду там сменяло горящее масло.
Проект был во всех подробностях описан в монографии с чертежами дворца, опубликованной на немецком и французском языках Санкт-Петербургской Академией наук, располагавшейся тогда в Кунсткамере. В абсурдной основательности этой работы заложенные основателем города принципы поставлены с ног на голову. Лучшие европейские умы в самом деле работают в русской столице, но теперь перед ними ставятся мишурные, не имеющие практического смысла задачи, которые они покорно выполняют с присущим ученым педантизмом.
Однако даже когда европейцев нанимали строить ледяные дворцы, делать придворным дамам прически по последней парижской моде или ставить ходульные комедии в франкоязычных театрах, одно только их присутствие меняло неофициальную культуру города, даже когда официальная культура с ее льдом и пламенем балансировала на грани самопародии. По мере того как привечавшая иностранцев российская столица становилась самым пестрым городом Европы, неуклонно росло и количество считавших Петербург своим домом людей, для которых традиционный русский уклад уже не был нормой. Две сестрицы из Ирландии жаловались, что в Петербурге «французов, как саранчи… Учителя танцев, конечно же, французы, как и большинство лекарей… а также портные, скорняки, модистки, горничные, повара и продавцы книг»21.
Пусть русские дворяне учили французский, чтобы получать удовольствие от театральных представлений или из желания видеть себя идущими в ногу со временем глобальными русскими (низводя родной язык до диалекта, используемого лишь для распоряжений прислуге), но в итоге они оказались способны читать серьезные книги, изданные в Париже. Мысль, что, налаживая связи с внешним миром, приглашая тысячи иностранных специалистов, обучая образованный класс универсальному тогда французскому, правительство сможет по-прежнему контролировать круг чтения и интересов своих подданных, кажется на удивление спорной. Самая большая угроза для выстроенной Петром Великим зыбкой конструкции в итоге исходила не от открыто выступившего против отца царевича Алексея и не от малообразованной Анны Иоанновны, правившей до своей кончины в 1740 году, но от одной из самых пламенных поборниц его проекта Екатерины II – немецкой принцессы, которая, став женой Петра III (внука Петра I), сместила его с императорского трона.
Заняв Зимний дворец, главную царскую резиденцию в самом сердце столицы, которую построил для Анны мастер барокко Бартоломео Растрелли, сын итальянского скульптора, приглашенного в Петербург еще Петром Великим, Екатерина принялась за обновление его интерьеров. Любимые Анной позолоченные завитушки она зал за залом заменила на скромные гранитные колонны дорического ордера, которые должны были обозначить связь ее правления и ее столицы с колыбелью западной цивилизации – древней Грецией.
Приведя дворец в соответствие со своим более высоким и сдержанным вкусом, Екатерина затеяла амбициозную программу благоустройства Петербурга и остановиться уже не смогла. «Чем больше строишь, тем больше хочется, – позднее признавалась она. – Это похоже на пристрастие к выпивке»22. Екатерина изменила высотный регламент Петербурга, чтобы вместить растущее население, к началу ее правления достигшее 100 тысяч23. При ней замостили центральные улицы, а уличные фонари стали привычным делом. Речка Кривуша, огибавшая центр города по дуге на расстоянии полутора километров от Зимнего дворца, была превращена в Екатерининский канал. Чтобы он был достоин носить имя императрицы, канал заключили в величественные гранитные набережные: к воде теперь спускались изящные каменные лестницы, а по всей его длине на равном расстоянии были вбиты железные швартовные кольца. Вскоре в знаковые для екатерининской эпохи набережные оделись все реки и каналы города, став символом человеческого гения, укротившего дикую природу. Приглашенный императрицей архитектор Джакомо Кваренги, приверженец точной палладианской симметрии, осуществил в Петербурге десятки прославленных проектов, среди которых и Смольный институт благородных девиц, передовое для своего времени женское образовательное учреждение.
Рядом с Зимним дворцом Екатерина повелела Кваренги построить театральное здание, интерьер которого был навеян палладиевским театром «Олимпико» в итальянской Виченце. В зал, где наряду с пьесами ведущих европейских драматургов ставили и сочинения самой Екатерины, пускали только по высочайшему приглашению.
Заботами взыскательной императрицы Зимний дворец стал храмом изящных искусств и литературы. Сюда свозились лучшие в мире полотна, съезжались величайшие умы эпохи. Считая себя просвещенной властительницей, Екатерина видела своим долгом выслушивать советы иностранных экспертов – даваемые опять-таки только по ее приглашению, – чтобы наиболее подходящие применить потом в приказном порядке по всей империи. Внутри Зимнего дворца велась открытая дискуссия, тогда как за его стенами царило полное единомыслие. Гордыня привела Петра к созданию современного мира в рамках одного города, но Екатерина превзошла его, создав современный мир в отдельном здании. Как великий куратор она желала собирать в своем дворце все самое лучшее в мире и, взвесив достоинства и недостатки каждого образца, что-то отвергать, а что-то оставлять себе.
Ее коллекционирование началось с искусства. Еще в отрочестве не по годам развитая принцесса выписывала рукописный журнал Дени Дидро «Письма о литературе и искусстве», где публиковались последние новости и сплетни Парижа – европейской культурной столицы того времени. В начале своего правления она наняла Дидро, человека, который знал художественный мир Парижа как никто другой, в качестве личного советника. Находясь в центре событий, он сообщал ей о продаже крупнейших коллекций. Екатерина покупала, покупала еще и снова покупала. Она собирала работы самых модных тогда мастеров – Рембрандта, Рубенса, Пуссена. Нашлось место в ее коллекции и ренессансным шедеврам Рафаэля и Микеланджело. За тридцать лет, в течение которых картины целыми партиями закупались на аукционах Лондона и Парижа и морем доставлялись в Петербург, Екатерине удалось стать обладательницей коллекции из 4 тысяч картин24, которая могла поспорить с хранившимся в Лувре собранием французских королей, на создание которого ушло более четырех столетий. Чтобы просто разместить все приобретенные работы, Екатерине пришлось пристроить к Зимнему дворцу здания Малого и Большого эрмитажа.
Поскольку свою цель Екатерина видела в перенесении Запада на русскую почву, за все это время она приняла в свою коллекцию лишь две картины отечественных художников25. В главной галерее страны практически не было русского искусства, как в величайшем городе России почти не было русской архитектуры. Сама Екатерина очень гордилась своими трофеями, но ей ни разу не пришел в голову вопрос, должен ее народ гордиться, что одна из величайших коллекций искусства собрана в России, или же стыдиться, что коллекция эта почти сплошь иностранная.
Если купить что-то не представлялось возможным, Екатерина безо всяких сомнений делала копии. Она мечтала обладать лоджиями Рафаэля – но длинный коридор Ватиканского дворца, расписанный великим ренессансным мастером, как это ни печально, не продавался. Тогда Екатерина велела своему придворному архитектору Джакомо Кваренги построить ей точно такой же. Кваренги, в свою очередь, нанял австрийского художника, чтобы тот скопировал на холсты рафаэлевские росписи и отправил их в Петербург. Вся «Библия Рафаэля» была точнейшим образом повторена, причем единственными отличиями от ватиканского варианта стали портрет Рафаэля, русский двуглавый орел и вензель Екатерины II вместо гербов рода Медичи и папы Льва X на центральной панели. С их чередой арок, сходящихся вдалеке почти в одну точку, и полусотней копий величайших западных шедевров лоджии были квинтэссенцией Петербурга – потрясающее великолепие пополам с болезненными амбициями.
Безогляднее всего Екатерина испытывала судьбу, приглашая к себе во дворец западных философов, мечтавших о мире без рабов и монархов. Тогда как Петр импортировал ученых, способных помочь ему в модернизации русской промышленности и транспорта, Екатерина ввозила социальных и политических мыслителей. Она делала это в уверенности, что может, ничем не рискуя, просить их частного совета о том, как модернизировать общество. Первой целью Екатерины стал самый знаменитый интеллектуал Европы – Вольтер. Императрица снискала расположение французского философа, предложив ему напечатать в Петербурге радикальную «Энциклопедию», публикация которой была приостановлена консервативными властями Парижа. Французские цензоры были недовольны статьями самого Вольтера и его соавторов на такие острополитические темы, как «права», «свобода» и «равенство». Впечатленный этим жестом, великий остроумец в ответ порадовал Екатерину, послав ей только что вышедший из печати очередной том своей восторженной «Истории Российской империи при Петре Великом». Вольтера завораживала история петровских реформ и созданная царем прекрасная столица; он восхищался тем, что «стольких людей [Петр] приобщил к цивилизации… и сделал полезными для общества»26. Для Вольтера правление Петра Великого в России было лучшей экспериментальной проверкой социальной теории Просвещения. Вольтер и другие деятели эпохи считали, что стоит людям освободиться от религиозных предрассудков и довериться науке, как они смогут творить чудеса на земле. (В своем эссе 1784 года «Ответ на вопрос: что такое Просвещение?» немецкий философ Иммануил Кант определил это понятие как «выход человека из состояния своего несовершеннолетия, в котором он находится по собственной вине… причина которого заключается не в недостатке рассудка, а в недостатке решимости и мужества пользоваться им без руководства со стороны кого-то другого» и предложил латинское изречение «Sapere Aude!» («Дерзай знать!») в качестве «девиза Просвещения»27.)
Ознакомительная версия.
