Но вряд ли в кругах придворных ученых царили та простота и свобода мышления, которыми славились научные школы Афин и других центров [55]. Кроме того, нельзя упускать из виду, что и в эллинистической Греции ряд полисов сохранял значение первостепенных академических центров своего времени [56]. Из этих научных школ вышло множество крупнейших ученых, прославивших своими трудами эллинистические дворы.
Признавая справедливость замечания о меньших материальных возможностях науки в эллинистической Греции, мы считаем необходимым указать на то, что греческая интеллигенция обладала огромным духовным наследством, которого не имели новые центры эллинистической культуры. Назовем традиции всестороннего образования каждого имущего гражданина и беспрепятственного развития самых различных отраслей знания, благодаря которым интеллектуальная жизнь Эллады в V —IV вв. достигла высочайших пределов.
И еще один важный фактор, способствовавший успехам греческой науки в III—II вв: греческая культура продолжала свое развитие в условиях того же этноса и географической среды, что и прежде. Напротив, в эллинистических монархиях часть умственного потенциала должна была затрачиваться на преодоление различий между культурными традициями народов, которые входили в ту или иную монархию. Познание окружающей среды ставило перед учеными эллинами совершенно новые и разные задачи в Египте или в Малой Азии.
В заключение добавим, что ни в одной стране эллинистического мира разум человека не пользовался такой свободой от религиозно-догматического мировоззрения, какую продолжало сохранять рациональное мышление в греческом мире. Прямым результатом этого был расцвет многочисленных философских школ в эллинистической Элладе, тогда как в условиях монократических государств это оказалось невозможным [57].
ПОТЕРИ КУЛЬТУРНОГО ПОТЕНЦИАЛА ЭЛЛАДЫ В III—II ВВ.
Интеллектуальную деятельность образованных специалистов Греции в III—II вв. нельзя рассматривать без учета действия тормозящих факторов.
Не последнюю роль, особенно в первые 30—40 лет после македонского завоевания, играли политические, а также психологические мотивы. В тех греческих полисах, где особенно сильна была антимакедонская партия, успехи Филиппа должны были вызвать огромную моральную депрессию. Психологический шок, сказавшийся на творческих силах всего народа, был испытан и значительной частью интеллигенции.
В самом деле, в 338 г. Эллада пережила беспрецедентное событие — подчинение македонской власти. Народ, не знавший чужеземного ига в течение более чем 18 веков и успешно защитивший свою независимость от полчищ персидских царей в 490, 480 и 479 гг., теперь должен был признать верховную власть царя Македонии. Автократичная политика Филиппа в Греции была продолжена и значительно усилена Александром, добившимся в 336 г. в Коринфе введения ряда жестких мер, сводивших к минимуму автономию и автаркию эллинских полисов. И хотя в договоре Александра с греками провозглашались свобода и самостоятельность всех греческих государств, однако в этом же соглашении содержались правила, подрубавшие самые главные устои древней самостоятельности эллинского полиса [58].
Имеющиеся источники позволяют лучше всего представить реакцию на эти события в среде афинской интеллигенции [59].
В 337/6 г., всего лишь два года спустя после битвы при Херонее, афинские правоведы добились принятия комиссией номофетов специального закона, который карал смертной казнью всякую попытку установить тиранию или уничтожить демократию в Афинах. Этот же закон запрещал членам булэ в случае гибели демократического строя подниматься на Ареопаг или собираться в синедрион или решать какие-либо государственные дела. Нарушивший закон советник (а также его потомки) подвергался лишению гражданских прав, имущество нарушителя закона подлежало конфискации [60]. Этот великолепно сохранившийся государственный акт показывает, что демократическая мысль Афин быстро уловила опасность, которую таили замыслы политиканов, стремившихся к низвержению демократии, а также соглашательская позиция многих членов Ареопага. Активная борьба против демагогических уловок македонских монархов развернулась в полную силу. Уже в 335 г. автор Псевдо-Демосфеновой (XVII) речи «О договоре с Александром», анализируя действия царя и его уполномоченных, с полной очевидностью доказывал афинянам враждебность македонской политики по отношению к эллинам. Можно только удивляться той проницательности, какую проявили идеологи антимакедонской партии, подчеркивая принципиальную несовместимость идеи полисного государства с македонским владычеством [61]. Несомненно, здесь сказалась давняя богатая практика политической борьбы демократии и аристократии в Афинах. Опытные государственные деятели хорошо разбирались в сложной ситуации.
И хотя молодой царь стремился получить официальное согласие самих греков — в Пилах он убедил синедрион амфиктионов вынести общее решение о вручении ему гегемонии над эллинами (Diod., XVII, 4, 2), — это была лишь внешняя уступка формам государственной жизни Эллады. На деле ή των Ελλήνων ηγεμονία, переданная македонскому царю, означала поражение республиканской формы правления и подчинение ее монархической власти. Монархия в лице Александра получила особенно искусного защитника: прекрасно зная греческое государственное право и сложные вопросы межполисной политики, этот воспитанник Аристотеля использовал многие институты полисной жизни для укрепления своего господства в Элладе [62].
Можно полагать, что в каждом полисе проблемы взаимоотношений с Македонией волновали широкие слои населения, причем интеллигенция участвовала в дискуссиях самым активным образом.
Вмешательство персидской дипломатии должно было усилить накал политической борьбы. Послы Дария III, воцарившегося в 336 г., поддерживали антимакедонское движение греков не только речами, но и деньгами: 300 талантов были переданы в Афины [63], какие-то суммы приняли Спарта и, по-видимому, Фивы [64]. Однако маневры Персии не могли иметь очень большого значения [65], так как события нарастали с молниеносной быстротой. Восстание фивян летом 335 г., взятие города Александром осенью 335 г. и последующее свирепое наказание восставших ясно показали Элладе, что такое македонская гегемония. Немного позднее, в 331 г., выдающийся государственный и культурный деятель афинянин Ликург, сын Ликофрона, в своей речи против Леократа кратко и метко охарактеризовал судьбу Греции. Говоря о погребении воинов, павших в битве при Херонее, он сказал, что вместе с их телами была погребена и свобода всех других эллинов (Adv. Leocr., 154, 50).
Печальная участь фиванцев [66] позволяет предполагать, что противники Македонии во многих полисах подверглись преследованиям. В первую очередь это были наиболее известные государственные деятели и ораторы. Как сообщают многие авторы, Александр письменно потребовал от Афин выдачи ему Демосфена, Ликурга, Гиперида, Полиевкта, Харета, Харидема, Эфиальта, Диотима и Мироклея [67]. Этот перечень показывает, что македонский царь хорошо знал лидеров враждебной ему интеллигенции и придавал большое значение их деятельности в Афинах. По-видимому, это требование царя вызвало нежелательную для Македонии реакцию среди широких кругов демоса. Даже такой активный защитник македонских интересов, как Демад, выступил перед царем в защиту своих соотечественников. Александр смягчился и удовольствовался изгнанием одного лишь Харидема [68], который отправился прямо в Персию к Дарию III.
Это решение молодого царя полностью соответствует той линии поведения, которую он проявил в Фивах:
